Дописав, офицер подозвал к себе четвертого фрица, что-то ему сказал, тот вытянулся, щелкнув каблуками. Офицер передал ему мою сумку и вырванный из блокнота листок, третий протянул мой ремень со всем содержимым. После чего эта троица погрузилась в бронетранспортер и уехала, а мы вдвоем остались.

Все произошло настолько быстро и в то же время буднично, что до меня только сейчас стало доходить – я в плену! Я даже рук не поднимал, но это ничего не меняет. Бежать, надо бежать, как можно быстрее!

– Форвертс!

Ствол карабина дернулся, указывая мне направление на югозапад. Немец еще зеленый, видимо, в панцергренадеры попал сразу после их фрицевской учебки. Добраться бы только до него, да, видно, не получится. Солдатик держится настороженно, соблюдает дистанцию, ствол постоянно смотрит на меня, палец на спусковом крючке.

– Форвертс!

Еще громче и требовательней. А ведь может и пальнуть. Хрен с тобой, пошли. Но только дай мне шанс: отвлекись, отвернись, расслабься.

То ли фриц мне попался плохо внушаемый, то ли из меня экстрасенс хреновый, но за всю дорогу он бдительности не потерял, а шли мы больше часа. Несколько раз я оглядывался, и опять встречался с настороженным взглядом и черным зрачком маузеровского дула. Фриц начинал нервничать, гавкать что-то угрожающее, я отворачивался и шел дальше. В одном месте, где кустарник близко подступал к дороге, я уже совсем было решился сигануть через кювет и рвануть под прикрытием веток, да черт принес встречную автоколонну. Фриц согнал меня на обочину, а когда колонна прошла, утроил бдительность. Нет, не мой сегодня день, не мой. А вскоре показалась деревня – цель нашего похода.

Деревенька носила следы недавнего ожесточенного боя. Похоже, наши оставили ее совсем недавно. На окраине нас остановили немцы в серых, мышастых мундирах. Мой конвоир предъявил свою бумажку, и нас отвели к одной из немногих уцелевших изб. Меня продержали во дворе минут десять, потом на крыльцо вышел мордатый унтер.

– Ком.

И я оказался в небольшой комнате с низким потолком перед двумя офицерами, сидящими за столом из струганых досок. Тот, что помладше, лейтенант, держал в руках мою красноармейскую книжку. На столе был разложен мой хабар, в котором уже основательно успели покопаться. Однако краткое описание 37-мм автоматической зенитной пушки обр. 1939 г. и пара старых карточек огня интереса у них не вызвали. Других бумаг в сумке не было.

– Фамилия, звание, должность, номер полка.

Вопросы задавал тот, что постарше, капитан. А лейтенант переводил их с немецкого на ломаный русский. Но, в общем, я его понимал. Не мог, и до сих пор не могу понять, почему все допрашивающие любят задавать вопросы, ответы на которые есть в лежащих перед ними документах? На нестыковках ловят? Чтобы, если кто-то забудет год своего рождения, радостно закричать: «Попался, шпион недобитый». Ну так я своей принадлежности к Красной армии и не скрывал. Закончив с анкетными данными, капитан перешел к главному.

– Где находится твоя батарея?

– Не знаю. Нас за снарядами послали, а когда мы вернулись, батареи на прежнем месте уже не было. Мы попытались найти ее самостоятельно, но напоролись на ваши танки.

Возникла пауза, пока лейтенант переводил мой ответ капитану. Дослушав до конца, капитан еле заметно кивнул, и мордатый унтер хорошо отработанным движением дал мне в ухо. Хорошо дал. Не удержавшись на ногах, я загремел в угол.

– Ауфштейн!

Я поднялся, голова гудела.

– Где находится твоя батарея?

– Мы за снарядами ездили, а когда вернулись…

На этот раз я улетел в тот же угол еще до того, как капитан дослушал перевод. Пока выбирался, капитан расспрашивал моего конвоира. Тот, вытянувшись, отвечал. Капитан удовлетворенно кивнул и опять задал вопрос лейтенанту, тот перевел.

– Почему на тебе офицерская гимнастерка?

Дофорсился, идиот!

– Такую выдали, да и документы в ней носить удоб…

На ногах я удержался, но во рту появился привкус крови. Осторожно провел языком по зубам, вроде все на месте.

– Врешь! Ты – офицер! Скажи свое звание!

– У вас же документы в руках и погоны у меня сержантские. Когда бы я их сменить успел?

Как только я ввернул про погоны, мордатый унтер, повинуясь жесту лейтенанта, сорвал их с меня и швырнул куда-то в угол. Офицеры о чем-то посовещались, еще немного помурыжили меня, но уже без азарта и больше не били. Наконец прозвучало:

– Энтфанен.

Унтер обратился к капитану, тот, подумав пару секунд, кивнул. Унтер взял со стола мою фляжку, а также круглую жестяную коробку с зубным порошком и мыло, вытащенные из сумки. Сунул все это добро мне и толкнул к выходу.

– Коммен.

Во дворе меня отвели к бревенчатому сараю. Стоявший у входа часовой открыл дверь. В вечерних сумерках я успел заметить, что в сарае было еще несколько наших пленных. Унтер втолкнул меня внутрь, дверь со скрипом закрылась. Наступила почти полная тьма, свет пробивался только в щель над дверью. Встретила меня полная тишина, и тогда я поздоровался:

– Здорово, мужики.

– Вода есть? – вместо приветствия поинтересовался справа снизу хриплый бас.

– Есть.

Угадав в темноте протянутую руку, я сунул в нее флягу. Бас отвинтил крышку, забулькал, потом пустил флягу по кругу.

– С полудня без воды здесь сидим, – пояснил бас. – А ты кто такой?

– Сержант, зенитчик.

– Откуда?

Я назвал номер корпуса.

– А сюда как попал?

– За снарядами поехали, на обратном пути на немецкие танки нарвались. Я успел выпрыгнуть, а шофер нет.

– Повезло, – констатировал бас. – Допрашивали?

– Было.

– Сильно били?

Гул в голове почти прошел, но левое ухо болело сильно, зубы вроде не шатались.

– Почти не били. Так, для порядка.

– Садись, – предложил бас, и когда я сел, опершись спиной на бревенчатую стену, представился: – Ефрейтор Хватов, триста тридцать шестой стрелковый полк.

Я тоже назвался. Глаза понемногу привыкли к темноте, и я смог различить, что в небольшом помещении кроме меня и Хватова находилось еще двое, но они почему-то в разговоре участия не принимали. Ефрейтор вернул мне почти пустую флягу, и я вылил в горло остатки воды.

– Ты здесь надолго обосноваться собрался или как? – спросил Хватов.

– Не, не нравится мне у Гитлера на харчах, – признался я.

– Как уходить собираешься?

– Пока не знаю. Если бы я из плена по три раза на день бегал, то знал. А так как я здесь впервые, то надо подумать.

Я пощупал дощатый пол под собой.

– Пол разобрать не пробовали?

– Пробовал уже – бесполезно. Прибит на совесть, без инструмента не справиться. И часовой услышать может.

– А потолок?

– То же самое.

Да-а, ситуация. Снаружи дверь заперта на щеколду, изнутри не открыть, да и часовой клювом щелкать вряд ли будет. Дождаться, когда утром принесут пожрать, если принесут, и напасть на часового? Из области фантастики. И фрицев во дворе днем будет немало. Остается только одно.

– Уходить надо, когда дальше погонят. Выбрать момент, и в кусты.

– Да нет здесь кустов, – высказался ефрейтор, – одни поля вокруг.

– Да это я уже заметил, – насупился я. – Были бы хоть какие кусты, я бы сейчас в своей батарее кашу лопал, а не в этом сарае с вами загорал. Кстати, а они почему молчат?

– Да они из Средней Азии, по-русски ни бельмеса.

Вот и попробуй сбеги в такой компании. Хотя ефрейтор вроде нормальный парень.

– Ладно, утро вечера мудренее. Может, наши вернутся. Фрицев немного прорвалось: танков десятка полтора, панцергренадеров батальон, да и тот явно не полный, скорее на пару рот потянет. Наш корпус этим не остановить.

– Твои бы слова да… Ладно, завтра увидим. А пока давай спать, завтра силы могут понадобиться.

Я с ефрейтором Хватовым мысленно согласился, сполз по стене ниже, пристроил голову на бревне нижнего венца и под голодное урчание в животе постарался заснуть. Самый длинный день в моей жизни закончился. Я потерял товарищей, свободу, пусть относительную. Немцы сорвали с меня погоны и набили морду. Остались только кусок мыла, жестянка с зубным порошком, пустая фляга и надежда. Она, как известно, умирает последней. И она всегда будет со мной, пока я жив.