Он бежал. Он бежал со всех ног по грязи на дворе, мимо рычащего пса, натянувшего свою цепь, разбудив двух оставшихся несушек, гнездящихся в дверях сарая. Даже старая бесплодная хавронья, которую собирались отдать мяснику до конца осени, хрюкнула и заворочалась во сне, когда он пронёсся мимо её загона.

Он бросился к лестнице у дальней стены и взлетел по ней. Одна трухлявая перекладина треснула. Он поскользнулся, больно ударился коленями о другую перекладину, но продолжил подниматься. Здесь, надёжно спрятавшись от мира, Гастин Боун выпустил всю ярость, печаль и скорбь, раздиравшие его десятилетнее тело, и завыл, как потерянная душа.

Спустя долгое время Гастин распрямился, смахнул соломинки с лица и волос. Потом прошёл по зловеще поскрипывающему полу к открытому окну сарая и окинул взглядом залитую лунным светом ферму, самое пустынное и одинокое место во всём мире. Его дяди нигде не было видно.

— Я здесь умру, — провозгласил Гастин. Ему понравился звук собственного голоса, эхом разошедшийся по крыше, и он крикнул чуть громче: — Я состарюсь и умру здесь, и никто не узнает моего имени! Это будет трагедия.

Потом он остановился. Он не знал, может ли какое-то событие стать трагедией, если никто про него не узнает. Но звучание этого слова ему нравилось. Он узнал его от вдовы. Она регулярно навещала их, чтобы прибраться на ферме и поругать дядю за состояние одежды и общую гигиену Гастина.

— Будет трагедией, если ты никогда не вымоешься дочиста, мальчик. Твоя мать, будь она жива, зарыдала бы, увидев тебя в таком состоянии, — говорила вдова, бросая рубахи и штаны Гастина в кипящую воду, пока он сидел на стуле, завёрнутый в потёртое одеяло, и дрожал.

Ему не слишком нравились её методы поддержания чистоты, но саму вдову он любил – она всегда заканчивала сеанс оттирания его от грязи, доставая какое-нибудь печенье или другую выпечку из корзины. Но вовсе не её внимание к грязи у него за ушами заставило его искривить лицо в гримасе и крикнуть сегодня ночью равнодушному миру: «Я отказываюсь здесь умирать!»

Нет, это был поступок его дяди – этого ужасно глупого, равнодушного, совершенно неправильного мужчины, – который заставил Гастина сбежать на сеновал и открыть видавший виды старый сундук матери, откинув крышку и достав ещё более старый и потёртый заплечный мешок. Наконец, решил Гастин, он заполнит этот мешок доверху и отправится путешествовать по чудесному миру снаружи, до самого Глубоководья, этого Города Роскоши. Нужно отправляться немедленно, сказал он себе, пока не стало слишком поздно.

Ещё этим утром он улыбался и болтал без умолку, когда они с его молчаливым дядей шли в деревню. Гастин наполнял окружающую тишину собственными наблюдениями о птицах в живой ограде, о шансах несушек пережить зиму, о часто озвучиваемом желании, чтобы его дядя взял котёнка для охоты за мышами в сарае.

— У Фариннера есть котята, — сообщил ему Гастин. Фариннер был дубильщиком и держал кошек, чтобы не подпускать крыс к коже. — Два полосатых и один рыжий.

— Собаке это не понравится, — буркнул его дядя.

Гастин пожал плечами — жест, который он скопировал у Фариннера. Тот ему нравился. Поскольку у дубильщика не было сыновей, казалось вполне вероятным, что он будет искать ученика через пару лет. Ремесло вонючее, только в мясницкой лавке пахло хуже, зато оно означало комнату в деревне и никакой работы на ферме. В возрасте десяти лет Гастин уже проводил все свои дни, планируя побег с фермы.

— Здесь незнакомцы, — сказал дядя и остановился так резко, что Гастин прошёл по дороге ещё несколько шагов и произнёс ещё несколько аргументов в пользу идеи завести котёнка, прежде чем понял, что дядя стоит на месте.

Потом он моргнул и увидел то, на что смотрел её дядя. Там были незнакомцы. Чудесные незнакомцы, вышедшие из леса и спускающиеся по склону к дороге. Первый мужчина был разодет в фантастические цвета, с лентами и перьями, торчащими из его широкополой шляпы, в длинном развевающемся плаще, который доходил до самых каблуков его отполированных до блеска сапог. Дварф, шедший сразу за этим модником, носил блестящий шлем на голове и ярко-рыжую бороду, опускающуюся на его круглую, как бочонок, грудь. Третий незнакомец, тоже человек и очевидно мужчина, носил кожаные доспехи, ухоженные, но покрытые интересными следами и царапинами. У него на поясе висели длинные пустые ножны, очень заметные, несмотря на простой вид.

— Здравствуйте, друзья, — воскликнул мужчина в широкополой шляпе. — Мы ищем кузнеца и гостиницу. Поскольку мой друг нуждается в починке меча, и все мы нуждаемся в крыше над головой.

Дядя Гастина покачал головой и развернулся на каблуках, как будто собираясь пройти весь путь назад до фермы, лишь бы не разговаривать с незнакомцами. Однако Гастина толкнуло вперёд его собственное любопытство.

— Вам стоит пойти вместе с нами в деревню, — заявил он, не обращая внимания на колебания дяди. — Мы покажем вам кузнеца и таверну. Гостиницы у нас нет. Но вы, наверное, можете заночевать на скамьях в таверне.

В дни сбора урожая так поступали рабочие с полей местного лорда, когда они напивались слишком сильно, чтобы добираться домой в темноте.

— Мы будем рады любому месту под крышей, — отозвался разговорчивый незнакомец. — Сегодня сгодится даже конюшня или загон для коров. Меня зовут Неральтан, моего крупного друга — Вервин, а дварфа кличут Таппером.

Другие двое ничего не сказали, но дварф Таппер бросил один быстрый взгляд на сумрачный лес, из которого они появились. Гастин знал тропинку, по которой они прошли; она вела к старым руинам, небольшому форту на холме, давно превратившемуся в коллекцию покосившихся стен и лестниц, предательски ведущих в никуда. В деревенских сказках это место называлось проклятым, но каждый ребёнок вопреки наставлениям родителей пробирался по лесу, чтобы пробежать под высокой аркой, которая когда-то была воротами крепости.

Гастин пробежал эту гонку в руины и обратно ранее этим летом. Вреда от неё не было никакого, хотя то место отличалось какой-то холодностью, которая ему не понравилась.

Позади него дядя вздохнул и подал знак незнакомцам.

— До деревни недалеко, — сказал он. — Мы идём медленно, парень и я. Обгоняйте, если хотите.

— Мы рады компании, — сказал Неральтан, устраиваясь рядом с Гастином. — Ваш парнишка кажется очень смышленым для своего возраста.

— Племянник, — буркнул дядя.

— Я Гастин, — сказал Гастин. А затем он стал занимать остаток ужасно короткого путешествия дюжинами вопросов к незнакомцам; как далеко они зашли, какой меч сломался у воина, есть ли у дварфа боевая секира, видели ли они когда-нибудь дракона, знают ли, как далеко до Глубоководья?

Дварф устремил на Гастина взгляд своих ясных глаз, когда тот упомянул Глубоководье.

— Это далеко отсюда, — сказал Таппер. — Что ты знаешь про Город Роскоши, мальчик?

Гастин замолчал, остановив свой следующий вопрос, прежде чем тот сорвался с языка. Его дядя шёл немного впереди, вместе с высоким воителем, и они обсуждали состояние погоды и возможность бури до восхода луны.

— У меня есть книга, — прошептал Гастин, сунув руку за пазуху и достав свою самую большую драгоценность, чтобы наружу показался уголок. — Путеводитель по Глубоководью.

— Кажется немного пожёванной, — сказал модник с другой стороны. — Как будто её погрызли крысы.

— Я нашёл её в сарае, — признался Гастин. — В куче хлама, которую мой дядя собирался сжечь.

Он не добавил, что это были бумаги и другие предметы, принадлежавшие его матери. Его дядя однажды бросил всё в костровую яму, когда поймал Гастина за тем, что тот вскрыл замки на её старом сундуке и рылся внутри. Но потом вдова помешала ему залить это всё маслом и начала кричать об уважении к его мёртвой сестре. В конце концов бумаги из костровой ямы отправились в сарай, поскольку его дядя настаивал, что он «больше не потерпит их в доме. Мальчик начнёт мечтать! Сама знаешь, что тогда случится».