Большая буква «М»

На каждом человеческом сердце, словно перочинным ножиком на коре одинокого дерева, вырезана Большая Буква. Говорят, иногда эту букву образуют линии на ладони. И трудно сказать, есть ли что-нибудь неотвратимее, чем эта буква, большая настолько, что целый мир становится ей мал, – буква первой любви.

Буква «М»

Дашка переделала все утренние дела: убрала со стола посуду, прополола морковку, чисто вымыла крыльцо. Теперь можно забраться на чердак и побыть со своими мыслями. Это так говорят: побыть со своими мыслями.

Иногда Дашке кажется, что одна мысль похожа на скрюченную старушку, молча сидящую в углу, другая – на ленивого кота, который ни за что не даст себя погладить, третья напоминает пальму, а у четвёртой восемь щупальцев, и в каждом она что-нибудь держит (книжку, теннисную ракетку, яблоко, морскую раковину). На чердаке всегда душно и пахнет пылью, железная крыша раскалена от солнца; зато никто не подумает искать Дашку здесь. Никто – это сестрёнки, родная и двоюродная, Саша и Алёнка, ровесницы, им по девять лет. А Дашке уже четырнадцать, и так тяжело объяснять, почему ей не хочется играть с ними в куклы.

А чего ей хочется? Думать и думать… о нём.

Иногда думы становятся такими большими, что не помещаются в голову, и Дашка открывает тетрадь, низко склоняется над ней (так, чтобы не увидел никто, даже солнце в окне, даже ветер, перебирающий листы) и пишет, пишет:

Любовь бывает – якорь,

Бывает – шар воздушный.

Бывает – словно яблоко,

Сомненьями надкушенное.

Я строю, а ты рушишь.

Но замки – в облаках…

И все эти игрушки

Ты не держал в руках.

Конечно, этих стихов она ему не покажет. Он вообще, наверное, не читает стихов. Сидит сейчас у себя дома и играет в приставку. Или может, родители, как в прошлом году, отвезли его в спортивный лагерь… Он играет там в футбол, баскетбол, купается в речке. Это всё, что он любит, и ему там хорошо. Он, наверное, ещё подрастёт, будет осенью весёлым и загорелым…

Дашка мечтает стать великой поэтессой. Тогда её книжки будут продаваться в каждом магазине… А как же всё-таки он их прочитает? Значит, надо, чтобы имя её попало в учебники по литературе. И когда Максим женится (на Катьке Сивцовой, например, или на Ленке Фарафонтовой… а скорее всего, на одной из подружек своей сестры, сестра у него красавица, ходит в школу фотомоделей) у него родится сын, такой же симпатичный, с тонкой длинной шеей и хохолком на затылке, пойдёт в школу, и там по литературе им зададут выучить наизусть стихотворение современного поэта.

– Выучи с ребёнком стихотворение! Можешь ты уделить ему хоть полчаса? – с упрёком скажет модель, заправляя оливковым маслом диетический греческий салат.

– Давай, что ли, – нехотя скажет сыну Максим и возьмёт в руки учебник.

А там… там… стихи… её – ему!..

– Даша-а-а! Даша!

Голос бабушки возвращет её на землю.

– Я тут, бабушк!

– Опять там пылишься? Слезай, пойдём огурцы солить.

Дашка бредёт за бабушкой и думает, что огурцы – это самое то. Если бы не было огурцов, крылечка и грязной посуды, всех этих обедов и ужинов, распорядков и привычек, она бы, наверное, сошла с ума от мыслей. «Руки всегда должны быть заняты, – говорит бабушка, – тогда и на глупости времени не останется».

У корыта с прохладной водой сидят на корточках Саша и Алёнка. Бабушка выдала им по тряпочке, и сёстры старательно трут огурцы.

– Ну, как? Всем уже придумали имена? – спрашивает Дашка, устраиваясь рядом.

– Да, – смеётся Саша, указывая на желтобокий огурец-гигант, – это Захар.

– А это Петька, – говорит Алёнка и опускает его в таз с чистой водой, худенького и длинного.

– Та-ак! – одобрительно кивает Дашка. – А это Микула Селянинович!

Бабушка кипятит банки, ей некогда, но странное имя огурца заставляет её обернуться.

– Ой, Господи! Куда же такой?! И как он только сюда попал? Такие ж надо на семена откладывать! Вы как его солить собрались? Он и в банку не влезет!

Внучки хохочут. Дашке ещё смешнее от того, что ей вспомнились слова из былины, когда ордынцы просили русского богатыря о пощаде: «Ты оставь нам бояр хоть на симена!». Да, такого боярина лучше отпустить на волю…

Под шутки и хохот девчонки работают быстро, и скоро в большом тазу плавают совсем новые, блестящие огурчики, вновь наречённые, довольные, как именинники.

Мимо проходит дедушка. Останавливается, любуясь картиной. Он любит, когда все заняты делом, и сам трудится от зари до зари.

– Вот достанем их зимой из баночки, да с картошечкой, хрустящие!.. Красота… Это, девки, всегда так. Весной сажаешь семена, летом ухаживаешь, под осень тада собираешь. А зимой – кушай на здоровье. Хитро в природе всё придумано…

Алёнка толкает Сашу в бок, и они тихонько исчезают. Не любят слушать пространные дедушкины речи.

А Дашка любит. Дедушка умный, много читает, особенно любит «Войну и мир».

– Тебе кто там нравится? – спрашивает он Дашку, прищурившись.

– Ну… княжна Марья…

– Это понятно. А из мужиков? Пьер, небось?

– Ну… да. – Дашка знает, что дед не одобрит выбор, но Пьер добрый, понятный. Если бы она родилась мужчиной, была бы такой, как Пьер.

– Э-эх, – машет рукой дедушка, – этот Безухов – не мужик, а тряпка. Мешок. Другое дело – Болконский. Болконский не нравится тебе?

Странный вопрос! Ну как он может не нравиться? Тем более, после фильма… Только есть в нём что-то… Дашка пока не знает, как назвать. И в Максиме это есть. То, из-за чего им никогда не быть вместе, из-за чего даже увалень-Пьер кажется роднее.

Однажды Ольга Ефимовна на уроке русского спросила их, что самое главное. И стала поднимать по одному. Кто-то отвечал: «семья», кто-то – «доброта», кто-то – «правда». Дашка, покраснев до кончиков ушей, прошептала: «Любовь». И скороговоркой добавила: «Не только между мужчиной и женщиной, а ещё любовь матери к ребёнку, человека к природе, всех людей между собой». Сосед по парте, Данилка, почему-то начал смеяться. А когда дошла очередь до Максима, тот ответил совсем странно:

– Главное, чтобы о тебе не подумали плохо. О тебе или о твоей семье.

– Поясни, – попросила Ольга Ефимовна.

– Ну, мой отец – лучший тренер в области. И он всегда нам говорит, что мы должны жить так, чтобы не уронить честь семьи.

– Видишь ли, честь и то, что подумают другие люди, – довольно далёкие друг от друга понятия, – попробовала поспорить учительница.

Но Максим её не понял.

Он не идеальный, конечно, её Максим. Но Дашка любит его и таким. Перед сном, когда сестра сопит в своей кроватке, она водит пальцем по стене, пишет ему в голубом квадрате лунного света:

«Будь, пожалуйста, добрее».

«Пусть тебе приснится море».

Или – самое частое, самое заветное: «Я люблю тебя»…

Она так мучительно и сладко, так постоянно думает о нём, что не может не плакать. И ночью ей кажется, что ивы за окнами всё видят. Видят, а потом тихим шелестом передают городским деревьям, тополям, живущим на его улице.

Днём Дашка бежит к ручью. Этот ручей течёт за домом, в зарослях густого камыша. Когда-то он был чистым, а теперь две соседние фабрики сливают в него отходы. Соседи зовут его ручей-вонючка, им не за что его любить: весной, когда тает снег, вода подтапливает подвалы. На какой-то карте ручей именуется Собачьим. А для Дашки, её сестёр и двоюродных братьев он всё равно любимый. Здесь, на крошечном песчаном островке, закрытом от посторонних глаз ветками ракит, они строят шалаши, наводят хрупкие мостки. Здесь ещё недавно Дашка строила дома для палочных человечков: кроватки из листьев, столы и стулья из камней, кастрюли из бутылочных крышек, рисовая каша из лепестков клевера. А теперь здесь приют задумчивой грусти – так Дашка назвала его сама. Можно сесть на камень у чёрного омутка, сесть тихо, не распугав пригревшихся на солнце лягушек, и пустить по ручью свою лодочку – узкий ивовый лист. На листке всего одна буква: «М», обведённая сердцем. Эта буква у Дашки любимая: «Мой Милый Максим».