– Не лги мне.

Сесилия напрягается и смотрит на меня через плечо. Возмущение. Оно ощущается так явственно, и она говорит холодным тоном.

– Как нагло просить меня о таком.

– Я в курсе.

– Хочешь честный ответ? – Она выдергивает руку. – На протяжении нескольких лет я переживала эти сны без тебя.

Ее заявление, дополненное резким хлопком двери, ведущей в ванную, дает мне понять мое место.

Я ей не нужен, но это я и так знал. Она стала независимой, самостоятельной, очень упорной и чертовски сильной. Она во мне не нуждается. С этим фактом придется жить и уважать ее за это.

Просто нужно снова заставить ее желать меня.

Когда несколько минут спустя она выходит из ванной, глаза ее сухие, а поза решительная, она смотрит на меня.

С вызовом.

Моя воительница.

Сесилия подзадоривает меня надавить на нее, но сегодня я этого делать не стану. Стягиваю через голову футболку и бросаю на пол. Сесилия смотрит, как я снимаю штаны и перешагиваю через них. Между нами несколько месяцев – по правде, лет – не было интимной связи, потому что я никогда не смогу себя простить за то, что от подпитанной джином ярости взял ее на столе. Больше всего на свете хочу стереть из памяти, как брал ее в последний раз, забыть это воспоминание, заменить ее протяжные мучительные крики стонами удовольствия. Но даже если бы Сесилия сняла закрытую фланелевую пижаму, я бы не стал с ней спать. Не когда вижу в ее глазах страх, настороженность, нерешительность. Но все равно в ней нуждаюсь и возбуждаюсь при виде чудесно сложенной и равной мне женщины, которой она стала. Сесилия подбирается, когда я подхожу к ней, сердитой, запутавшейся в чувствах, мучимой прошлым, которое не могу изменить, и ошибками, которые не могу исправить.

– Я тоже не знаю, что будет дальше, – шепчу я. – Не знаю, сколько понадобится времени, какие слова нужно говорить, какие поступки совершать. Сесилия, у меня нет планов, ни одного. – Хватаю ее за руку и веду обратно в постель. Сесилия молча ложится ко мне спиной, и я притягиваю ее к своей груди, обхватив руками.

Ее аромат, утешение от осознания того, что она в безопасности, немного затмевают боль от ее криков. Жду, надеясь получить объяснение, надеясь, что не стал причиной ее слез, но она молчит.

Время. Мой треклятый враг, невидимая сила, которую мне никак не сразить. Секунды для спасения брата, а теперь годы между мной и любимой женщиной из-за моих выводов и ошибок. Даже сейчас время показывает свою неприглядную сущность, издевается надо мной. Оно – главная причина возникшего между нами отчуждения.

Сесилия прожила без меня целую жизнь.

И что смешнее всего? Придется примириться со своим заклятым врагом, потому что время – единственное, что может нас исцелить.

– Ce rêve dans lequel nous sommes tous les deux. Emmène-moi avec toi[21].

Сесилия берет меня за руку – ту, что лежит у нее на животе, и вскоре засыпает, взяв меня с собой. Просыпаюсь я в одиночестве.

Слышу громкий стук в дверь, а за ним:

– Открывай, Кинг, я знаю, что ты там.

Застонав, закрываю книгу. Только одному человеку известен адрес хостела, где я снимаю комнату.

Приоткрыв дверь на пару сантиметров, вижу ослепительную улыбку. Престон как обычно одет с иголочки, словно только что сошел с обложки журнала. И все же ему абсолютно неведом реальный мир, и из-за этого я ему завидую.

– Ну-ну, так я и думал: сегодня наш последний вечер, а ты собираешься его потратить – дай угадаю – на чтение? Ты был бы для меня бесполезен, если бы каждая школьница не хотела тобой полакомиться. Так уж вышло, что сегодня мне нужен мой сводник. – Это ложь. Престон знаменит среди студенток своей репутацией, вызывая интерес индивидуальностью и похождениями. Даже я сразу проникся к нему симпатией вопреки намерениям держаться ото всех подальше. В отличие от меня он ищет внимания. Престон достает из дорогого на вид пальто небольшую бутылку джина и показывает мне. – Хотя бы разок хочу стереть хмурое выражение с твоего лица. Одевайся, а остальное дело за мной.

– Я занят.

– Чушь собачья, тебе так же скучно, как мне. У тебя есть одна минута, пока я не начал петь сопрано святочный гимн, а если и это не поможет, то придумаю что-нибудь поизощреннее.

Знаю, что он подкрепит свою угрозу действием, и потому с раздражением отхожу от двери, не обращая внимания на его самодовольную торжествующую ухмылку. Подойдя к вешалке, стоящей посреди комнаты, перебираю одежду и снимаю лучшую рубашку. Я крайне ограничен в средствах из-за того, что предпочел одноместную комнату, и сейчас практически питаюсь воздухом. Новая одежда – роскошь, которую в ближайшем будущем не смогу себе позволить, а когда в последний раз менял ценники на понравившемся свитере, меня чуть не поймали. Париж – город, полный отменных воров, и с самого первого дня я внимательно наблюдал за теми, кто попадался на моем пути. Мое просвещение выходило за рамки обучения в колледже и распространялось на тренировку ловкости рук.

Престон оглядывает комнату, а потом смотрит на меня, и я благодарен, что в его взгляде нет ни капли жалости. Я бы его за это возненавидел.

– Уныло. – Прямота – одно из качеств, которые ценю в нем больше всего, и я согласен с ним.

В моей комнате нет ничего, кроме одноместной кровати, напольной вешалки и небольшого стола со встроенной лампой, который купил на уличном базаре и протащил десять кварталов.

– Непритязательный ты парень. Мне нравится.

Застегнув рубашку, подхожу к кровати и достаю поношенные лакированные туфли, а Престон ставит бутылку на стол, подходит к вешалке и ищет что-то более подходящее. Когда его поиски оказываются провальными, он поворачивается ко мне и смотрит, как я завязываю шнурки.

– Мужик, на улице дубак. Возьми пальто. А еще лучше – у меня в машине есть запасное, возьми мое. – Он снимает пиджак и протягивает мне. Решив не спорить, что чаще всего совершенно бессмысленно, запихиваю руки в рукава. Пальто подогнано идеально.

– Признавайся, Кинг, ты будешь по мне скучать.

– И почему я должен скучать? Ты шумный, надоедливый, заносчивый и вздорный.

– О, друг, так мы похожи.

Улыбнувшись, Престон берет со стола джин, откупоривает бутылку и, сделав глоток, протягивает ее мне. Беру протянутую бутылку, залпом выпиваю холодную жидкость, прежде чем задать пугающий вопрос.

– Куда мы идем?

– В загул.

– Мне не нравится эта идея.

– Пока не нравится. Глотни-ка еще разок.

Сделав еще один глоток, отдаю ему бутылку и сопровождаю на выход.

– У тебя что, замок сломан? – Он внимательно смотрит на то, как я судорожно вожусь с замком. И тогда понимаю, что отсчитываю в третий раз. Охватывает невыносимое желание возобновить все сначала. Однако вытаскиваю ключи и кладу их в карман его пальто. Не удержавшись, провожу пальцами по дорогой подкладке.

– Старая привычка, – пожимаю плечами. – Дома с замком были проблемы.

Престон ничего не говорит на мое оправдание, и мы идем по коридору на выход. Оказавшись на улице, он ведет меня к тонированному лимузину, из которого выскакивает водитель и открывает перед нами дверь.

– Почему ты выбрал джин? – спрашиваю я у Престона, усевшись на кожаное сиденье.

– Эта коричневая жидкость выявляет худшее в людях. – Он садится напротив. – Так говорит мой папа – ну, точнее, говорил.

Престон, как и я, сирота. Его отец был конгрессменом, который скончался от сердечного приступа в довольно молодом возрасте. Вскоре умерла и мать, которую не спасла двойная мастэктомия. Разница между нами в том, что его кормили с платиновой ложечки, и он является распорядителем не только того состояния, что досталось от родителей, но и нескольких предшествующих поколений. Наследства у него в избытке. Ему и дня в жизни не придется работать, что делает его существование бесцельным и, как я понял, безрассудным. Ему девятнадцать, и он воплощение американской мечты. И все же, каким бы он ни был, я не могу его за это ненавидеть. Престон не видит во мне объект благотворительности, но в едва заметных проявлениях доброты и поведанных им историях чувствую его сочувствие, и порой это действует на нервы. Даже если всячески скрывать бедность, она может быть до боли очевидной.