– Сергей, давай-ка ещё посмотрим камеры во дворе.

– Их там нет. Я проверил…

– Ну, тогда опрашивай всех, кто мог что-то видеть. Бабушки, дети, ремонтники, жители, любящие посидеть и поглазеть в чужие окна.

– Время потребуется.

– Его нет. Завтра за тобой РГГУ. Оттуда надо выудить что-нибудь полезное для нас.

Карандаши и ручки в стаканчике на столе мечтали, чтобы кто-нибудь их взял. Но Елисеев давно к ним не прикасался.

После очередного визита к врачу, ради которого пришлось подняться ни свет ни заря, Вера Колесникова отправилась в центр города. Сразу возвращаться домой тяжело. Болезнь быстро приучила к себе, и, чтобы избыть её, требовалось нечто большее, чем просто воля. Ещё требовалось движение, иные энергии, сочетаясь с которыми она дополнила бы свою силу до той, что хватит и для борьбы с недугом, и для осуществления её плана.

День выдался нечёткий, мокрый, хлюпающий.

В Самаре центральная часть не декоративная в отличие от многих городов Поволжья. До сих пор на перекрёстках, в перспективе улиц, в лепнине, в стрельчатых окнах костёла, в напряжённой повадке православных храмов, в частоте и разнообразии витрин сквозило купеческое чайно-самоварное величие.

Вера, высоко подняв воротник зимнего пальто, неспешно шла по Самаре. Вот всё и прояснилось. Судьба решила не томить её безвестностью. Жизненный план теперь определён. Завтра начнутся процедуры в местной больнице, а через две недели ей предстоит улететь в Париж и продолжить лечение в Институте Кюри, если Александру удастся всё же оформить кредит. Его одноклассник, ныне банкир, взялся помочь, но ничего не обещал. Сумма слишком велика. Доктор после согласия на лечение во Франции резко потеплел к ней, общается не как с пациенткой, а как с родной.

Как она себя чувствует сейчас? Готова ли к тому, что её ждёт? Ни муж, ни сын, ни, как ни странно, даже лечащий врач об этом не спрашивали. Это немного обижало её, хотя она и сомневалась, нужны ли эти вопросы. Говорят, после химиотерапии состояние ужасное: слабость, тошнота, аппетита нет, депрессия. Скоро она это испробует на себе сполна.

Она робко спросила у доктора, почему именно Франция. Она слышала о Германии и Израиле как о лидерах в области онкологии. Тот отозвался почти зло: «Тот вид рака, что у вас, как я уже вам объяснял, очень редкий, и самая эффективная методика пока у французов. Но если вы хотите в Германию или Израиль, я не могу противиться. Но тогда вам придётся сменить доктора. Да и процент тех, кто поправился, во Франции выше, чем в той же Германии или Израиле».

Вера пристыженно пролепетала, что согласна на всё, что доктор считает нужным.

Вера не была таким любителем чтения, как младший брат, но ей было приятно, что Самара связана с Алексеем Толстым. Читая первую часть «Хождения по мукам», она наслаждалась почти ощутимым тёплым паром, поднимающимся от каждой строки. Никогда больше она с таким не сталкивалась. Самара в романе описана во времена Гражданской войны, и ужас перехода городов от красных к белым и назад так явственен, что хочется молиться, чтобы такое не повторилось.

Улица Алексея Толстого притягивала, но Вера не поддалась – она задумала спуститься к Волге. Самара за те годы, что она прожила здесь, не затмила, конечно, Москву, но вошла в неё глубоко, обрела голос и характер, и теперь Вера советовалась с городом, как с человеком, искала сочувствия и поддержки. А без Волги тут не обойтись. Волга в этом городе главнее всего.

От воды дул сильный, обжигающий, но при этом не злой ветер. Где начало этого ветра? Где-то далеко-далеко в приволжских полях он закрутился и полетел, или он разгонялся в бескрайних русских лесах, набирая силу в борьбе с могучими стволами, прорываясь сквозь упругие преграды ветвей? Здесь в нём пела в полный голос надежда на свободу, на то, что мир – это простор, который исцелит от всего, который больше и сильнее всех горестей и болезней.

«Вот я и пришла», – почему-то подумалось. Дальше между парапетом и водой начинался небольшой пляж. Сейчас он был обильно засыпан снегом. Его пересекала дорожка чьих-то неведомых следов. «Такие маленькие! Неужели здесь ребёнок бегал один? Кто же его отпустил сюда?» – удивилась Вера.

Когда была помоложе, она любила летом, в жару, прийти сюда, быстро раздеться, сложить вещи, войти в воду и поплыть, забывая обо всём, отдаваясь мерному ритму гребков.

После замужества её жизнь многие годы тождественна заботе о близких. Работать Саша ей никогда не разрешал, пребывая в уверенности, что женщину работа преждевременно старит. Даже когда жили совсем скудно и она рвалась устроиться хоть куда-нибудь, он упирался. И побеждал. Для него это принципиально. Он глава семьи, он кормилец. Вот и сейчас, если бы не муж, никакой надежды не было бы. Доктору она пока не сообщила, что денег на лечение, даже на первый взнос, ей пока не наскрести. Она привыкла верить, что Александр со всем справится. Он не всегда справлялся, но её веру это не подрывало.

Иногда Вера жалела, что образование – она окончила биофак МГУ – ей не пригодилось. Порой читала в Интернете о новых биологических исследованиях, и сердце её замирало. Она могла бы проявить себя в науке! Совершенно точно могла бы… Её биофак – это не филфак Артёма. Филологи не очень-то нужны в таком количестве, если посмотреть правде в глаза. Хорошо, что он благодаря папе на таком хорошем месте очутился. Папа всю жизнь о нём пёкся как ни о ком другом. И понятно почему. Но Артём словно не замечал этого. Воспринимал как должное. Теперь у него и зарплата приличная, и работа не самая тяжёлая в мире. А иные его однокурсники, поди, и забыли давно про своё образование. Занимаются всем подряд, лишь бы семьи прокормить. Жаль, что Артём с отцом так и не преодолели то давнее, ни разу не поговорили начистоту, отчего всё так. Отец не решился, а Артём не нащупал. Отец боялся, а Артёма некому было подтолкнуть, сделать так, чтобы он вылез из своего спасительного кокона, рискнул порвать его. Вместе с отцом они бы горы свернули. Но они были порознь. Вина… Вина – это самое долгое и самое страшное, особенно если по большому счёту никто не виноват. Теперь, когда она в таком положении и никто не знает, как всё сложится и сколько ей ещё отмерено, только младший брат способен распутать этот застарелый узел, который никто уже не берёт в расчёт, но который так много сдерживает. С его характером выдюжит ли он? Не слишком она жестока к нему? И не превратится ли это в спусковой крючок? Не вернётся ли то страшное? Шансов на самом деле немного. Но она попробует. Тот вариант, что она избрала, – самый сложный, но единственный. Один старый писатель, друг Александра, как-то во время застолья признался, что раньше начинал каждый роман с ощущением, что вся жизнь впереди и он всё успеет. А когда старость пристроилась рядом – в любом тексте, за который он принимался, жил страх. Страх этот питался предчувствием скорого конца. Примерно то же самое теперь испытывает она.

Вера ещё долго стояла, облокотившись на холодные перила, глядела на замёрзшую Волгу, но не видела её. Чему-то улыбалась.

Лизе они пока ничего не сообщат. Так они с мужем сегодня договорились. Она такая импульсивная, что её реакция может быть непредсказуемой. А этого им сейчас не надо. Всё должно идти по плану.

Артём проспал до часа дня. Сразу, как попал после поезда домой, – залёг. Похмелье изнурило его. Проснулся от телефонного звонка.

– Боже мой, я звоню, звоню, а ты не отвечаешь! – Майя едва не захлёбывалась словами.

– Я спал. – Артём ещё не в полной мере пришёл в себя.

– Уф, слава богу. А то я чего себе только не напридумывала.

– Ну прости.

– Ты ведь помнишь Вику? Блондинку, внучку генерала полиции. Ну, одну из наших? Я тебе рассказывала про неё? Ты её, наверное, запомнил тогда…

– Да, – ответил он устало; воспоминания о сборище в библиотеке не добавляли ему положительных эмоций.