— Уф-ф, — говорю я.

Я чувствую, как попавшая на блузку капля просачивается через ткань на груди. Хавьер протягивает мне салфетку.

— Спасибо. — Я промакиваю блузку и кладу салфетку на колени. Лучше бы мне дали нагрудник.

— Все в порядке? — интересуется Хавьер.

— Не знаю, — отвечаю я. — Мне кажется, я что-то забыла, что-то очень важное.

— Что бы это могло быть?

— Я не знаю.

— Ты не забыла выключить плиту?

— У меня автоматическая.

— А кран?

Я задумываюсь о кранах в моей квартире.

— Нет, дело не в воде, — отвечаю я через некоторое время.

— Горящие свечи или что-нибудь в этом духе?

— Больше не зажигаю, — говорю я.

— Я тоже, — произносит он, посмеиваясь.

— Электрическая грелка? Газ? Ты дверь заперла?

— Да, возможно, я не заперла дверь, но на самом деле вряд ли.

Я вспоминаю, как Мишель М. запер дверь, отдал мне ключи и взял под руку.

— Нет, — решаю я. — Дверь заперта.

— У кого-нибудь день рождения? — спрашивает Хавьер.

— Нет, — отвечаю я.

Я опускаю глаза. Нехорошее ощущение не покидает меня.

— Ты не забыла принять лекарства?

— Нет.

Я чувствую, как сердце колотится у меня в груди. Бьется и бьется.

— Хочешь пойти домой проверить? — говорит Хавьер. — Я могу тебя проводить.

Я и не знала, что мое сердце до сих пор способно сокращаться в таком темпе.

— Нет, — отвечаю я, — наверное, просто окно не закрыла.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Я не обнаружила никаких причин держаться от Хавьера подальше. Для того чтобы избежать нежелательного поведения по отношению к себе, необходимо проявлять бдительность. Поверьте мне. Я больше не выношу глупостей. Естественно, терпения у меня не осталось. Если выяснится, что у Хавьера слишком много отрицательных черт, я тихо и спокойно отойду в сторону, не устраивая при этом сцен. Я имею в виду, к примеру, невнимание к гигиене, зависимость от игр, алкоголя или секса или же всевозможные расстройства личности. Мой опыт показывает, что подобные дефекты обычно прячутся в тени, пока однажды не являются во всем своем омерзении, и человек даже не понимает, почему его обвиняют в скандальном стиле жизни. Если бы у меня была дочь, я бы научила ее одной вещи: это не нормально!

ТУК-ТУК

Возле двустворчатой входной двери висит табличка, про которую говорил Хавьер: «Villa Les Petits Lapins»^[4]. С шумной улицы я попадаю во двор, окруженный каменными таунхаусами, покрашенными в светлые цвета. Входные двери и подоконники темно-зеленые. Хавьер сам спроектировал этот квартал. По его словам, название придумалось само, потому что на строительной площадке обитало множество кроликов. Слышен щебет птиц, которого не различишь на улице. Я стою среди фруктовых деревьев и гадаю, какой из входов его. Повсюду сколоченные из досок ящики, где растет зелень и овощи. Потом я замечаю пиджак Хавьера на плетеном кресле. Я подхожу ближе. Стол покрыт красной скатертью. Книга. Трубка. У стены два керамических горшка с цитрусовыми деревьями. Мандарины. Лимоны. Кажется, на несколько секунд я забываю, кто я, сколько мне лет и мужчина я или женщина.

— Вина? — спрашивает Хавьер. Он стоит в дверях в мешковатой коричневой одежде и ортопедической обуви.

— Да, спасибо, — говорю я.

В углу двора навечно припаркован «Ситроен 2CV». Я сажусь на покрытое мехом плетеное кресло. Через некоторое время появляется Хавьер с двумя молочными стаканами, наполненными белым вином. Он садится. Мы смотрим друг на друга. Я ободряюще улыбаюсь в надежде, что он начнет разговор. Надеюсь, я выгляжу симпатично, а в моих глазах блестят искры. И я излучаю что-то вроде любви. Или, по крайней мере… Нет. Я смешна. Старики не бывают симпатичными. Это противоречит природе. Младенцы симпатичные, и они должны быть такими, и щенки, и котята, потому что зависят от чужой заботы, чтобы вырасти и продолжить род. А вот старики… Нет, я, наверное, уже совершенно несимпатичная.

— Ты такая симпатичная, — произносит Хавьер.

Я краснею.

ДЕТСТВО

По какой-то причине сегодня вид моей сестры не вызывает у меня особого раздражения. Не знаю почему. Возможно, дело в освещении.

— Я боюсь, что вся ложь моей жизни одолеет меня до того, как я умру. Будет ужасно тяжело, если наши иллюзии окажутся не слишком устойчивыми, так ведь? — говорит моя сестра.

Я ничего не отвечаю, мне интересно, что еще она скажет. Она всегда отличалась особой забывчивостью, которой можно было позавидовать.

— Может, я не одинаково сильно любила своих двух детей, только вот не знаю, кого я хочу одурачить, может, это тебя я не люблю.

— Да ну?

— Да, но, Биргитта, я чувствую, что это не так.

— Наверное, ты говоришь о маме, — произношу я.

Элисабет кладет локоть на стол рядом с экраном и склоняется к нему.

— Думаю, ты должна согласиться с тем, что она ни для одной из нас не была хорошей матерью, особенно для тебя, — продолжаю я. — Думаю, именно из-за нее мы не можем быть самими собой, когда общаемся друг с другом, и до сих пор постоянно соревнуемся. Когда мы вместе, мне кажется, все идиотское, что есть во мне, выпирает наружу.

Моя сестра молчит.

— Не все родители заслуживают любви и почитания, — произношу я.

Она нервно почесывает подбородок.

— Почему бы тебе не вернуться домой, Малявочка? — спрашивает она.

— Пока я не уехала на другой конец света, мать вообще не уделяла тебе внимания. Наверное, ты это заметила?

Элисабет переводит взгляд на свои руки.

— А папа никак не реагировал на то, что она по-разному к нам относится, — говорю я. — И от этого так же больно.

Моя сестра смотрит прямо на меня и мотает головой.

— Я не узнаю себя ни в одном из твоих слов, Малявочка, — заявляет моя сестра. — Мне кажется, что мы жили двумя разными жизнями.

— Но это не так. Мы выросли в одном доме.

— И у нас было прекрасное детство, — говорит моя сестра.

— Что? — удивляюсь я.

— Так и есть, — кивает моя сестра.

— Пусть так и будет, — уступаю я.

ЧУДО

У меня появился возлюбленный. Только представьте!

Несмотря на то, что он стар и от него немного странно пахнет, он прекрасный человек. Мы пишем друг другу каждый день. Он может, к примеру, написать: «Дорогая Биргитта! Как прошел твой день?» Тогда я пытаюсь сформулировать наиболее точный ответ. Иногда я слегка приукрашиваю правду, но, думаю, он это понимает. И полагаю, что сам не лжет больше, чем нужно.

Примерно раз в неделю мы встречаемся. Мне нравится держать его за руку и нравится, как он посмеивается. Он щедрый и относится ко всему не слишком критично. Когда он на меня смотрит, я снова испытываю нежность ко всему вокруг.

ВЗЛЕТ

Сейчас я в такой форме, что два дня подряд выхожу прогуляться. Одна. На третий день моя энергия вызывает такие приятные ощущения, что я принимаю приглашение от Нью-Йоркской пресвитерианской и обещаю сестре приехать на Рождество. С обоих концов света приходят ответы, но по ним я понимаю, что мое желание приехать у всех вызывает сомнение. На самом деле я собиралась отказаться на следующий же день, но во мне поселяется легкая радостная чертовщинка, и я начинаю думать, что действительно соберусь в путешествие. Я знаю, где мой чемодан. Я знаю, какой костюм надену, когда буду делать доклад и что подарю Элисабет на Рождество. Наверное, и Макдауэл, и моя сестра ждут моих отказов с объяснениями и извинениями, но им придется повременить.

УДУШАЮЩАЯ ЗАБОТА

Я всегда разговариваю с сестрой в годовщину смерти матери. Мы обе совершенно точно по природе мазохистки: сидим каждая в своем конце мира и врем. Каждый раз, когда мы обсуждаем, как умерла мама и в каком состоянии я находилась следующие полгода, разговор оборачивается катастрофой, и проходит немало времени, прежде чем мы снова начинаем общаться друг с другом. Поселиться у сестры после смерти матери было ошибкой. Она наслаждалась моей надломленностью. Я не могла контролировать свое состояние, надо это признать, но мне стоило вернуться в Нью-Йорк, где я могла бы погрузиться в какое-нибудь сложное занятие. Лежать в светлой гостевой комнате в доме сестры со свежими цветами на столе и едой, которую подавали в постель, — нет, это было нехорошо. Ее дети постоянно носились по дому, топ-топ-топ, вверх и вниз по деревянным лестницам, и я слышала, как муж моей сестры шикает на них: «Тете надо отдохнуть», «Тетя болеет», «Тетя не вынесет такого шума». Я лежала и представляла себе, как поднимаюсь с кровати и кричу им, что я вынесу все и что они совершенно спокойно могут взять меня в любое сражение.