– Нет-с, не слышал, – признался Ржевский.

– А между тем, – сказал гость, – моё имение не так далеко от вашего. Поэтому до меня дошёл слух, что есть у вас дворовая девка по имени Аполлинария, которая поёт изумительно. На всю округу славится.

– Аполлинария? – озадаченно спросил Ржевский и оглянулся на Полушу. Та отчего-то перестала звенеть посудой, но продолжала стоять возле стола, рассеянно вертя в руках серебряную ложку.

Гость тоже посмотрел на Полушу и хищно прищурился.

– Это она?

Поручик вспомнил, что Полуша в самом деле красиво поёт, хотя он её ценил не за это.

– У меня среди дворовых только одна Аполлинария. Других нет.

– Значит, она. – Гость ещё сильнее прищурился и цыкнул зубом. – Продайте мне её, Александр Аполлонович. Хорошие деньги дам.

– А зачем она вам? – спросил Ржевский.

Гость мечтательно вздохнул.

– Я – скромный помещик. Живу скучно, почти никуда не выезжаю. Одно у меня развлечение – мой крепостной театр. Вот для театра мне ваша певунья и нужна. На одну из главных ролей в новом спектакле.

Поручик ещё ничего не ответил, а Крестовский-Костяшкин уже смотрел на Полушу, как смотрят на крендель, только что купленный у уличного торговца, – с которой бы стороны откусить.

Полуша уронила ложку и вскрикнула, умоляюще глядя на Ржевского:

– Барин! Не продавай меня!

От этого возгласа даже оконные стёкла зазвенели, а гость опять вздохнул мечтательно.

– Голос сильный, звонкий. Для театра – самое то.

Полуша уже чуть не плакала.

– Барин, не продавай меня! Неужто у меня здесь ролей мало?! Я тебе Наполеона играю, маршала Мюрата играю, маршала Нея играю, маршала Понятовского играю. Разве плохо играю? Ты же всегда довольный.

Ржевский вспомнил, как Полуша изображала Наполеона минувшей ночью, и это воспоминание заставило встрепенуться.

Что же это такое? Ведь поручик спросил, зачем гостю Полуша, просто так, из любопытства. И не собирался продавать её! Однако голос у гостя имел странное свойство – усыплял, убаюкивал, и только поэтому Ржевский не сказал «нет», а сидел словно в полузабытьи.

Поручик уже собрался заявить своему визави, что продавать Полушу не намерен, но беседа продолжилась в другом ключе – как будто сделка возможна.

– Так у вас здесь тоже театр?! – воскликнул Крестовский-Костяшкин, когда Полуша кончила причитать. – Не знал, что вы – тоже любитель.

Поручик замялся:

– Ну как вам сказать…

– И роли у вашей актрисы такие занятные, – продолжал рассуждать гость. – Вот бы посмотреть.

Ржевский решительно отверг эту инициативу.

– Нет-с. Мы привыкли без зрителей играть.

– Вы сказали «мы»? Вы сами участвуете в спектаклях? – не поверил гость.

– Конечно, участвую, – сказал поручик. – Если самому не участвовать, то что за удовольствие?

– А я, знаете ли, нет, – признался Крестовский-Костяшкин. – Я только смотрю. Если всё идёт гладко и, что называется, естественно, то смотреть на это – истинное наслаждение.

– Ну, у каждого свои предпочтения. – Ржевский пожал плечами.

– А может, всё же позволите мне посмотреть? Хоть один акт.

Поручика даже немного смутила настойчивость незнакомца, желающего понаблюдать половой акт.

– Нет, я предпочитаю без зрителей. – Ржевский решительно помотал головой.

– Как досадно! – Крестовский-Костяшкин, кажется, был непритворно огорчён. – Я бы не отказался перенять ваш опыт.

– Думаю, у вас его тоже достаточно. – Поручик снисходительно улыбнулся.

– Однако он не такой, как ваш. – Визави покачал головой и продолжал: – Я завидую вашей решительности. Я всегда в тайне мечтал, вот как вы, устроить что-нибудь на военную тему…

– Так в чём же дело?

– …Но мне никогда не хватало смелости. Я не настолько уверен в себе. Ведь если уж браться за такое, это должно быть грандиозное действо.

– Не обязательно.

– Как же не обязательно! Обязательно! И оно потребует много сил от всех участников. И от постановщика – в первую очередь.

Поручик кивнул.

– Да. Сил уходит порядочно. Бывает, что после отсыпаешься до самого полудня.

– И длиться это должно весьма долго, – заметил гость. – У вас сколько актов? Три? Четыре?

Ржевский удивился. Про количество половых актов, происходящих в течение ночи, его раньше никто прямо не спрашивал.

– Когда как, – ответил поручик. – Обычно – два. Но бывает и три, и четыре. А иногда и пять.

– О! – Крестовский-Костяшкин посмотрел на Ржевского с уважением. – Пять актов! Потрясающе!

– Да ничего особенного, – отмахнулся Ржевский. – Вот когда я служил в Мариупольском гусарском полку, у нас один рядовой…

– Так вы продадите мне вашу Аполлинарию? – нетерпеливо перебил гость. – Как я уяснил из ваших слов, она ваша основная актриса, поэтому предлагать малую цену бессмысленно. Но я готов раскошелиться.

– Полуша у меня, – поручик задумался, выбирая слово поточнее, – одна из основных, но…

– Понимаю ваши обстоятельства, – снова перебил Крестовский-Костяшкин. – Однако мне для нового спектакля необходима актриса с хорошим голосом. Без этого никак! Так что предлагаю вам за Аполлинарию сто рублей серебром.

– Барин! – Полуша, по-прежнему стоявшая возле стола, упала на колени и закрыла лицо руками.

Ржевский оглянулся на неё и произнёс:

– Подождите, Владислав… э…

– Казимирович.

– Вы меня как-то не так поняли, Владислав Казимирович, – проговорил поручик. – Я вообще не намерен продавать Полушу. Она мне самому нужна.

– Несомненно нужна. Поэтому предлагаю сто пятьдесят рублей серебром.

– Нет.

– Двести рублей серебром.

Ржевскому однажды уже называли эту сумму. Купцы из близлежащего города Ржева предлагали именно столько, чтобы поручик больше никогда не приезжал в город и не беспокоил их жён и дочек. Помнится, сумма не сильно впечатлила поручика, а теперь и подавно:

– Нет.

– Двести пятьдесят.

– Владислав Казимирович, я понимаю ваше стремление, но…

– Вы слышали? Двести пятьдесят.

– Владислав Казимирович…

– Это отличная цена.

– Нет, не продам.

– Но вы же понимаете, что обычная цена дворовой девке – двадцать пять рублей? А я вам предлагаю двести пятьдесят.

– Нет, Владислав Казимирович, не продам. – Когда речь шла о женщинах, Ржевский не мог и не хотел думать о деньгах.

– Очень жаль, – сказал Крестовский-Костяшкин.

Его левая рука, успевшая стиснуть деревянный подлокотник кресла, теперь начала медленно сжиматься в кулак, попутно оставляя на полировке бороздки от острых ногтей.

– Позвольте откланяться, – сказал гость, взял перчатки, шляпу, трость, поднялся с кресла, небрежно кивнул Ржевскому и направился к выходу.

Ржевский проводил странного посетителя до крыльца, а когда вернулся, то увидел, что кухарка Маланья подняла Полушу с колен и утешает:

– Ну что ты, Полушка? Чего ревёшь-то? Не продал тебя барин этому упырю. Не продал.

– Упырю? – испуганно спросила Полуша. – Разве он упырь?

– Упырь, – уверенно ответила Маланья. – Я сразу приметила, когда он в комнату вошёл. Вон в углу икона висит. А этот упырь зыркнул на образ святой и не перекрестился. А уши его видела? А ногти?

– А отчего же он днём ходит?

– Так, небось, белилами аглицкими вымазался, очки зелёные нацепил, вот и спрятался от солнца-то.

– А-а-а! – ещё сильнее заревела со страху Полуша.

Ржевский сдвинул брови:

– Маланья, что ты мелешь?

– Зря ты, батюшка, его в дом пригласил. – Кухарка покачала головой. – Зря. Теперь надобно дом освятить, чтоб упырю сюда хода не было.

«Так вот кого этот субъект мне напомнил», – вдруг подумал поручик, но кухарке возразил:

– Да почему упырь?! Обычный человек. Хоть и оригинал. Всё порывался на наши с Полушей ночные забавы посмотреть.

Кухарка неодобрительно вздохнула и стала убирать со стола посуду, ведь зарёванная Полуша ещё не скоро вспомнила бы о своих обязанностях горничной.

– Полуша, хватит, – мягко сказал Ржевский. – Этот господин сюда больше не приедет.