Наш полк добрался до цели к середине ночи, отставшие тылы тянулись до самого утра. Утром немцы приветствовали нас артобстрелом. Видимо, обнаружили прибытие корпуса.

Обрабатывали нас недолго – минут пятнадцать. Но эти минуты тянутся бесконечно, и кажется, что с момента падения первого снаряда и последующего за ним истошного крика «Ложи-и-ись!!!» прошли уже часы. Точнее, фрицы обрабатывали артиллерией не нашу батарею, а расположение танкистов, которых мы должны были прикрывать, но некоторые недолеты попадали и на нашу позицию. Причем калибр был солидный – миллиметров сто пятьдесят, не меньше. Чем больше калибр, тем сильнее растягивается время артобстрела, а интервалы между взрывами кажутся бесконечностью. При каждом взрыве земля вздрагивала, то сильнее, то слабее, иногда сверху летели комья мерзлой, еще не оттаявшей, земли. Бах! Бах! Ба-бах!!! Этот совсем рядом. Куда же ты, фриц, прицел опустил? Где будет следующий, ближе или дальше? Ну, где же ты? Чего тянешь? Ну давай, давай, не томи. Только подальше, подальше… Бах! Пронесло!

После последнего разрыва я для верности выждал минуты три и только после этого высунулся из окопа. Более молодые и, соответственно, более нетерпеливые уже повылезали из своих укрытий. Один, два, три… Где Дед?

– Дед, ты где?

– Да здесь я, живой, – откликнулся рядовой Мазаев, вылезая из ровика, который уже покинули все остальные.

Пушка вроде не пострадала, расчет в сборе, но чего-то не хватает. Я еще раз осмотрел огневую позицию батареи. Комбат, взводный первого взвода. А наш где?

– Дед, это хорошо, что ты живой. Глянь, как там наш лейтенант.

Мазаев направился к окопчику, в котором во время обстрела укрывался лейтенант Угрюмов, а я стал исследовать орудие в поисках незаметных на первый взгляд повреждений, тем не менее могущих привести к отказу в самый неподходящий момент. От поисков меня отвлек странный звук. Я обернулся и застыл: Дед, согнувшись, травил из себя сегодняшний завтрак. Мучимый нехорошими предчувствиями, я поторопился к нему. Заглянул в окопчик, и меня тут же вывернуло, как и Деда – зрелище было не для слабонервных. Взводный не успел пригнуться, так и сидел, привалившись к стенке окопа. Крупный осколок начисто снес ему верхнюю часть головы, которая исчезла неведомо куда. Кровищи. При этом нижняя челюсть вместе с языком осталась на месте. Жуткое зрелище.

Привлеченный нашим столь странным поведением народ начал подтягиваться ближе. Некоторые, едва взглянув, торопливо покидали скопившуюся толпу, некоторые бежали, зажимая рот, у остальных нервы оказались покрепче.

– Ну что встали? – это комбат подошел. – Ты, ты и ты. Достаньте лейтенанта.

«Добровольцы», не сильно торопясь, принялись за дело. Остальные быстро рассосались, найдя неотложные дела на огневых позициях своих орудий. Ну и я тоже задерживаться не стал.

Лейтенанта похоронили в воронке от немецкого снаряда. Подровняли воняющую сгоревшим тротилом землю, положили туда тело с замотанным в пропитанную кровью мешковину остатком головы и засыпали комьями земли вперемешку со снегом. Сверху воткнули традиционную доску, и треснул жиденький винтовочный залп – взвод отдал последние почести своему командиру.

Весной грунт подтает, и холмик оплывет, а к осени, скорее всего, от него уже и следа не останется – все скроет пожухлая степная трава. Только покосившаяся зеленая доска от патронного ящика со сделанной химическим карандашом надписью будет напоминать об этом скорбном месте. А через некоторое время исчезнет и она. Лет через десять сгинут в траве наши неглубокие позиции, через тридцать-сорок и воронки от снарядов. Останется только в похоронке весьма неточное указание на место захоронения, по которому ничего нельзя будет найти в широкой степи.

Больше нас не обстреливали. Комбат сказал, что фрицы просто выпустили по нам тот боезапас, который не могли увезти с собой, и драпанули. Похоже на правду – канонада существенно отдалилась и притихла, но не исчезла совсем. После обеда меня вызвал комбат.

– Принимай взвод, пока не пришлют нового лейтенанта.

– Есть принять взвод!

Собственно, принимать особенно нечего, да и не у кого. Два орудия, шестнадцать человек личного состава, вместе со мной, возимый бэка и два комплекта ЗИПа. Все в наличии – тридцатисемимиллиметровые патроны у местного населения спросом не пользуются, как и принадлежности к орудиям. Да и мало его в округе, населения этого.

Больше всего меня беспокоил второй расчет – там из восьми человек четыре новобранца. Правда, наводчики, заряжающий и командир из ветеранов, если так можно назвать пацанов, повоевавших пару месяцев. А еще командир второго орудия сержант Илизаров… Нет, как командир орудия он вполне на своем месте, и пока служит всего лишь ретранслятором команд расчету, вреда от него не будет. Но самостоятельную задачу ему поручать нельзя – уж больно правильный и излишне горячий. Известный лозунг Эренбурга понимает слишком буквально. Выдержки может не хватить, сам погибнет и людей погубит, он именно из таких. Со временем, может, и пройдет, но пока его надо в узде держать. У Угрюмова это хорошо получалось. А у меня получится? Тем более что мы с ним в одинаковом звании.

Долго предаваться психологическим изыскам мне не пришлось, к вечеру новый марш. На этот раз он был недолгим, километров на двадцать – двадцать пять в направлении на юго-запад. Сквозь звук мотора прорывалась артиллерийская канонада, значит, до фронта километров десять, может, пятнадцать, но не больше. Не обошлось и без происшествий. Во время одной из остановок рядом с нами оказался брошенный «опель-блитц». Дед Мазай не утерпел, полез трофеи собирать, хотя и так было видно, что машину основательно выпотрошили задолго до нас. Однако Дед вылез оттуда с довольной рожей.

– Что нашел? – поинтересовался я.

– Вот.

Дед продемонстрировал мне круглую металлическую коробочку.

– Зачем она тебе?

– Табак хранить буду.

Дед начал ковырять коробку, пытаясь ее открыть. Когда я уже отворачивался, то мне показалось, что я услышал негромкий щелчок.

– Ты что творишь?!

Подошедший Аникушин выхватил коробочку у Мазаева и бросил ее в овраг. Грохнул взрыв. Тут же примчался комбат, как будто специально где-то рядом поджидал.

– Что это было?

– Граната, – пояснил Аникушин, – наступательная. Румынская. Или венгерская.

– Три наряда вне очереди! – отреагировал Александров. – А вам, товарищ сержант, выговор.

И ушел еще до того, как ефрейтор успел открыть рот. После ухода лейтенанта Аникушин дал Деду смачный подзатыльник.

– Из-за тебя всё, паразитина! Наряды за меня отработаешь.

– Ну и отработаю, – пробурчал Мазаев, поднимая шапку из мокрой снежной каши. – Чего сразу драться?

До рассвета пытались ковырять не оттаявшую землю лопатами. Бесполезно. Тут же заливает талой водой. Плюнули и оставили орудия прямо на грунте. Все равно скоро вперед.

Дороги развезло окончательно. Танки ушли вперед, а мы остались. Где-то там впереди грохочет, то чуть сильнее, то постепенно затихая и отдаляясь. День и ночь мы простояли на месте, потом вместе со штабом и тыловыми частями продвинулись немного на юг и замерли еще на два дня. Наметился кризис с подвозом горючего и боеприпасов, да и с кормежкой тоже, сидим на сухом пайке.

Утром меня и командира первого взвода вызвал комбат.

– Корпус ведет бой за важный опорный пункт. Противник сопротивляется отчаянно, его поддерживает авиация с аэродромов Днепропетровска, бригадная батарея… Короче, можно считать, что ее нет. Получен приказ выдвинуться вот сюда. – Карандаш лейтенанта уперся в точку на карте.

Направление на юго-запад, километров пятнадцать-двадцать. А это что? Днепр? До него еще километров тридцать пять – сорок. Далековато забрались, не нравится мне это.

– Готовность к маршу через час. Порядок следования в походной колонне…

Одна часть моего сознания слушает лейтенанта, запоминает и прикидывает, как лучше организовать марш взвода. Вторая же истошно вопит: «Стой! Не иди туда! Туда нельзя!» Я смотрю на лица обоих лейтенантов: молодые, чуть уставшие парни, которые делают свою привычную работу. Опасную, тяжелую, но работу. Боже мой! Они же ничего не знают! Еще не поздно их остановить. Одно дело, когда ты сидишь в окопе, ждешь вражеского удара и твердо знаешь, что уходить отсюда нельзя. Ни при каких обстоятельствах нельзя, кроме прямого приказа сверху. И совсем другое, когда не надо никуда идти, надо просто остаться на месте, и все будут живы. И я в том числе.