Однажды, читая роман, она наткнулась на выражение «развратная женщина». Звучало ужасно. Отправляясь в Бандру, она испытывала опасения, что Сайрус может позволить себе лишнего. И вот она от этого лишнего тает. Сама позволяет его себе. Так и выглядит освобождение?

Сайрус рывком поднялся, ее окатила волна отчаяния. Обняв себя руками, она села.

– Прости меня, – произнес он, задыхаясь. – Не должен я был себе этого позволять с такой девушкой, как ты, до свадьбы. Но мне просто хочется тебя всю. И мы теперь знаем, что предназначены друг для друга. Брак наш будет благословлен этой… страстью.

Первин вся дрожала. Ей хотелось, чтобы он навалился на нее снова – и не отрывался никогда.

– Я влюбился в тебя, Первин, – произнес Сайрус, ласково отводя волосы с ее лица. – И теперь знаю, что такое любовь.

Дыхание Первин выровнялось. Испытанное волнение претворялось в душевный покой. У человека есть лишь одна предназначенная ему половинка. Кто она такая, чтобы уклоняться от этой истины? Она посмотрела на него и прошептала:

– Все так быстро произошло. Но я, кажется, тоже влюбилась.

– Умоляю тебя, прими мое предложение. Иначе я брошусь в волны.

Первин посмотрела на Аравийское море. Сайрус призывал ее последовать зову сердца – пуститься, вслед за предками, в собственное странствие, за золотою мечтой.

Она снова повернулась к Сайрусу, вложила свои ладони в его.

– Да. Я хочу выйти за тебя замуж. Не знаю, согласятся наши родители или нет, но я хочу этого всей душой.

– В моей семье тебя будут обожать, – заверил Сайрус, нежно отводя с ее лица растрепавшиеся волосы. Поцеловал ее в лоб и добавил: – Моя мать очень страдает, что у нее нет дочери. И, познакомившись с тобой, уже никуда тебя больше не отпустит.

Он снова притянул ее к себе для безрассудного поцелуя – и грохот волн внизу стал подобен звуку аплодисментов.

Бомбей, февраль 1921 года

Поблизости аплодировали.

Первин усилием воли вырвалась из воспоминаний. Двое хорошо одетых стражей-индийцев, стоявших у дороги, кланялись и хлопали в ладоши вслед губернаторской машине. Вот ведь лицемеры! С другой стороны, она сама едет в этой машине и не имеет права ни в кого кидать камень.

– Похоже, папочка, они тебя приняли за Джорджи, – проворковала Элис.

– Козырек-то закрыт, а под ним мы все на одно лицо, – откликнулся сэр Дэвид.

– Как знать, дорогой. – Леди Хобсон-Джонс непринужденно рассмеялась. – Совершенно не исключено, что именно ты станешь следующим губернатором.

– Тебе действительно этого хочется? – Элис явно была ошарашена.

Повисла долгая пауза.

– Я выполню любую волю правительства, – произнес наконец сэр Дэвид. – Но это крайне маловероятно.

Слова прозвучали размеренно, из чего вроде как следовало, что он совершенно не против занять этот пост. Ехать в одной машине с таким человеком было едва ли не предательством, потому что Первин случалось ходить на собрания индийцев, которые выступали за самоуправление. В Оксфорде и Лондоне они с Элис вдвоем посетили несколько таких встреч.

Наконец машина остановилась возле очень высоких ворот, за которыми возвышалось огромное бунгало бежевого цвета. Навстречу выскочили четверо охранников: двое отсалютовали машине, еще двое открыли ворота.

– Надежная охрана, – заметила Первин, подумав, насколько это не похоже на ворота ее дома, которые сторожит недотепа, склонный засыпать на посту.

– Президент печется о нас даже слишком рьяно, – отозвался сэр Дэвид.

– Мы сняли этот дом сразу, как только его построили в прошлом году, – пояснила Первин леди Хобсон-Джонс. – Первым жильцам не грозят ни крошки в ящиках столов, ни пятна в ванной. Я в полном восторге. И нам хотелось, чтобы Элис здесь было где развернуться.

– Мне он напоминает Сент-Джонс-Вуд, – заметила Элис.

– Почему бы это? – Леди Хобсон-Джонс, похоже, слегка опешила.

– Неогеоргианский стиль. Совсем не похоже на наш старый дом в Мадрасе. Вот там было настоящее индийское бунгало.

Элис говорила об Индии пятнадцатилетней давности – эпохе, когда отец ее занимал не такой важный пост. Первин едва не пожалела леди Хобсон-Джонс, которая явно была скандализована замечанием дочери.

– В определенном смысле неогеоргианская архитектура очень подходит для Бомбея, – произнесла Первин. – Город ведь вырос из Форт-Джорджа. Бунгало, конечно, новое, но стиль его свидетельствует о неизменности.

– Воистину так, – согласилась леди Хобсон-Джонс и чуть заметно улыбнулась Первин.

Поняв, что сумела заработать у непростой матушки Элис очко, Первин открыла дверцу машины и шагнула с подножки на землю. Сэр Дэвид сразу же вошел внутрь дома, а леди Хобсон-Джонс задержалась поправить капор, сбитый ветром на сторону.

Первин последовала за Элис – та помчалась в сад рассматривать изгородь, увитую оранжевыми и розовыми цветками гибискуса. Первин приподняла брови, выражая всем понятное: ты чем-то расстроена? Элис закатила глаза. Тут Первин сообразила, что Элис крайне неловко за машину, дом и своих высокомерных родителей.

– Мы с тобой еще отыщем настоящую Индию: там очень много самых разных людей и обычаев, ты не соскучишься, – пообещала Первин. – Я хочу, чтобы ты при первой же возможности пришла к нам в гости на настоящий парсийский ужин.

Глаза у Элис блеснули.

– Главное, пряностей побольше!

– У нас всё сладкое и пряное. Я прямо сейчас тебе принесла наших сладостей. – Первин протянула подруге коробочку.

– «Яздани», – прочитала на ней Элис. – Это сладости так называются?

– Это название кафе…

– Элис! – раздался издалека голос ее матери. – Иди познакомься с прислугой.

Из портика длинной вереницей вышли слуги и встали по стойке смирно. Первин насчитала восьмерых в форме и четверых мужчин и мальчишек в пыли и лохмотьях – видимо, садовников.

Элис спрашивала у каждого имя; отвечали ей без запинки, с разными акцентами. Память у Элис была завидная: Первин не сомневалась, что она почти всех запомнит.

Мать Элис не спросила, какого дочь мнения об интерьерах дома, – видимо, чувствовала, что больше критики не стерпит. Первин удивилась простоте меблировки: низкие диваны, стулья с неброской кремовой обивкой, кое-где высокие зеркала и портреты пожилых англичан. В целом создавалось впечатление интересной гармонии.

Гвендолен Хобсон-Джонс повела девушек вверх по лестнице красного дерева – она изгибалась плавной дугой. Наверху оказался длинный коридор, с обеих сторон – ряды дверей. Миссис Хобсон-Джонс открыла ту, что находилась в самой середине.

– Представляю тебе твою новую спальню, Элис. Ничего общего с университетской квартиренкой.

Просторная спальня была оклеена бледно-розовыми обоями и обставлена модной ротанговой мебелью. Но удивительнее всего оказалась ее форма – в виде полумесяца. Сквозь пять высоких эркеров открывался умопомрачительный вид на бледно-голубую океанскую воду, испещренную яркими искрами.

– Какой вид! – произнесла, помолчав, Элис. – И сколько места! Мне одной явно многовато. Да и розовый уж всяко не мой цвет.

– Ты это заслужила, – ответила ее мать. – С одной стороны вид на море, с другой – на особняки на Малабарском холме.

Элис вздохнула, переместилась от одного окна к другому.

– Будь у меня бинокль, я могла бы рассматривать людей, которые ходят там по дорожкам. Первин, у тебя твой сохранился?

– Да. Я им даже сегодня воспользовалась. – Первин гадала, улучит ли момент рассказать Элис о своих тревогах. Да и стоит ли? Подруга только что с дороги и явно очень устала.

– Мамуля, а ты знаешь, кто живет по соседству? – Элис сморщила нос, глядя на огромное бунгало, этакий двойник дома Хобсон-Джонсов. Причем стояло оно так близко, что разделяла их одна лишь изгородь, увитая гибискусом.

– Эдвард Липстай, генеральный директор грузовой пароходной компании «Белая звезда». – Леди Хобсон-Джонс стояла так близко, что до Первин долетал запах ее цветочных духов. – У него двое неженатых сыновей. Младший изучает экономику в Кембридже; второй здесь, работает в отцовской компании. Ты обязательно должна с ним познакомиться. Он друг мистера Мартина.