Был бы старлей пехотинцем – хрен бы я ему гранату отдал, сам выкинул. Пехотинца гранатой в руке не напугаешь, для него это вещь привычная. А вот артиллеристу, тем более гаубичнику, гранату в руках держать приходится редко. Этот лейтенант, видать, с самого училища к ним не прикасался. Если его сначала припугнуть, а затем взрывоопасный предмет в руки дать, то вряд ли он быстро действовать начнет – все мысли его будут направлены на избежание взрыва. Небось, всем расчетом пальцы ему разгибали, чтобы гранату выбросить.

– А Рамиль в них из карабина целился.

– Рамиль, ты в них целился?

Ильдусов подхватывает мою мысль:

– Нет, командир, я карабин все время в руках держал, к плечу не вскидывал.

Чего там целиться, с пяти-то метров, тут и от бедра промазать трудно.

– А зарядил зачем?

– Так это… Показалось мне.

– Показалось… Красноармеец Ильдусов!

– Я!

– Объявляю вам выговор за неосторожное обращение с боевым оружием.

– Есть выговор, командир, – лыбится Рамиль.

– Вот видишь, Катерина, никто никому не угрожал. А приедем в полк, рапорт напишем. Не хрен чужие трактора воровать, да и за зенитку потерянную тоже отчитываться придется.

А гаубичники тихо сидеть будут. Что они могут написать? Под угрозой оружия забрали чужой трактор, а когда хозяева потребовали его вернуть – за оружие схватились, да применить не успели? Это все равно, что в прокуратуру с доносом на самого себя прийти. Вот если бы тракторный гоп-стоп удался, то через недельку оформили они технику как полагается, и все шито-крыто. На трактор повесили новые номера, Петровичу – новую красноармейскую книжку, или в старой соответствующую запись сделали. А у нас в полку он бы пропавшим без вести числился.

– Готово.

Петрович закручивает крышку топливного бака.

– Поехали.

Мы забираемся в кузов, и трактор, стреляя вонючим выхлопом дрянного керосина, везет нас на юго-восток. Восточная часть горизонта уже начинает темнеть.

– Написал?

Филаткин взял протянутый ему лист бумаги, прочитал, потом прочитал еще раз уже внимательней, вник, поморщился.

– Нормально.

Нормально? Да я на этот уголовно-бюрократический шедевр целый день убил! И не надо кривиться в ироничной усмешке – попробуйте сами написать хотя бы страницу перьевой ручкой, постоянно макая ее в чернильницу. А если учесть, что последние лет десять я ничего длиннее расшифровки своей подписи ручкой не писал, да и почерк у меня неразборчивый. Короче, за допотопную «Искру-1836» с примитивным «Лексиконом» я был готов левую руку отдать. Ну еще за принтер, даже матричный, и пусть он будет всего с девятью иголками, я и на это согласен. Впрочем, когда я испортил пятый лист дефицитной канцелярской бумаги, то пришел к выводу, что компьютер мне не поможет – розетки-то все равно нет. Разве что ноутбук, но и тот через несколько часов станет бесполезным.

Вздохнув, я за какой-нибудь час накрапал шестой лист, и всего-то с двумя маленькими кляксами, даже скорее кляксочками, ну совсем почти незаметными. Зато каждый, кто прочитал его, хотя бы по диагонали, должен был испытать непреодолимое желание вывести мерзавца майора в чистое поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб, а второй патрон тут же потратить на подлеца старлея. А он «нормально», обидно даже.

– И что дальше, товарищ старший лейтенант?

Комбат аккуратно убрал мое творение в канцелярскую папку из серого картона, где уже лежали несколько других листков.

– Не знаю. Этот вопрос полковое начальство решать будет, а может и дивизионное. Свой рапорт я тоже написал.

– Разрешите идти?

– Идите.

Я вышел из землянки на земную поверхность, освещенную красноватым закатным солнцем. На северо-западе интенсивно грохотала артиллерия. Приказ начальника района ПВО о выводе зенитных артиллерийских частей из первой полосы обороны был на следующий день отменен грозным генерал-лейтенантом, прилетевшим из Москвы. Правда, к тому времени в артиллерийскую группу, предназначенную для поддержки наших обороняющихся частей, со всей дивизии с трудом наскребли два десятка более или менее исправных орудий среднего калибра. Из нашей батареи забрали, вместе с расчетом, единственное орудие, способное стрелять, второе намертво застряло в полковых артмастерских – не было нужных запчастей.

Эту группу разместили на левом берегу Воронежа у Отрожских мостов. Отсюда она поддерживала полк НКВД и ополченческий батальон, сдерживающие немцев на правом берегу. Как ни странно, милиционер оказался прав – к мостам немцы не прошли. Но этому в большей степени способствовали не героизм внутренних органов, и не стойкость мальчишек-ополченцев, и даже не огонь нашей артиллерийской группы, а атака спешно переброшенной к городу стрелковой дивизии. Дивизия отбила Подгорное, зацепилась за здания больницы и вышла к Сельскохозяйственному институту. На большее сил не хватило, но фрицы вынуждены были ослабить давление на мосты.

Встретили меня четыре пары настороженных глаз. Более привычные к перьевым ручкам, свои показания они написали намного быстрее.

– Ну что? Как там?

– Да ничего. На усмотрение полкового начальства.

– А с нами-то что будет?

– Поживем – увидим. Но в случае чего – валите все на меня. Я кашу заварил, мне и отвечать. Все, отбой. Завтра день тяжелый будет.

Следующий день действительно выдался тяжелым. В прямом смысле этого слова.

– И-и-и, взяли!

Один ящик – восемьдесят два килограмма. Из них на мою долю приходится сорок один, ровно половина. И каждый килограмм давит на позвоночник, пригибая к земле, точнее, даже не к земле, а доскам вагонного пола. Староват я уже стал для таких упражнений. Вторая половина массы гнет Серегу Дементьева, он и размером поменьше меня, и весом полегче, зато моложе.

– Осторожнее!

Между полом вагона и кузовом ЗиСа почти полуметровая щель – ближе к вагону грузовик не подогнать. Одну ногу в кузов, вторая остается в вагоне.

– Еще-е, взяли!

С размаху закидываем снарядный ящик поверх еще одного. Ящик с громким стуком занимает свое место в кузове. И хотя взрыватели в нем лежат отдельно от снарядов, а тротил флегматичная и весьма устойчивая к ударным воздействиям взрывчатка, все равно от такого грубого обращения со снарядами малость не по себе.

– Давай последний.

Мы с Серегой освобождаем место, и его занимают Рамиль с Сашкой. Вес красноармейца Ильдусова существенно меньше веса ящика, поэтому Коновалову приходится работать практически за двоих. Но он к такой работе привычен, когда надо, ящики ворочает в одиночку.

– И-и-и, р-р-раз!

Последний ящик с громким стуком занимает отведенное ему место в кузове трехтонки. Вдвоем они закрывают задний борт, лязгают запорами. Рамиль стучит по кабине.

– Трогай!

И успевает заскочить обратно в вагон еще до того, как машина отъезжает. Артиллерийская группа нашей дивизии расположилась между Придачей и Монастырщенкой. По одной батарее было выделено на прикрытие Чернавского и Вогрэсовского мостов. Сами мосты были взорваны еще три дня назад, а сунувшиеся на дамбу фрицы оставили на ней два подбитых танка и откатились обратно. Наши снаряды в основном идут туда. Отражая атаку немцев, а затем, поддерживая десант в правобережную часть города, наши зенитчики серьезно истощили свой боезапас, вот мы его и пополняем.

Сорок минут туда, сорок обратно, двадцать минут на разгрузку, итого больше полутора часов. Полтора часа законного отдыха. Если кто-то стреляет, то кто-то должен грузить, вот мы как «безлошадные» и грузим, а у кого есть орудия, те стреляют.

– У меня руки скоро вытянутся до земли, как у гориллы.

Серега сползает по стене на пол вагона, вытягивая ноги в запыленных кирзовых сапогах. Ему никто не отвечает – устали все смертельно, даже на разговоры сил нет. Работаем вчетвером, Катерину я сразу прогнал.

– Тут ты только грыжу себе заработаешь, а тебе еще рожать.