Вова нырнул за угол, временно укрывший его от преследователей, выскочил на улицу и поскакал на противоположную сторону, стараясь игнорировать дергающую боль в руке. Пулеметчик, сволочь, открыл огонь не сразу. То ли проспал Вовино появление, то ли специально дал фрицам, забывшим в азарте погони об осторожности, выскочить на открытое место. Та-та-та-та-та-та-та, зашелся длинной очередью «максим». Пока фрицы не сообразили подстрелить его из-за угла, Три Процента нырнул в какую-то дыру. Волокуша в нее не пролезла, Вова вытащил из нее винтовку и толкнул ее в дыру. С политруком пришлось повозиться, но справился.

Наверху разгоралась перестрелка, видимо, фрицы серьезно обиделись. Нащупав винтовку, Лопухов отправился искать другой выход. Минут через десять он убедился, что попал – все остальные выходы были завалены наглухо.

– Кто здесь?

Кажется, товарищ политрук пришел в себя.

– Я это, Лопухов.

– Где мы?

Говорил он еле слышно, с перерывами, слова давались ему с трудом.

– В подвале, я вас вытащить пытался, да фрицы не дают.

Политрук помолчал, и Вова решил его немного успокоить:

– До темноты отсидимся, а там я вас до наших дотащу.

– Зря, все зря. Мне час остался, два – много.

Хотел Вова возразить, что все будет нормально, еще поживем, на свадьбе твоей станцуем, но понял, что все это будет выглядеть фальшиво. Прав политрук – хана ему. Только если сейчас он окажется в операционной, но это уже из области фантастики.

– Об одном только жалею, ни одного немца убить не успел. Только высунулся, и сразу взрыв. Не повезло. А ты много немцев убил?

Вова задумался.

– А черт его знает. Стрелял, попадал. А убил или ранен, как понять? Двух танкистов штыком – точно. Сколько еще – не знаю.

– Когда на фронт вернешься, ты за меня хотя бы одного…

– Обязательно, – пообещал Лопухов.

– Пить хочется.

– Нельзя вам, – возразил Вова.

– Можно, мне уже все можно.

Жалость и чувство долга несколько секунд боролись в Вовиной душе, но долг взял верх.

– Нет, нельзя вам.

Помолчали, наверху перестрелка тоже стихла.

– Знать бы только, что все не зря, что победим.

– Да победим, как же иначе, – Вова подумал, что сейчас сам говорит как политрук.

– Знать бы только когда.

Вова прикинул в уме.

– Через два с половиной года.

– Долго. А быстрее нельзя?

Он еще и шутит! Сверху опять застучал пулемет.

– Я сейчас!

Три Процента зажал винтовку между ног, загнал патрон в ствол. Рванул он не к входу, а к маленькому окошку, оттуда обзор должен быть лучше. Так и оказалось, прячущиеся за углом фрицы отсюда были видны. Не очень хорошо, но расстояние метров сорок всего. Пристроив винтовку, Вова поймал в прицел чью-то спину, задержал дыхание и потянул спуск. Бах! Попал! Фрицы решили, что с них на сегодня хватит, и убрались. Вова вернулся к политруку.

– Еще одного завалил, за тебя. Слышь, политрук? Синельников?

Минут пять Лопухов пытался нащупать пульс. Ошибся политрук, не час, а считанные минуты оставались ему. Оказывается, сделать одной рукой простейшие манипуляции не так просто. Для того, чтобы запустить руку под шинель и достать из нагрудного кармана документы, пришлось повозиться. Отцепить наган от ремешка Вова даже не пытался, да и зачем он с пустым барабаном? Была мысль привалить чем-нибудь труп, но по здравому размышлению от нее отказался. Во-первых, адреналиновая накачка начала проходить, в раненой руке появилась неприятная дергающая боль, лишний раз двинуться не хотелось. Во-вторых, морозы уже стоят приличные, где-то в феврале город освободят, тогда и похоронят. А так его легче найти будет. Знать бы еще адрес, чтобы сообщить в штабе.

В подвале он не задержался лишней минуты. Едва основательно стемнело, Вова высунул нос наружу и попытался сориентироваться.

Если отталкиваться от направления, с которого стрелял «максим», то надо взять правее, где-то под девяносто градусов и опять пересечь улицу, а потом… Пш-ш-ш-ш. Немецкая. В свете ракеты он попытался запомнить ориентиры и, едва сомкнулась темнота, рванул вперед. Бросок через улицу остался незамеченным. Правая рука без рукавицы начала мерзнуть, Вова постарался согреть ее дыханием. Пш-ш-ш-ш. Замереть, не двигаться, даже не дышать. Желтоватая, наша. Погасла, наконец.

Дальше Вова двинулся в направлении места пуска ракеты. Вскоре его окликнули:

– Стой, кто идет!

Окрик был негромкий, и в общем-то Вове крупно повезло, что его сначала окрикнули, а не начали стрелять сразу.

– Свои.

– Какие еще свои?

Три Процента назвал номер полка.

– Ползи сюда.

Выяснилось, что он попал не только в расположение другого полка, но и другой дивизии. Но о соседях здесь знали. Смертельно уставший командир, знаков различия в темноте было не разглядеть, указал Вове безопасный путь в тыл. Минут через двадцать он был в относительном тылу, а еще через час расспросы довели его до штаба своего полка. Здесь разговоры были короткими. Документы политрука взяли, даже спасибо не сказали. Тут такие ежедневно проходят десятками, если не сотнями, прибыл-убыл. Лопухова присоединили к группе таких же легкораненых и, в сопровождении штабного капитана, отправили к переправе. Тяжелораненых тащили на волокушах, по-другому через развалины было не пробраться.

По дороге к берегу Волги их догнали три повозки, запряженные быками. К удивлению Вовы, на них ехали гражданские. До этого момента он ни одного гражданского в Сталинграде не видел, думал, они все эвакуированы давно. Наконец, с высокого обрыва в свете ракет блеснула лента реки. А в душе красноармейца Лопухова блеснул тоненький лучик надежды. До этого была тупая апатия, полнейшая безнадеги, и даже мысли мелькали, что поскорей бы уже убили, всех рано или поздно убивают. Даже когда ранен был, не думал, не верил до конца, что выберется. Но вот, вот она – переправа на спасительный левый берег, буквально двести метров осталось до нее.

На этот раз обошлось без бомбежки, но места посадки-высадки несколько раз обстреливали. Били не прицельно, по площадям, но несколько раз попали очень неудачно. Тем не менее паники не было, порядок поддерживался. Вот и раненых на левый берег переправляли только в сопровождении командира и при наличии соответствующих документов. Переждав, когда с баржи спустится прибывшее подразделение и выгрузят ящики с боеприпасами, Вова по хлипким мосткам взобрался на борт и ступил на колышущуюся палубу. Сквозь грохот близких взрывов слышался плеск речной воды.

Время остановилось. Носилки с тяжелоранеными несли и несли, казалось, поток этот не кончится никогда. Сначала их опускали в помещения под палубой, потом начали укладывать сверху. Крики, стоны, вспышки и бьющий по ушам грохот взрывов – артобстрел не прекращался ни на минуту. Три Процента хотел было спуститься вниз, там все-таки не так дует, но передумал. Баржа отошла от берега, развернулась, и невидимый буксир потащил ее к левому берегу. Качать стало сильнее. Нет, правильно, что не пошел вниз, за время Вовиного пребывания на правом берегу волжская вода ничуть не стала теплее. Вероятность продержаться в ней хоть несколько минут невелика, но в трюме и ее нет. Впрочем, при прямом попадании разницы нет, что на палубе, что под ней.

Словно подслушав его мысли, крупнокалиберный снаряд поднял высоченный фонтан воды и белой пены, подсвеченный взрывом. Пронесло. Еще один лег где-то впереди и существенно дальше. Каждую секунду могли вспыхнуть в небе люстры осветительных бомб, но и тут повезло – переход баржи пришелся на паузу между двумя налетами. Судя по изменившемуся стуку судового дизеля и уменьшившейся качке, вожделенный левый берег был уже близко. Быстрее, быстрее, торопил время Вова, а оно тянулось медленно, как густая патока.

Для Вовиных ушей стук брошенных с берега сходен был слаще любой музыки. Некоторые сиганули прямо в воду, но Три Процента поостерегся, как ни хотелось побыстрее оказаться на берегу. Рана болела, да и обсушиться потом будет негде, а морозы уже приличные стоят, особенно по ночам. Оказавшись на твердой земле, Лопухов с трудом отыскал «своего» капитана. Тот раздал раненым их документы и сказал: