Во сне к ним пришла мама Зина. Она обнимала своих детей, гладя их, и они прижимались к ставшей такой родной за месяцы Блокады женщине. Просто прижимались и молчали.

— Прошли годы, деточки, — произнесла, наконец, мама Зина. — Люди изменились.

— Но это немцы, мама! — воскликнула сразу понявшая, о чем говорит мама Машенька. — Это немцы!

— И немцы могут быть хорошими, родные мои, — вздохнула женщина. — Дайте им шанс.

— У нас нет выбора, — вздохнул Гриша. — Мы снова совсем одни, в полной власти взрослых, а тут отнюдь не Ленинград…

— Найдете Наденьку, все теплее будет, — погладила их мама на прощание.

Утром и Гриша, и Маша вскочили, держась друг за друга. Им показалось, что завод уже загудел, показывая начало смены, а они все спят. Паникующих детей медсестра едва сумела уложить обратно. И вот тут медик увидела, как мальчик скармливает девочке маленький кусочек хлеба, явно припрятанный с ужина. Возмутившейся в первый момент девочке.

— Ну Гриша! — Маша не могла взять у него хлеб, но и отказаться была не в силах. Это же хлеб!

— Тебе нужнее, — погладил девочку Гриша, а медсестра слышала звуки незнакомого ей языка, думая о том, что доктор что-то знает.

Герр Нойманн, получив доклад дежурной медсестры только удовлетворенно кивнул: похоже, дети действительно в той жизни были в лагере. Паника, судорожный подъем в пять утра, а потом и хлеб — все это говорило о той войне и… о лагере. О лагере, где они были рядом, что означало — детские лагеря. Просто представить это было очень сложно, а уж поверить — и подавно. Но именно эта версия исключала приемную семью.

[1] Здесь: одета (сленг)

[2] Ольга Берггольц

Глава 9

Семья русских переселенцев жила в Германии, а потом и в Швейцарии, не первый год. Этнические немцы старались дать все единственной своей дочери, этого совершенно не ценившей. Девушка с немецким именем Марта, принимала окружающую действительность, как само собой разумеющуюся и не принимала ценностей родителей, выбивавшихся из сил, чтобы дать ей все самое лучшее.

Конечно же, переселенцы дома разговаривали на родном языке, которым для них был русский, несмотря на то что были этническими немцами. В общем-то, подобное было нормой для переселенцев.

Марте ее имя не нравилось, но ее никто не спрашивал. Отучившись в начальной школе, девушка вдруг узнала, что обладает колдовским даром. Образ ведьмы ей очень нравился, отчего Марта с радостью согласилась учиться подальше от родителей. Девушка даже не подозревала о формализованности колдовской науки, но пути назад уже не было. Повернуть назад, несмотря на скуку, было уже невозможно.

Девушка училась год за годом, привозя домой отличные оценки, но совершенно не думала о том, чем будет заниматься, когда закончит школу. Так проходило время, но пока Марту ничего не беспокоило, кроме снов. Появившиеся странные сны беспокоили ее, но вот рассказывать о них кому бы то ни было, Марта не спешила.

Сны не повторялись, но продолжали друг друга. Поначалу девушка не понимала, отчего ей может сниться город, в котором она ни разу не была, только слышала о нем от родителей. Марта бы поняла, если бы в снах проходило детство мамы или папы, да даже обоих, потому что на уроках прогнозирования им рассказывали о подобных снах, но в городе «Ленинград» ее родители никогда не жили.

Сосредоточившись на некоторых подробностях снов, Марта внезапно поняла, что снится ей не просто русский город, а — довоенный, то есть до той большой войны, названной Великой Отечественной. Изначально считая себя немкой, Марта не любила вспоминать о войне, в которой Германия потерпела поражение, как, впрочем, и большинство немцев.

— Надюша! Вставай, пора в школу! — в комнату вошла женщина, на которое внутреннее «я» спавшей Марты реагировало, как на маму. Да и кем могла быть эта требовательная, но бесконечно добрая дама, напоминавшая девушке и ее маму в реальности?

— Да, мамочка! — Марта будто смотрела фильм, будучи самой этой девочкой с именем Надежда. Имя было красивым, да и самой этой Наде жилось как-то солнечно.

— Отец обещал на выходных покатать на самолете, — заметила женщина. — Если кто-то двойку не схватит.

— Ну мама! — возмутилась Надя, да и Марта вместе с ней. — Ну, когда у меня были двойки?

Проснувшись, Марта долго смотрела в потолок, начиная завидовать этой самой Наде. Девочка в ее снах понимала, для чего она живет, да и люди вокруг… Они были совсем другими, более открытыми, честными, яркими. Подлость и злость были заметны, ласка мамы и доброта папы были нормой, но… Надя ценила то, что имела, именно то, что не умела ценить Марта, просто не зная, как может быть на свете иначе. Но сны показывали ей обычную жизнь, в которой можно было съесть необычно выглядевшего мороженого, посмотреть бесконечно-наивное кино, и о, ужас! В той жизни, что была во сне, можно было даже огрести по мягкому месту!

Иногда Марта смотрела вокруг, не понимая, зачем она живет. Ее жизнь казалась теперь серой и какой-то бессмысленной, тогда как во сне она проживала жизнь неведомой Нади Самойловой, радостную и полную смысла жизнь. Девушка понимала, что такое «пропаганда», отсутствие демократии, но в ее снах люди действительно верили… Иногда Марта думала о том, что была бы согласна жить без демократии, но… так, как жила Надя.

Проходил день за днем, в ее снах девушка взрослела, менялась и Марта, уже не глядя на родителей с трудно скрываемым презрением. Девушка начинала понимать тоску мамы и скрытую печаль папы, ведь их страны на свете не было.

— Папа, а можно ли как-то узнать о судьбе семьи Самойловых из… Ленинграда? — заговорив с отцом по-русски, Марта несказанно удивила пожилого уже человека.

— Можно, доченька, знакомые? — поинтересовался отец.

— Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? — спросила в ответ девушка, заслужив осторожный кивок.

Сны действительно уже изменили ее, Марта не считала правильным даже в мелочах врать маме и папе. Ее папа принял этот странный для него факт, никак его не комментируя, также как и то, что дочь назвала город совсем не так, как тот звался сейчас. Мужчина просто сел и написал письмо в архив города. Адрес архива он выяснил в посольстве по телефону, где его ни о чем не спросили.

Ответ пришел довольно быстро, но герр Кох, такая была фамилия семьи, не стал его вскрывать, а отдал прямо так дочери. Обрадованная девушка вскрыла конверт, украшенный кучей марок, чтобы прочитать короткую справку.

Тот мужчина, которого Надя во сне называла папой, погиб в самом начале войны. Когда началась Блокада, в записях появились Гриша и Маша — записанные племянниками двое детей, хотя ни братьев, ни сестер у Самойловых не было. Первой умерла Зинаида — так звали маму, а потом, спустя несколько месяцев — дети. В один день не стало всех троих. И Марта плакала над этой архивной справкой, уже понимая, что и ей предстоит пройти через это.

В снах девушки разворачивалось мирное время, Испания и обездоленные ребятишки, появившиеся на улицах и в школе. «Но пассаран!» — это были не просто слова, не просто жест… Как непохоже было то, что видела Марта во сне на обыденность яви.

— Мама, можно я на завод пойду? — поинтересовалась шестнадцатилетняя Надежда у своей мамы.

— Можно, доченька, — кивнула самая лучшая женщина на свете, которую Марта уже начала ассоциировать и со своей мамой. — Завтра с утра и пойдем, в заводоуправление сходим перед сменой.

Так девушка Надя встала к токарному станку. Марта не понимала — зачем? Ведь были же институты, университеты, но для той девушки, что была во сне, оказалось в радость работать руками. А потом… Минул всего лишь год и грянуло.

— Граждане и гражданки Советского Союза… — звучало летним днем из репродукторов на площади. Так для Нади началась война.

Папа ушел на фронт на следующий же день, а мама только вздохнула, собираясь с дочерью на завод. Надя немного завидовала папе — вот он добьет немцев и приедет домой. Девушка воспринимала слово «война» не как катастрофу, а как веселую прогулку. Но шли дни, а хороших вестей не было, все еще не было вестей о том, что немец задрал лапки.