– Мы пришли. Избушка вон там, за теми ёлками.

* * *

Раздвинув ветви елей, Ржевский вышел на светлую поляну, заросшую лесными цветами. Посреди поляны стояла избушка, похожая на те, которые строят себе охотники.

Забора с черепами или чего-то подобного, чего можно ожидать от жилища ведьмы, вокруг не было, но поручику представилось страшное – внутри домика, на лавке лежит Полуша, сама бледная как смерть, под глазами синие круги, а нос заострился, как бывает у умирающих.

Сердце ёкнуло. Ржевский почувствовал, что сохранять самообладание всё труднее, но был только один способ узнать Полушину судьбу.

Поручик быстро одолел расстояние от края поляны до избушки и стал стучать кулаком в дверь, но никто не открыл. На втором ударе дверь отворилась внутрь сама, потому что её не заперли. В избушке, кажется, никого не было, но полумрак не позволял разглядеть лучше.

Чтобы добавить света, Ржевский раскрыл дверь так широко, как только можно. Стали видны пустая лавка, плетёный короб, стол возле тусклого оконца, печка у дальней стены, а также подвешенные под потолком многочисленные пучки трав и кореньев.

Поручик шагнул внутрь, как вдруг в тёмном углу над печкой показались два светящихся зелёных глаза. Они смотрели прямо и не мигали.

– Чур меня! – невольно воскликнул Ржевский и перекрестился.

Из угла раздалось злобное шипение, а затем с печки спрыгнула некая тень, бросилась поручику под ноги и исчезла в открытой двери. Оглянувшись, Ржевский увидел, что по поляне к лесу бежит чёрный кот.

– Напугал, морда чертячья, – пробормотал поручик.

В избушку заглянул Петя.

– Здесь кто-нибудь есть?

– Только я, – ответил Ржевский.

– А где же ведьма… то есть знахарка?

– Очевидно, ушла куда-то.

Поручик огляделся. Вряд ли хозяйка, приметив незваных гостей, спряталась неподалёку. Нигде не осталось рукоделья или следов другого занятия, которое поспешно бросили и скрылись.

Поручик потрогал печку: холодная. Потрогал тюфяк на печке: не сохранилось ли человеческое тепло. Нет, тепла не чувствовалось кроме как на том месте, где недавно сидел кот. Судя по всему, избушку покинули ещё утром.

– Что будем делать? – спросил Петя.

Этот вопрос поставил поручика в тупик.

Намечая план действий по поиску Полуши, Ржевский как-то не предполагал, что в избушке может вообще никого не оказаться. А ведь в этом не было ничего невероятного.

Теперь следовало решить, как поступить, но поручик, не очень надеясь на собственное разумение, обратился к богине Фортуне: «Фортунушка, ты так хорошо помогла мне с утра. Не оставляй меня и теперь. Как же мне уйти отсюда, не поговорив ни с кем? Подскажи, как действовать».

Фортуна молчала.

– Подождём часок, – наконец сказал поручик, выходя из домика. – Авось кто явится. А если нет, то вернёмся и с Таисией Ивановной посоветуемся.

И в этот самый миг Фортуна дала знак, что подождать – верное решение. Уже стоя снаружи избушки, Ржевский увидел старое тележное колесо, прислонённое к стене. И рядом – скамеечку.

Колесо – символ Фортуны! И богиня будто приглашала: «Сядь и подожди».

Ржевский перекликнулся с мальчишкой-провожатым и, сообщив ему, что собирается остаться на час, уселся на скамеечке, привалившись спиной к бревенчатому срубу.

Сидя здесь, поручик мог держать в поле зрения наибольшую часть поляны. И хотя тени здесь не было, солнце почти не припекало.

Ржевский сорвал травинку и принялся жевать. Петя, усевшись рядом, занялся тем, что обирал с себя лесной мусор, который оказался настолько прилипчивым, что взмахом ладони не стряхнёшь.

Так прошло некоторое время. Солнце заметно изменило своё положение, и Ржевский уже начал сомневаться, что правильно истолковал знак, но тут на дальнем краю поляны показалась человеческая фигура. Это была старуха в вылинявшем синем сарафане, простой рубахе небелёного холста и пёстром платке. Заметно прихрамывая, она тащила небольшую корзину с травами.

Ржевский не стал окликать старуху. Решил, что будет лучше, если она заметит его сама и, конечно, испугается, ведь этот испуг он сможет обернуть в свою пользу при расспросах. Пете поручик тоже запретил подавать голос, и так они сидели молча, пока старуха приближалась, однако никакого страха или удивления та не выказала. Скользнула по гостям безразличным взглядом и зашла в избушку, пробормотав что-то про медведя.

Ржевскому ничего не оставалось, как зайти следом, и вот тут хозяйка избушки, поставив корзину под стол, насторожилась и шумно втянула ноздрями воздух.

– Кто здесь? Дух незнакомый, – сказала она скрипучим голосом.

– Я не дух, я человек, – ответил Ржевский.

– Знаю, что не бес, – проскрипела старуха и вперила в гостя выцветшие серые глаза, но смотрела как будто сквозь него. – Запах, говорю, от тебя чужой.

– Так и есть, – ответил поручик. – Я здесь прежде не бывал.

– Значит, это ты дверь открыл? – спросила старуха. – А я сперва думала, что косолапый ко мне захаживал.

Судя по поведению и разговорам, она была слепая.

Меж тем Ржевский вспомнил, как Иван Щербина называл эту старуху:

– Ты бабка Агафья?

– Ну я. А тебя как звать? – Старуха чуть подумала и спросила иначе: – Как звать тебя, барин?

– Я где-то слышал, – задумчиво сказал Ржевский, – что если скажешь ведьме своё имя, она может навести порчу.

– Не хочешь – не говори. – Старуха пожала плечами. – Зачем пришли?

Она сказала «пришли», то есть речь шла о двоих.

Ржевский оглянулся и увидел, что Пети за спиной нет. Значит, он остался снаружи и не мог звуком шагов или запахом пота выдать себя. Но если так, то откуда слепая старуха узнала, что гостей двое? Ведь она не заметила их раньше, сидящих на лавочке.

– От второго клопом лесным воняет, – пояснила старуха. – Даже отсюда его чую, – проскрипела она, нашарила табурет возле стола и уселась.

Ржевский снова оглянулся и увидел в дверном проёме, как Петя, стоя возле избушки, поспешно стаскивает с себя рубаху. Очевидно, клоп заполз за шиворот ещё в лесу, а теперь Петя нечаянно раздавил это вредное насекомое, и теперь пошёл «аромат», дойдя и до Ржевского.

– Про второго забудь, – ответил поручик, усаживаясь на лавку. – А вот у меня к тебе дело. Поговорить с тобой хочу.

– Ко мне для лечения ходят, а не для разговоров.

Ржевский сделал вид, что не услышал её замечание.

– Ты Полушу знаешь? Приходила она к тебе?

– Полуша? – старуха усмехнулась. – Голос такой звонкий, красивый.

– Да, она, – поручик подался вперёд и даже кивнул, лишь после сообразив, что слепая не видит кивка.

– Приходила, – старуха снова усмехнулась. – На той неделе у меня была. Уговорились на счёт… Да ты небось сам знаешь?

– Не увиливай, ведьма, – строго сказал Ржевский, вспомнив следовательские приёмы Тасеньки. – Рассказывай всё, как было. Подробно.

– От плода она хотела избавиться, – проскрипела знахарка. – Сказала, что от барина понесла, но рожать не хочет. Я её спрашиваю: «Молвы боишься?» Она отвечает: «Я сирота без приданого, да ещё дворовая – в поле работать непривычна, да и не хочу. Никто меня замуж не возьмёт. А раз так, молва не страшна». Я дальше спрашиваю: «Коли ты дворовая, чего тебе не рожать? И дитё, и сама сыты будете да в тепле. Или у тебя барин злой?» Она говорит: «Нет, барин добрый».

Поручик невольно улыбнулся, а знахарка продолжала тем же скрипучим голосом:

– Я спрашиваю: «Может, барыня злая?» Она говорит: «Нет барыни. Барин один в усадьбе живёт». Я спрашиваю: «Зачем же от плода избавиться хочешь? Живёшь, как у Христа за пазухой. Вот и рожай на здоровье». Она говорит: «Нет. Барин добрый да ветреный. Пока я с брюхом ходить буду, он себе другую найдёт. А после вспомнит ли?»

На этих словах у Ржевского ёкнуло сердце, как тогда, на краю поляны. «Дура, Полушка, – подумал он. – Лучше б ты колдовать взялась. Украла бы у меня рейтузы или ещё чего, чтоб приворот делать, как Бобричевы дочки. Зато сейчас я бы тебя по лесам не искал. А ты что удумала? Дура!»