Первин вышла из полутемной станции Бандра и обнаружила, что Сайрус уже ждет ее. В одной руке он держал свою фету, воротник пиджака расстегнул – так ему явно было удобнее. Он успел обрести сходство с бомбейцем. Толпа обтекала его, и никто не задерживался взглядом на уверенном в себе молодом бизнесмене.

– Наконец-то! – произнес он радостно, приветствуя Первин. – Я тут уже полчаса волнуюсь, гадая, почему вы так долго ехали одну остановку сюда от Дадара.

– Простите. Я села в поезд в Черчгейте, не в Дадаре. – Она продолжала каждое утро ездить в Эльфинстон, ничего не сообщая родителям.

– Я тут с половины десятого, зато успел подыскать подходящую тонгу[24]. Кучер говорит, лучший вид с оркестровой площадки в Бандре. Вы как считаете?

– Поехали?

Пока они ехали в тонге, Первин поддерживала незначащую беседу, рассказывала историю Бандры – боялась, как бы кучер не понял, что они не женаты: может обругать или отказаться везти дальше. К ее облегчению, Сайрус не говорил ничего личного. Лишь сообщил ей новость: Содавалла подписали новый контракт на поставку малиновой содовой в один из ресторанов Бомбея.

– Что удивительно, потому что в Бомбее полно своих производителей содовой, – заметил он. – Правда, у нас цена ниже.

– Даже с учетом стоимости перевозки?

– Ну, когда им будут выставлять счета, эта сумма будет разбита на множество мелких пунктов, – заметил Сайрус, подмигнув. – Как бы то ни было, контракт подписан.

– Может, вы останетесь в Бомбее, чтобы расширять тут семейное дело?

– Не получится. Когда отец уйдет на пенсию, мне придется управлять всеми предприятиями в Калькутте, а это, скорее всего, случится в ближайшие десять лет.

– Расскажете мне о своей семье? – Она любила задавать этот вопрос. Знала в подробностях, о чем Яздани мечтает для маленькой Лили, какие у матери Гюльназ проблемы со здоровьем, как сильно Хема завидует своей образцовой старшей сестре.

– У меня есть старший брат, Нивед. Он удачно женился и обосновался в Бихаре. У него уже сын и дочь.

– Это замечательно. Но ваша мама, наверное, скучает по внуку и внучке.

– Да, скучает, – подтвердил он, с улыбкой глядя на детей, игравших вдоль дороги. – Ниведу пришлось переехать, когда мы купили разливочную фабрику в Бихаре. Отец отправил его туда налаживать бизнес. Кроме Ниведа, доверить это было некому – я еще был слишком молод и как раз поступил в Президентский колледж.

– То есть вас в семье только двое? – Первин заинтриговало сходство между ее жизнью и жизнью Сайруса.

Сайрус заговорил, глядя прямо перед собой:

– У меня была младшая сестра Азара, но она умерла, когда ей было четырнадцать лет. Для нашей семьи это стало страшным несчастьем. И в этом еще одна причина, почему я не женился в том возрасте, в каком положено.

– Что с ней случилось?

Сайрус будто окаменел – и Первин поняла, что причинила ему невыносимую боль.

– Холера, – пробормотал он. – Во время муссонов. Люди часто заболевают, когда улицы залиты водой и повсюду плавает грязь.

– Очень вам сочувствую. Могу лишь представить, каково это – лишиться сестры. Да еще такой юной.

Сама того не заметив, Первин накрыла ладонью крепко сжатый кулак Сайруса. Он посмотрел на нее с благодарностью и разжал пальцы так, чтобы они переплелись с пальцами ее руки.

Первин ощутила необычайную легкость в голове: сразу и восторг, и ужас от этого поступка, с такой дерзостью совершенного на людях. Кучер тонги сидел к ним спиной, он ничего не заподозрит, однако она кинула взгляд на возницу повозки слева от них и увидела, что он бросил на нее злобный взгляд и выпятил губу – видимо, счел за проститутку. Но вместо того чтобы отвести глаза, как она сделала бы в учебной аудитории, Первин вперила в кучера вызывающий взгляд и заставила его отвернуться.

– Мы как-то это пережили, но теперь стремимся поддерживать в доме безупречную чистоту, особенно в сезон дождей, – уже спокойным тоном произнес Сайрус. – Я не раз убеждал родителей перебраться в менее населенный район, но они отказываются переезжать из Саклат-плейса, потому что там поблизости есть храм огнепоклонников.

– Ваши родители – люди религиозные?

Он кивнул.

– Потеряв Азару, они нашли утешение в старинных молитвах.

– Какое дивное имя – Азара. Не знаю никого, кого бы так звали.

– Оно персидское, означает «красная». Цвет вон тех роз у дороги. В Бандре очень красиво! – Похоже, он пытался отвлечь ее от грустной темы.

Тонга медленно, но верно взбиралась вверх по Хилл-роуд, по сторонам проплывали выкрашенные в пастельные цвета бунгало в португальском стиле, под черепичными крышами. Они миновали церковь Святого Андрея – и впереди раскинулось море. Какая великолепная картина: широкая мерцающая синяя гладь, окаймленная черными острыми скалами. Над головами кружили чайки, будто бы танцуя среди ветров.

– Вы попросите кучера остановиться вот здесь? – предложила Первин, предусмотрительно высвободив руку. – Мы уже почти у самой оркестровой площадки, откуда самый лучший вид.

Сайрус рассмеялся.

– Прекрасная дама, ваша воля для меня – закон.

Пока Сайрус расплачивался, Первин пыталась расслышать, не играет ли на площадке музыка. А потом радостно сообщила:

– Похоже, военный оркестр. Пойдемте поглядим, сколько там музыкантов.

– А может, не стоит? Они вечно пытаются заманить мужчин в армию! – со смехом откликнулся Сайрус, и они зашагали вперед в такт музыке.

– А вы не подумывали о том, чтобы пойти служить? – поинтересовалась Первин.

Сайрус фыркнул.

– Даже окажись я таким недоумком, отец бы мне никогда не разрешил. Ведь отдельного парсийского полка не существует!

– Да и вряд ли бы ему захотелось потерять сына.

– Довольно с меня оркестровой площадки, – заявил Сайрус. – Идемте, окунем ноги в море!

– Я здесь часто бывала с семьей, но мы никогда не подходили к воде, – заметила Первин, опасливо глядя на крутой скалистый берег. – Кажется, отсюда спуск слишком трудный. Но я слышала, что можно пройти через развалины сторожевой башни.

Когда они добрались до обугленной арки в сломанной стене, оказалось, что к воде можно пробраться лишь по крутому неровному спуску, усеянному валунами. Первин была в сандалиях, ей идти оказалось сложнее, чем Сайрусу – на том были крепкие башмаки со шнуровкой. У края воды они оба разулись и взяли обувь в руки – прохладная морская вода покрыла им лодыжки. Ощущалось легкое течение, и Первин поняла, что, если зайти поглубже, вода, возможно, затянет ее в свои прохладные томные объятия.

– Вы о чем думаете? – спросил Сайрус.

– Умирающий цепляется за морскую пену, – ответила она. – Знаете такую поговорку?

Он покачал головой.

– Нет.

– Это значит, что в минуту отчаяния хватаешься за любую соломинку.

– Плавать я так и не научился – река Хугли у нас в Калькутте слишком бурная. – Он повернулся, улыбнулся ей. – Скажите мне, чтобы прекратил говорить о том, чего нам нельзя. Нужно наслаждаться этим днем.

Первин заглянула Сайрусу в глаза, и ей показалось, что она тонет даже не в воде, а в чем-то еще более глубоком. Он сказал правду. Пусть через три дня он уедет, но у нее навеки останутся воспоминания об этом их тайном путешествии.

Они прошли километра полтора вдоль кромки воды, рассматривая крабиков, которые ползали по камням; на ходу они произносили названия птиц: аисты, цапли, голуби. Птицы искали еду, и Первин вспомнила, что время обеда давно прошло, хотела было предложить Сайрусу подняться обратно в город, купить бхел-пури[25] и перекусить, прежде чем возвращаться на станцию. Не то чтобы она была голодна, но от удаленности города чувствовала себя неуютно. А еще она не хотела создавать осложнения Сайрусу, которому во второй половине дня необходимо было вернуться в южную часть Бомбея – так он поступал ежедневно.

Уже была половина третьего, но Сайрус не спешил. Первин подумала: это, видимо, означает, что родители нашли ему невесту.