— Будет-будет, подлиза!..

…сейчас, Филушка, они тебя, сейчас…

ОГОНЁК

И вдруг я увидел, что глубоко в лесу светится робкий осклизлый огонёк, продираясь через густые хвойные ветки.

— Как же это так? — невольно вздрогнул я. — Откуда в лесу огонёк взялся?..

Загадочным, несомненно загадочным предстало передо мной явление огонька, но виделось оно вполне достоверным и лишённым чудливости миража.

— Такой маленький огонёк, словно бы смородиновая ягодка… Неужели, кто-то из людей зажёг костёр?

Что же это может быть ещё?.. свихнувшийся в отшельничестве призрак с керосиновой лампой неспешно бродит, придерживаясь строго очерченного круга и дожидаясь вселенской полночи для долгожданного сошествия в могильную трясину… а может быть это всадник-гонец, примчавшийся с далёкого лютого боя, пристроился на пенёчек и, покуривая огромную посапывающую папироску, пережидает ночь, чтоб утром вновь рвануться вскачь, неся предсмертные письма бойцов и требования командиров об отпущении грехов… или это юркие мшистые недотыкомки устроили свадьбу своему королю, нащипали огненной коры и порадовали молодожёнов хлябкой иллюминацией?.. Что же светится в лесу барахтающимся комочком?..

— Да сходи и посмотри. — подбодрил меня Шишкин Крикун.

Моё сердце тоскливо сжимается, волнение щемит горло, мне становится очень тяжело молчать, я едва сдерживаюсь от призывного крика… Я спускаюсь с холма, делаю шаг за шагом, осторожно пробираясь через поваленные деревья и сучья, всё ближе подбираясь к огоньку. Его шутливо раззадоривающий свет — словно золотисто-сургучная звезда — всё чётче проясняется и приманивает меня. Чувство страха понемногу, быть может, нехотя и надменно покидает мои тело, сердце и душу, и оставляет лишь последний патрон… или что ещё он может оставить после себя, страх-то…

И вот я с решительным удивлением вижу перед собой небольшую полянку и скромный лесной домик, приземисто и терпеливо сколоченный из толстых лакомо-смолистых брёвен. Оконце в домике ярко светится — это и есть тот самый огонёк, к которому я стремился.

Внезапно в лесу воцарилась вялая, учтивая тишина; куда-то сгинули устрашающие меня лесные шорохи и гулы. Домик, чуть прислонившись к зябкой темноте, выпускает из ворчливой трубы тоненький дымок и переговаривается со скучающей перламутровой луной:

— Без пальто вам холодно на небе, барышня?

— Ничего, привычно.

— Ночи-то больно стылые этой осенью. Я спрошу у хозяйки, вроде завалялась у нас где-то лишняя кацавейка, вот бы вам отдать её. Не старая совсем и почти неношеная, брезговать нечем.

— Спасибо, а то и правда на небе холодновато.

— Ну да! я и говорю: стыло!.. И работа у вас не из лёгких.

— Привыкла, чего уж там… за кацавейку-то спасибо… закиньте её хотя бы завтра, я обязательно прибуду при полном параде… Это к вам гость?

— Наверное, к нам. Всякие тут бывают, ходят.

— Хозяйка-то гостей не ждёт?

— Ждёт, почему не ждать. Кушаний наготовила, словно, на пиршество. Вон дымок-то из трубы валит с привкусом аппетитным: аж слюнки текут!

— П-помолчите-ш-ш… — учтиво зашуршали ели. — Не испугайте-ш-ш человека-ш-ш…

Но вот что-то проскользнуло мимо меня искрящимся занавесом, вскружило слегка голову, прихлопнуло по лбу, и после этого шелест елей уже не напоминал слова, луна заворожённо смолкла, Шишкин Крикун слился с насупленной корягой, и я негромко, но вполне требовательно постучал в дверь домика.

Но кто же там, за этой дверью?..

ГОЛОС

С опаской и потихоньку я постучал в дверь.

— Кого надо? — незамедлительно откликнулся за дверью глуховатый голос.

— Здравствуйте!.. Я сильно извиняюсь за беспокойство… — одновременно обрадованный и раздосадованный внезапностью голоса, я принялся подбирать слова, чтоб ненароком не обидеть хозяина дома. — Извините, что разбудил в такое позднее время… даже если не разбудил…

— Ну, хорошо, допустим. А надо-то вам кого?..

— Собственно говоря, я стучусь в дверь не оттого, чтоб мне кого-нибудь конкретно захотелось увидеть. — чистосердечно принялся я запутываться. — Мне желательно хоть кого-нибудь увидеть из тех, кто там, в домике, живёт… Вы меня понимаете?

— Почему это — там? — капризно поинтересовался голос.

— У вас — это там… собственно говоря, если смотреть с моей стороны, то всё, что находится за дверью домика — это у вас там… а всё, что перед дверью — это у меня, здесь!.. Или я не прав?

— Там — это значит у вас там, где вы, а у нас здесь — это тут, где я. И кроме меня здесь никого нет. А я у себя дома, у меня всё хорошо, даже прекрасно. Надеюсь ваше любопытство удовлетворено… До свиданьица!..

— Извините, но мне хотелось бы немого погостить у вас… там… Эй, хозяин!..

Голос за дверью ничем себя не выдавал. «Надо постучать сильней, понастойчивей. — подумалось мне. — Авось, до абсолютной гадости не достучусь, а на ночлег впустят!» И я снова застучал в дверь, гораздо сильней и нахальней.

— Вы зачем тут и там громыхаете во всю ивановскую? — с нарочитой любезностью перебил меня голос за дверью. — Сейчас весь лес сбежится посмотреть: кто тут стучится по ночам во всю ивановскую?.. кого тут черти носят?..

— Конечно, время позднее, и мой визит вас должен насторожить, поскольку незваный гость хуже татарина. — забормотал я галантно, но вихляво и с характерной придурковатостью. — Но вникните, пожалуйста, в мою ситуацию, опять же объединяясь мысленно с количеством позднего времени: куда же мне податься теперь?.. Оставаться в лесу очень может быть опасно. Не так ли?..

Голос за дверью не отозвался.

— Идти мне совершенно некуда, а, кроме вашей двери, в лесу и постучать негде.

— Да, может быть, вы — жулик, и ситуации ваши могут статься жульническими. — деловито произнёс голос. — Кто-то у вас там, что-то у вас здесь, куда-то вам захотелось — получается полная неразбериха. Для жуликов это самая понятная и выгодная ситуация.

— Поверьте, я не жулик.

— А кто тогда вы?

— Я, разумеется, сразу должен был представиться и отрекомендоваться, но вы немного сбили меня с толку… сейчас я соберусь с мыслями и представлюсь…

— Я думаю, что вы, во-первых, жулик, а во-вторых: громыхалка! стучалка! колотушка!..

И снова за дверью повисла тишина. Абсурд происходящего настолько растворил меня в себе, что я принялся нести откровенную чушь.

— Извините, прошу вас без всякой задней мысли. — удручённо промямлил я. — Мой стук в дверь был несколько громче, чем допустимо, и возможно вы правы, подумав про меня, как про некоего громыхающего жулика. Но я много пережил за последние дни, а особенно за последние несколько часов, я очень устал и едва ли достаточно хладнокровно контролирую свои поступки, или нечто то, что превращает действия в последствия поступков… вспомогательный реализаторы весьма измождены блужданием по лесу и не могут отыскать для себя внушительной уверенности, а меня застал врасплох страх отчаяния, вот я маленько и сорвался на грубость, замолотил в вашу дверь… вы понимаете меня?.. эй, вы ещё там есть?..

Голос за дверью не отозвался.

— Эй!.. Потрудитесь открыть дверь, я устал и кушать хочу.

Нет, тишина. Я пробарабанил мелкой дробью, внимательней прислушиваясь к происходящему за дверью и пытаясь распознать действия своего собеседника. «Может, это игра какая непонятная. — наощупь подумалось мне. — Может, и нет в доме никого, а я с дверью разговариваю, или с некой говорящей пустотой за дверью… или чёрт знает что такое со мной происходит…»

— И сильно вы проголодались? — неожиданно и прямо мне в ухо брякнул голос.

— Да, я бы поел. — покарабкался я по хрупким ощущениям пространства и времени, почти треща по швам. — Нет, если вы не желаете меня кормить, то и ладно, я не намерен настаивать на каких-либо причудах, я, пожалуй, уйду прямо сейчас… у меня — там — имеется чудесная опушка, этакий придаток космического абсолюта, я посижу на ней, дожидаясь рассвета… если, конечно, в ваших дебрях рассветы когда-нибудь наступают… впрочем, мне деваться некуда, только и остаётся, что умереть с голоду… Я пошёл?