Саня пользуется моментом и звонит по скайпу маме, которая до сих пор, как и все мамы, считает сына ребенком и беспокоится о том, чтобы он не простудил ноги и не водился с подозрительными мальчиками. Мама скучает, мама не смирилась с этим перебазированием на другой конец света, мама хочет дотронуться до него, или просто покормить горячим блудного сына.

«Как ты питаешься? Ты здоров?» – стандартные быстрые вопросы, как попытка зацепить ускользающего ребенка, приблизить, иметь иллюзию контроля, как такую же иллюзорную гарантию безопасности своему чаду, – «А у нас сейчас утро, сегодня тепло и солнечно», и, конечно: «Ты редко звонишь, сынок!».

И подавляемое нарочито рубленной речью Сани тепло, все равно выдавливается на поверхность слов и летит по эфемерному каналу туда в Рязань, к маме: «Да все нормально. Просто пока не позвонить, ноут в ремонте. Все хорошо у меня. Да чего ты? Я сыт и здоров. Обнимаю».

Не комментируем. Не влезаем.

Саня быстро заканчивает сеанс связи. И возвращается к нам в повседневную реальность на третьем этаже серого панельного дома в Мехико.

Опять продолжается неспешный сытый разговор. Болтаем обо всем и смеемся, потому что всем интересно. Сашура прикалывается над малиновой бутафорской головой, запихнутой в изящную птичью клетку и подвешенную к центральному столбу, как элемент декора: «Какая аллегория замкнутого в тюрьму социумных ограничений сознания!». С его места, на облюбованном Саньком диване, этот шедевр хорошо видно. Согласны, конечно.

А с моего места видно странное предписание «THC – DENTRO, TABACO – TERAZA» на табличке с перечеркнутой сигаретой, повешенной заботливым хозяином справа от выхода на террасу, видимо для гостей. Имею неосторожность поинтересоваться.

Тут же получаю ответ от Сани, поддерживаемого Людмилой, которые, брызнув на меня сдержанным хихиканьем, как самому неграмотному, поясняют для закрытия пробелов в воспитании, что это значит «курить в помещении нельзя». Только на террасе. И ухмыляются оба дальше.

Я говорю, что этот момент как раз поняла. А что такое THC? Который можно внутри.

И тут, под полный ржач, наконец, мое белое пятно в отношении местных развлечений и пристрастий закрывается, потому что Саня поясняет, что это и есть тетрагидроканнабинол, то самое, что содержится в листьях конопли и запрещено во многих странах, как наркотик. Вот оно что…

— Про это и есть, что ли, «травку курят»?

— Ага.

— Ну вот, докатилась. Разбираюсь в травах… Ботаник, — изображаю осуждение я.

И тут Санечка говорит свою знаменитую фразу, которую я позже идентифицирую как основную, о том, чем хороша Мексика. А тем что с потреблением ТНС никто не борется, продается практически легально, недорого, и что ради одного этого стоило бы приехать в Мексику на пожить. Саша считает это благом.

Теперь понятно. Джеф в последствии тоже поведал, что это неотъемлемая часть их времяпровождения в молодежной тусовке, все обыденно, бытово. Вот девушка его приходит в гости, так сначала покурят обязательно, потом общаются. Как так и надо. А курение табака, кстати, как и почти везде нынче в мире не приветствуется, потому что очень вредно для здоровья. И поэтому курящим ТАВАСО – вон из помещения, на балкон, бессовестным.

Разговор опять переходит на темы искусства. После Джеффова творчества вспоминаем картины Модильяни и Пикассо. Ах, Саня купается в теме.

И Люде никак не дает покоя мысль, что Саня закапывает свой талант, и тонко улавливая его все-таки тоску по любимому делу, пытается придумывать варианты, которыми Сашка мог бы зарабатывать и здесь, реализовавши свое предназначение.

Но дело, похоже, в другом. Саня без сомнения отметает варианты и предпосылки, типа онлайн обучения, создания курсов для детей и взрослых абсолютно, утверждая, что здесь это все не востребовано, и он пытался, но убедился в бесполезности.

Его большое сопротивление будто прикрывает раздражение, непонятно на что. Саня опять начинает говорить о настоящей жизни, которая в его «фильме» включает в себя спартанские условия существования бок о бок с полукриминальными элементами, где хозяева дешевых хостелов сами воруют, и даже не скрывают это, короче героические трудности и праведные лишения.

Впрочем, каждый волен выбирать, чего ему не хватает. И я лично не берусь слету распознать, где тут собака порылась, и почему, даже уже жалуясь на ухудшающееся из-за поганых условий здоровье, образ такой настоящей жизни все равно привлекает его немеряно.

– А что касается искусства…, – Саня задумывается, надо ли это формулировать, но потом решается и рассказывает, что его учитель, очень хороший преподаватель из суриковского института, умудрился донести до него самое главное, что он усвоил как художник, и что в общем перевернуло его мир. Это определение, что такое непосредственно живопись.

Фраза о живописи звучала примерно так: когда мы копируем трехмерное пространство на двухмерное пространство бумаги, в реальности, мы имеем дело с набором пятен, которые отличаются по интенсивности тона (темнее-светлее). Любое пятно в своей подробности доходит до точки. Если речь идёт о живописи, эти же пятна ещё и отличаются по своей тепло-холодности.

В действительности – это всё.

По какой-то причине, это производит на меня ошеломляющее впечатление. Макромир, сведенный до точки, и точка, содержащая Вселенную. И всё.

– Да, весь мир вокруг нас набор пятен, отличающихся интенсивностью тона и тепло-холодности, – повторяет Саша.

Говорить больше не хочется, и поздно уже.

Саня просит дать ему залезть в ноут, Люда дает ему свою машину, и Саня утопает в просторах интернета, по которому, как я его понимаю, у него тоже легкая ломка.

Пришедший заполночь Джеффуля, у которого все-таки с некоторым сомнением, испрашиваем разрешения для нашего гостя переночевать, не возражает. Как здорово иметь дело с молодыми людьми, которые редко бывают занудами. Говорим, что если надо доплатить, то решим, а ночлежнику выдадим наш спальный мешок и пледик, чтобы мероприятие было беззатратным в плане стирки постельного белья. Кто ж его знает, как тут принято, а деньги все считают. К счастью, никаких проблем не возникает, и наш хозяин говорит “забейте” и просто больше не возвращается к этому вопросу и сваливает спать.

Выделяем Александру спальник, он говорит, что достаточно будет, но мы чего-то решаем его дополнительно утеплить, поскольку сами окочуриваемся ночью, и скидываемся двумя пледиками, моим черным из Декатлона и Людиным пятнистым, кем-то когда-то задаренным и так ныне пригождающимся в пути, что она его даже далеко и не запихивает во время переездов, как самую необходимую вещь.

Когда я из своей каморки выношу Санечке дополнительные одеяла, то неожиданно застаю его уже быстро сверху раздевшимся, с голым торсом. Упсс, немного не ожидала, но все закономерно, человек спать собирается.

Не особо глазея, мельком отмечаю подкачанные формы и гладкую кожу, но больше всего поражает, что под вязанной шапочкой, которую он наконец снял, были забраны длинные, потрясающей мелкой кудрявости волосы. И которые теперь, наконец получив свободу, рассыпались по плечам. Художник, ну чистый художник.

Я улыбаюсь и покачиваю головой, дескать «ни фига себе, как классно». Саша доволен произведенным впечатлением, а я убеждаюсь, как мы обожаем сами дорисовывать облик человека, и как это может не соответствовать тому, что есть на самом деле. Особенно если на этом самом деле есть чего показать.

Санек у нас впоследствии остается ночевать в столовой, с позволения хозяина, еще пару раз. Похоже, что все-таки “настоящая” жизнь в условиях наличия душа, мягкого дивана и теплого индивидуального сортира все- таки иногда больше притягивает, чем “совсем настоящая” с матрасиком на цементном полу и ночной поножовщиной.