— Не узнаёшь хозяина, Мухтар? — улыбнулся он, глядя в перепуганные глаза пса. — А это я, хозяин твой Боря. Неужто забыл?

Сивый погладил пса, почухал за ухом, где Мухтар любил и тот завилял хвостом. Громко гавкая, бросился наматывать круги по участку, кур распугивать. Бабуля увидела внука, сдула упавшие на глаза волосы и расплылась в улыбке. Боря же просто подошёл к Тамаре Семеновне и крепко обнял.

— Здравствуй, дорогая, ты не представляешь как я скучал.

«Не повторится такого моя милая, ты проживёшь достойную старость, я клянусь.

Костьми лягу», — думал Боря, крепко обнимая свою любимую Тамару Семёновну.

От переполнявших эмоций у него даже слёзы на глаза навернулись.

— Ты чего это Боренька? Все в порядке? — насторожилась старуха. — Ты прочитал стих?

— Да бабуль.

Сивый жутко переживал, что старуха его не признаёт, но признала. Видать вся эта история с Зябликом не пошла дальше обмена телами.

«Но что это выходит — бабуля меня в теле Антона с пелёнок растила», — догадался Сивый.

— И как выступил, внучок?

— Выбрали меня в сборник. Сказали у внука твоего талант.

— Мой ты хороший, ни секунды не сомневалась, что все у тебя получится.

Сивый нехотя отпустил старуху и отступил. Тамара Семёновна увидела на лице внука выступившие слёзы.

— Ты чего Боренька? Случилось что? Обидел кто?

— Порядок, бабуль, я сам кого хочешь обижу, просто соринка в глаз попала, — отмахнулся Сивый и добавил. — Я так счастлив, просто безумно по тебе соскучился.

— Так только же с утра с тобой виделись?

— Просто я очень тебя люблю, ба, — выдохнул Борис.

— Ну тогда заходи, я пирожков напекла, горяченькие, с капустой квашеной.

На том и сговорились.

Тамара Семёновна сыпанула курам остатки пшена и пошли в дом. Входную деревянную дверь перекосило, петли скрипели так, как кричат на прибое чайки. А когда Сивый закрыл за собой дверь чуть сильнее, чем следовало, на голову ему упал кусок побелки. Потолок оказался покрыт желтыми разводами из-за протекающей крыши и дыбился, напоминая мыльные пузыри на поверхности ванны.

«М-да», — Сивый оглядывался. — «Внутри находится опасно, не то что жить».

Уставился на выдранную из стены розетку. Перекошенные крючки для одежды в коридоре, затертый линолеум.

Как-то иначе все воспринималось во времена собственной молодости, как будто и надо так. А вот ни хрена не надо. Вот, что значит, когда женщина без мужика живет. И обратиться за помощью Тамаре Семеновне не к кому. Внучек по тем временам рукожопый был, и ничего тяжелее ручки и листа бумаги в руках не держал. Поэт. К соседу обратиться, так это пузырь надо поставить, а бабуля без того концы с концами сводит едва.

«Ну ничего, все исправим-починим, бабуль», — решил Сивый, продолжая осмотр. — «Ты теперь в надежных руках».

В остальном в доме царила уютная атмосфера. Вещи лежали по своим местам, сложены один к одному. Полы вымыты. Все настирано и наглажено. В комнате поверх линолеума лежит палас, без него даже летом босиком не пройти — холодно, аж икры сводит. Сивый припомнил, что палас в конце шестидесятых дед из Азии привёз, куда в командировку ездил.

Домик был действительно крохотный — комнатушка на пятнадцать квадратов, миниатюрная кухонька, да совмещённые ванна с сортиром.

«Не заблудишься», — оглядывался Борис Дмитриевич.

В прежней жизни пространство казалось по обширней, а смотришь сейчас — скворечник и тот больше.

Разувшись, Боря зашёл в зал. Здесь стоял ламповый телевизор «Фотон», который по большому блату подарили бабули по выходу на пенсию. Правда сейчас, как и в прошлой жизни, телевизор не работал, и оказался накрыт тряпкой, поверх которой ютилась галерея славы деда, героя Великой Отечественной Войны и Героя социалистического труда. Медали, фотография молодого мужчины в офицерской форме с орденами. Дед Дмитрий Ефимович Шулько смотрел на своего внука грозным взглядом, словно говоря — мы родину защищали, а такие как ты просрали свою страну.

Тамара Семеновна так и прожила одна всю жизнь. И всегда говорила, что ей никто кроме Димоньки муженька сто лет не тарахтел и она только ему одному в любви клялась.

А вот ни одной фотографии ни отца, ни матери у бабули не нашлось. В прежней жизни тема родителей находилась у Тамары Семёновны под запретом. Любые вопросы внука она сворачивала и только отмахивалась, не желая ничего рассказывать об отце и матери.

«Подрастешь — узнаёшь», — говорила бабуля любопытному внуку, когда тот проявлял интерес.

Вот Боря и вырос, не в курсах, где находятся его родители. Позже, когда он сам стал отцом и успел дважды развестись, довелось нанять частного детектива и выяснить о родителях кое чего, в подробностях. Оно ж дело такое, любопытство гложет. Оказалось, что отца у Бори и не было никогда, а отчество пацан получил от своего деда. Ну а мать... мать выбрала по этой жизни скользкую дорогу и умерла от передоза. Ну хорошо хоть Тамара Семёновна не записала горе папашу в летчики, а мамку в герои социалистического труда. Узнав всю правду, Сивый старую обиду бабуле сразу простил и с темой родителей поставил для себя жирную точку.

Также в зале имелось два спальных места — раскладушка самого Сивого, и софа Тамары Семёновны. Посередине комнаты расположился неуклюжий деревянный стол, грубо сколоченный и накрытый клиенчатой скатертью. На столе таз, в нем пирожки с пылу жару. Бабуля не только женщина аккуратная, но и готовит вкусно. Ноздри Сивого уловили запах печёных пирожков с квашеной капустой, вскруживший голову. Большой поднос, накрытый сверху вафельным полотенцем излучал благовония. Сивый примастился скоммуниздить один пирожок, но бабуля оказалась на чеку:

— Руки мыть, ишь ты! А я чайник вскипачу, — сказала она и скрылась на кухне.

Боря повздыхал, обломившись с кусочничеством и двинулся в ванную. Открыл ещё одну скрипучую дверь на которой вместо замка висел ржавый крючок, покачал головой и щёлкнул выключатель.

Одинокая лампочка с плафоном натужно заискрилась. Свет падал неровно из-за пыли и насекомых, забившихся в плафон. И перед Борей предстала удручающая картина, которую он как-то позабыл по истечению лет, отвык.

Куски дыбящегося кафеля на неровных стенах, рисунок местами истёртый до бела. Отверстия воздуховода забиты несколько сантиметровым слоем пыли и не работают, отчего в ванной запах сырости. Кусок линолеума, брошенный на пол, рваный и затоптанный. На унитазе нет крышки, а краны в известняковом налёте поросли.

Все такое старое и затхлое, что требовало замены ещё лет десять назад.

Заходить внутрь не хотелось, но Сивый переборол себя. Подошёл к раковине, в рыломыльных принадлежностях обнаружил кусок хозяйственного мыла, а рядом с унитазом вместо туалетной бумаги стопку газеток. Это сейчас трехслойная туалетная бумага, а тогда как-то так справлялись. Зацепил ведро воды, за малым не перевернув. Выругался.

Зачем здесь ведро стало понятно, стоило открыть кран. Раковина истошно отрыгнула канализацией и из крана вылилась тонюсенькая струйка ржавой воды. Забыл Боря, что водоснабжением беда, как есть забыл. Чтобы вымыться или смыть дерьмо в унитаз требовалось выходить во двор, к колонке.

Сивый взял ведерко, в котором оказался корчик, полил руки и вымыл куском хозяйственного мыла. Понаблюдал, как пенная мутная водица стекает в отверстие в раковине, тоже забитое ко всем чертям.

«Грустно все».

Если в годы молодости Борису Дмитриевичу казался привычным и обычным такой уклад, то теперь имелось отчетливое понимание — не должно быть так. Мало какая советская семья пережила распад Союза без сложностей, а бабке в одиночку воспитывающего внука пришлось тем более нелегко. Тамаре Семёновне надо низко в ноги кланяться за то, что тянула на шее аболтуса, а не отдала в Детский дом.

Сивый вытер руки и вернулся в зал, где бабуля разливала чай.

Зал пребывал в полутьме — света с улицы явно не хватало для нормального освещения. Сивый щелкнул выключатель, но лампа не сработала.