Ужасно, просто нестерпимо не хватает отца. Он бы нашел решение. С его-то опытом и умением общаться с людьми точно смог бы подсказать, как вести себя с Соней. Как исправить все те ошибки, которые успел натворить. Я ведь вроде бы понял все и даже ей сказал об этом… но ничего не изменилось. Она не прониклась… и по-прежнему не хочет меня видеть.

А мужик, с которым приехала? Даже если все так, как сказала Сонечка, и они просто знакомые, разве есть хоть какая-то гарантия, что эта ситуация завтра не изменится? Моя жена — красавица, и он будет просто идиотом, если не захочет ее себе. Могу найти его и набить морду. Даже ребят взять в помощь. Но все те мерзкие кошки, дерущие изнутри, нашептывают, что тут не сработают подобные методы. Превратиться в неандертальца — не выход, как бы сильно этого ни хотелось. А где выход, я не знаю. Не вижу, хоть тресни!

Голова разболелась сильнее, но подниматься в спальню не хочу. Сейчас особенно. Ведь надеялся, что сегодня вернусь туда вместе с Соней. Там так много всего напоминает о ней, что ложиться одному просто тошно. Да и какая разница, где я буду спать, если все равно один в целом доме. Заваливаюсь на диване в гостиной, но сон, как назло, не идет. Роем вьются мысли, одна поганее другой, стучат в виски, обостряя состояние почти до тошноты. И звонок в дверь слышу не сразу, он доносится откуда-то издалека, и хочется прогнать этот навязчивый звук, избавиться от него, вообще перестать реагировать и чувствовать хоть ненадолго. Но трель не прекращается, и выругавшись под нос, я все-таки встаю. Понятия не имею, кого могло принести в такое время, но совершенно точно не ожидаю увидеть перед собой юриста отца. Мужчина мнется, явно замечая мое недовольство, и изумляет еще больше, заявляя:

— Даниил Михайлович, прошу прощения за поздний визит, но это важно. У меня для вас письмо.

Смотрю на лист бумаги, исписанный знакомым почерком. Кажется, что даже вижу лицо отца. То, как он задумчиво хмурится, подбирая нужные слова. Листок до сих пор пахнет его одеколоном…

Сколько времени ушло на это письмо? Бумага слегка помята: отец вертел его в руках, размышлял, откладывал, снова начинал писать.

Внезапно понимаю, что это единственное послание от него. Написанное специально для меня. В телефоне остались сообщения, которые рука так и не поднялась удалить, но это — совсем другое. Такого не может быть, конечно, но не отпускает ощущение, что лист до сих пор хранит тепло его рук.

А может, я просто истосковался по близким людям. По нему — человеку, любившему меня без всяких условий. Прощающему все закидоны на протяжении многих лет. Решающему мои проблемы и всегда готовому пойти навстречу.

Каким придурком я был, что не понимал этого! Сколько мерзости перебрал в голове после объявления о наследстве… Сколько гадостей вылил на отца, и вслух, и в сердце... Из-за каких-то долбанных денег!

Как только могло прийти в голову, что он своим решением хотел кинуть меня? Унизить? Он, у которого во всем свете не было никого роднее?

Отчего-то дрожат руки… И как-то странно щипят глаза, хотя я и думать забыл, что такое слезы. Не плакал, наверное, с самого детства. Даже на похоронах… Но сейчас перечитываю раз за разом то, что уже успел уже выучить наизусть, и отчаянно хочется разреветься. Уткнуться носом в теплое папино плечо, как когда-то, и выплеснуть всю боль, что дерет изнутри. Да только нет такой возможности…

Представляю, сын, как разозлил тебя своим завещанием. Возможно, ты даже возненавидел меня за него. Потому что ждал совсем другого. Но поверь, я не мог поступить иначе. Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь это понять.

Я хорошо знаю тебя, Даня. Лучше, чем кто бы то ни было на этой земле. И то, что жениться на Соне на самом деле ты не хотел, тоже мне прекрасно известно. Вы знакомы с детства, и когда мы договаривались с ее отцом о вашем браке, я наивно считал, что ты повзрослеешь и осознаешь, какое сокровище тебе досталось.

Таких девушек больше нет, Дэн. Во всяком случае, нет тех, кто захотел бы пройти по жизни рядом с тобой. Не из-за твоих денег, не за какие-то достоинства, а просто потому, что любит тебя. Несмотря на твои гулянки, нанесенные обиды и откровенное равнодушие.

Да, сынок, это я тоже видел. Как небрежно ты относился к вашим с ней отношениям, со стороны это было хорошо заметно. Как и то, что она всякий раз прощала тебя. И все равно хотела быть рядом, хоть ты этого, честно признаюсь, совсем не заслуживал.

Мальчик мой, ты никогда не любил нотаций, но сейчас я не могу не сказать. Беспечная жизнь однажды закончится. К сожалению, ничего вечного нет, а моменты счастья вообще слишком хрупки и кратки. Вот только понимаем мы это иногда, когда становится слишком поздно.

Не хочу, чтобы ты опоздал. Мне очень непросто далось такое решение, Даниил, но я готов остаться в твоем представлении жестоким самодуром, лишь бы у тебя все сложилось хорошо.

Не хочу, чтобы ты потерял Соню. Не хочу, чтобы упустил ее по собственной глупости. Такие женщины любят всего один раз в жизни, но если уходят, то уходят навсегда. Пусть этого не случится с тобой.

Завещание удержит тебя рядом с ней. Да, я решил сыграть на твоих привычках к комфорту и роскошной жизни, от которых ты не захочешь отказываться. Я фактически вынудил вас пожениться, но очень надеюсь, что за этот год ты поймешь, какой подарок в лице Сонечки преподнесла тебе судьба. И сможешь полюбить. Всем сердцем желаю этого, мой родной.

Прощения не прошу. Если все сложится так, как я задумал, ты сам простишь меня. Если же нет… что же, я хотя бы попытался. Подумай обо всем как следует, сын. И будь счастлив.

Твой отец.

Я слабая. Должна бы злиться на Дэна, а вместо этого жалею его. И себя корю за то, что отпустила.

Нет, дело не в том, что готова простить и забыть все, что случилось. Но ведь ему плохо. Физически плохо. Орлов приложил конкретно, и остается только надеяться, что обошлось без сотрясения. Но садиться за руль точно не стоило.

Надо было оставить его у себя, дать выспаться хотя бы, а потом уже отправлять домой. А сейчас он там один, а я схожу с ума от волнения.

Как доехал? И доехал ли? А что, если стало хуже? И вдруг он отпустил домработницу, а еды нет? И сил купить тоже нет?

Спорю с собственным внутренним голосом, который утверждает, что Даниил — взрослый человек и способен сам о себе позаботиться. Должен быть способен. А если нет, то пока научиться.

Да только не работают эти аргументы. Я любила его. Всю жизнь, сколько себя помню. И, к чему скрывать, люблю до сих пор. Несмотря ни на что. И не волноваться не могу.

Промаявшись пару часов без сна, не выдерживаю и пишу сообщение.

«Ты порядке? Нормально добрался?»

Оно висит непрочитанным, минуту, другую, и чем больше проходит времени, тем сильнее я завожусь. Успеваю накрутить себя до трясущихся рук и рвущегося из груди сердца. Решаю позвонить, потому что оставаться в неведении слишком тяжело. Но лишь когда набираю номер, рассматриваю время на экране телефона.

Половина четвертого. Нормальные люди давно спят. Должны спать. Особенно после того, как им знатно заехали по физиономии: как раз положено находиться в покое. Может, и Даня видит уже десятый сон, а я извожусь совершенно напрасно?

Уже собираюсь тронуть кнопку отбоя, но как раз в этот момент гудки затихают, и я слышу родной голос.

— Соня? Что-то случилось?

Родной — и чужой одновременно. Какой-то незнакомый. Непривычный. И дело не в усталости, хотя и она слышится очень отчетливо. Есть что-то еще. Я понимаю, что Даниил никогда раньше не разговаривал со мной ТАК. А вот как «так» — понять не могу.

— Не случилось, нет… — и свой-то голос узнаю с трудом, потому что он как-то странно хрипит. — Я просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь. Прости, разбудила, наверно.