– В смысле это каком? – спросил, теряя роли рисунок.

– В прямом. Всё о тебе знаю.

Мог бы сморозить что-нибудь, если бы не раскрыла карты:

– Тебя в сериал взяли.

– Кто сказал?

– В новостях сообщали.

Это было так невероятно, что я даже поверил.

– Ну, сам подумай, кто мог сказать? Кирилл, кто же ещё. Вот – смеётся… Всю правду о тебе рассказывает…

– Не понял, Кирилл – у нас?

– У вас! – передразнила Рина. – У тебя, а ты где-то шляешься.

Кирилл никогда у нас не бывал. А тут здравствуйте. Это впервые. Понятно, он раньше отснялся, ушёл прежде меня, потом позвонил нам домой, меня ещё нет, застал Рину, которая пришла с работы, рассказал ей, какую оказал мне услугу, напросился в гости – со мной обсудить итоги дня и творческие планы на будущее.

Всё это очень хорошо, но мне не понравилось. Кирилла у нас никогда не было, а тут здравствуйте.

Она даже не спросила, когда я приду. Моё отсутствие воспринимала как должное.

Не понравилось.

Я сказал:

– Ждите.

Вернулся в «Пики».

Настя сразу догадалась, что не так что-то.

– Планы меняются?

– Есть проблемка. В общем, там дома кран прорвало, надо ехать спасать. Ну, мы встречу с тобой потом отметим. В следующий раз.

– Встречу? – усмехнулась (о, эта усмешка мне хорошо знакома). – Нет уж, – сказала, – теперь проводы. Иди. До поминок.

– Почему же поминок?

– Потому что коньки откинешь, сам знаешь.

И вновь отвлеклась на Саш. Разговор у них был о Тарковском.

– Это да, – вспомнил я о продюсерском замысле.

– Ладно, ступай. Фортинбрас.

Ну и при чём тут Фортинбрас, думал я, выходя на улицу. Просто решила меня поддеть Фортинбрасом.

Как-то коряво получилось, плохо «кран прорвало» изобразил. Глупо, глупо. Да потому что она меня знает как пять пальцев. Ну так что же, всё к лучшему. Нет, правда. Два раза куда там нельзя войти? В реку? Ага. И нечего в гости ходить, когда у самого гости. В магазин просроченных продуктов я сегодня не пойду точно. Самая дешёвая просрочка – в подвале расселённого дома за Центральным рынком. Позавчера я там побывал впервые. Купил банку сайры. Не помню, сказал ли Рине про срок годности, но суп получился вполне. Вполне сносный. Обычный рыбный суп. Из консервов.

Платёжеспособный гражданин-потребитель, я посетил «стекляшку».

Купил фруктов, сардельки, замороженную фасоль и бутылку молдавского коньяка.

На ящиках, именуемых стеклотарой, сидели перед «стекляшкой» бабуси. Они разложили свой товар на парапете у бывшего памятника – кто солёные огурцы продавал, кто сушёные грибы, кто вязаные носки, одна предлагала комнатные растения. Был у неё в небольшом горшочке непонятный суккулент с распустившимся цветком, похожим на миниатюрную астру. За отсутствием других цветов купил этот. Весна!

Никогда не мечтал о Гамлете. И вовсе не потому, что этот Гамлет мне не по плечу; между нами, актёрами, сыграть Гамлета может каждый. Если что и мешает, так только одно – зрительские стереотипы, навязанные кинематографом. Толкотня в Эльсиноре меня мало трогает. По необходимости, или скромнее скажу: по стечению обстоятельств, – я бы, конечно, от Гамлета не отказался, было бы предложение, но положа руку на сердце мне нравится в этой истории только роль Фортинбраса. Вот это моё. Явиться в конце, торжественно объявить о том, что все мертвы, возвестить о будущем и, подведя черту, сорвать аплодисменты. За всех! За весь спектакль! Блеск. Просто блеск! Люблю. Восхищаюсь. И дело вовсе не во мне, не в моём желании славы или моём желании поживиться за счёт чужого успеха – это в природе самой роли. Фортинбрас – это последнее слово. Это Тот, кто забирает Всё.

Клара Келлер попала в точку, пригласив меня в «Стулья» на роль глухонемого оратора. Определённо, это моя роль. Глухонемой оратор – тот же Фортинбрас, но безъязыкий: приходит в конце и всё объясняет – мыча. Он, как Фортинбрас, – последнее слово, но только мычанием. И есть великая справедливость в том, что, пока старик со старухой, выпрыгнувшие в окно после полуторачасового господства на сцене, ещё не явились на поклон из метафизического пространства, безъязыкий оратор первым встречает аплодисменты публики подобно Фортинбрасу, приказавшему убрать трупы.

На всей эльсинорской суете изначально лежит тень Фортинбраса. Холодная тень Фортинбраса, предупреждающая о роковой развязке! Но кто из них тогда думал о Фортинбрасе – о том, что придёт Фортинбрас и кончится этим?! Фортинбрас – великая роль. «Войскам открыть пальбу!»

Я шёл по улице, совершенно счастливый, и слушал в себе Фортинбраса.

«А я, скорбя, своё приемлю счастье; На это царство мне даны права, И заявить их мне велит мой жребий».

Перевод Лозинского.

У Пастернака не так – у него мягче, глуше, деликатнее: «В недобрый час мне выпадает счастье…»

Нет здесь дерзкого вызова, как у Фортинбраса Лозинского – «А я, скорбя, своё приемлю счастье!» – вот тут на грани наглости. Вот это по-моему!

Ну не верю, не верю я в глубокую Фортинбрасову скорбь.

А в счастье – да!

Неподдельное счастье на фоне протокольной скорби!

Обладатель новых земель, Фортинбрас, палец о палец не ударивший, чтобы добиться победы: «Возьмите прочь тела!»

Конец истории – той! – и трупов не надо. Прочь их, прочь их отсюда!

Всё в прошлом!

И замечательно, что «Гамлет» завершился салютом. Призыв к пальбе – как вызов аплодисментов.

Было так. Я открыл дверь и увидел его выходящим из кухни.

– Милости просим! Будьте как дома! – Шутку сию он сопроводил раскатистым хохотом.

Есть у него манера переигрывать. Любит он демонстрировать перепады настроения. Способен внезапно расхохотаться, когда, казалось бы, ничего не предвещает веселья. Или наоборот, резко оборвать убедительный смех и совершить что-нибудь патетическое, как сейчас, когда он полез ко мне обниматься, похлопывая меня по спине. Можно подумать, мы с ним не виделись два часа назад. Он словно провозглашал всем своим пафосным видом: «Мы молодцы! Мы сделали это!»

Принимая от меня цветок, молвила: «Оригинально!» – и подставила для поцелуя губы.

– Шампанское пьёте, – догадался я по вкусу Ринкиных губ, даже ещё не войдя в комнату.

– А ты будешь играть первого любовника?

– Это он так сказал?

– Кто знает, кто знает?! – воскликнул Кирилл. – Неисповедимы замыслы автора!.. Господи, – возвёл к потолку очи, – подари вдохновение Марьяне Огарь! – И мне: – Твоё явление состоялось!

Если кого состоялось явление, так это его собственное. Окна у нас выходят на запад; в лучах заходящего солнца он был похож на пришельца из потустороннего мира. Античный герой в неродной одежде.

Рина поставила горшочек с цветком рядом с недопитой бутылкой шампанского. Фужеров было три на столе (хозяина не забыли); я достал рюмки. Проходя с тарелками мимо меня, поцеловала на ходу в щёку.

Гость произнёс:

– Чтобы умереть в этой серии, ты должен себя проявить, заинтересовать зрителя, а иначе, Кит, жертва тобою бессмысленна. Жди хорошую роль. Возможно, тебя застукает муж Бережковой прямо в момент прелюбодеяния! Тебе будет что поиграть. Увидишь!

– Муж Бережковой… в момент прелюбодеяния? – переспросила Рина. – Так там что, Бережкова?

– Только у неё нет мужа, – сказал я. – Кого ты слушаешь? Никто никого не застукает.

– Я бойфренд её, – представился Кира. – Вам мало?

Бред какой-то. Язык без костей. Он и здесь преувеличивал – по-моему, просто приятель, вместе учились, но я промолчал.

– Да ладно, – Рина сказала, – в «Мухе-Цокотухе» она неплохо держалась. У неё низкий голос, красивый. Нам ли не знать Бережкову?.. Но почему, почему тебя надо сразу убить? Это же сериал!

Кира заговорил афоризмами:

– Все жить хотят, не у всех получается.

Себя он в этом предприятии видел фигурой незаменяемой. В масштабах сериала – бессмертной.