Сколько раз произнесла Миля заветные слова — пять ли, десять ли? Всё без толку.

Села на лавку, голову повесила. Такая прорва усилий, и всё зря. Не видать ей дуба мудрости, не найти дорогу домой, будет нынче Жиронежка победу праздновать, караваем свадебным похваляться, станет она царевишной, и на брачное ложе с царевичем взойдёт...

— Нет уж, дудки!

Распахнула Миля двери. Где яйца, где молоко? Пусть несут!

Мука, сахар, масло льняное, дрожжи на кухоньке её личной и так были. А продукты скоропортящиеся из царских погребов доставлять полагалось перед самой готовкой.

Доставили? И — до свиданья! Миля вам не боярышня-белоручка, а богатырь-девица — сама управится, безо всяких чудес и колдовства, и привередничать, как в былые времена, не станет.

Но всё равно досадно: приспичило же Ярилке в пруд переселиться! Сидел бы себе в кадушке, не знала бы Миля горюшка...

Скинула она платье нарядное, засучила рукава. А ну-ка! Печь затопить, молоко подогреть, добавить дрожжей и мёда, просеять муку — и пусть постоит. Теперь яйца, желтки с мёдом — смешать, но не взбалтывать. А белки мы как раз взобьём... И про орехи да пряности не забудем!

В общем, пошло дело.

Взмокла Миля у печи, спину натрудила. Только успела прибраться и себя чуток в порядок привести, как явился отрок с приказом нести каравай в общую трапезную.

Застелила Миля поднос полотенцем расшитым, водрузила на него творение своё. Ах, какой красавец каравай! Пышный, румяный, с завитушками, да звёздами, да колосьями, да виноградными гроздьями.

А как вошла Миля в трапезную, так сердце у неё и упало. На длинном столе — караваи один другого лучше, края у всех ровненькие, украшения богатые, у кого лебеди, у кого лошадки, у кого узоры витиеватые, и всё с таким искусством сделано, будто не кухарки боярские трудились, а истые художники! Против них Милин каравай как бедный родственник — угловатый, кривоватый, и декор аляповатый... А невесты-соперницы глядят, посмеиваются: вот непобедимая богатырь-девица и села в лужу. Не видать ей ни руки царевича, ни сердца, ни монаршего венца.

Тут и высокородное жюри в полном составе пожаловало.

Ходят бояре вдоль стола, караваями угощаются. И царевич с ними, скучный такой, щиплет понемножку, жуёт, как по обязанности. Вот и от Милиного позора завиток отломил — и вдруг замер. Взял ещё. И лицом заиграл. И губами причмокнул. Отломил большой ломоть и ну уминать за обе щёки. Следом — Гостята, потом — Воибуда, за ними остальные. Разобрали Милин каравай на кусочки, одни крошки на подносе остались.

Встал Гостята посреди трапезной:

— Вот это и был самый вкусный каравай — как у матушки-царицы!

Улыбнулась Миля. Верно говорят: сперва ты на репутацию работаешь, потом репутация — на тебя.

Осталось последнее испытание. Какое — невестам наперёд не сказали. Зато убрали от дверей добрых молодцев, сторожей усердных. Нет больше татя, девицы-красавицы. Радуйтесь, гуляйте, где вздумается, — миновала беда.

Ох, и растревожилась душа у Мили от известия этого. Видно, в испытании завтрашнем щучье колдовство ей не подмога.

Но другие невесты отчего не волнуются? Почему не томятся неведеньем? Веселы, пичужками щебечут, словно бы забаву предвкушают.

Порасспросила Миля челядь царскую и прислугу соперниц своих. Чай, не первые смотрины в государстве, должен знать народ что да как.

Должен-то должен, и знает наверняка, да не признаётся. Мы, мол, люди подневольные, ведать ничего не ведаем. Гостята в этом деле за главного, с него одного и спрос.

Так Миля и поверила! Уж Воибуде точно всё про всё известно, а от него и Жиронежке. Да и прочие дочки боярские в курсе, небось.

А Миле что делать?

Отправилась она к пруду на прогулку. Села у воды, прикрылась рукой и шёпотом обо всём Ярилке рассказала.

— Да, хитёр Воибуда, — посетовал щук. — Но дело к концу идёт. Завтра после испытания вели бочке за мной нырять да тишком к дубу пробираться. Там всё решится.

— Если я это испытание переживу, — мрачно ответила Миля.

Посидела немного, любуясь кувшинками да лебедями, кустами да цветами прибрежными и деревьями густыми на излучине. Пруд царский не круглым был, а длинным и загогулистым, это Миля ещё по сну своему вещему помнила. Глянешь бегло и подумаешь, что не пруд перед глазами, а изгиб русла речного. Вот и Милина судьба вся извилистая да гнутая получается. Что-то завтра будет?

А назавтра к обеду пригласили невест в терем, в повалушу — пиршественный зал. Своды яркими красками расписаны, для бояр длинный стол накрыт, в дальнем конце — музыканты с гуслями, дудками, свирелями, гудками, бубнами, трещётками и заморскими лютнями. За главного, похоже, как раз лютнист.

— А теперь — пляски! — сострил Гостята и сам над собой засмеялся. — В общем, сударушки любезные, сноровку вы свою женскую показали. Всем теперь ведомо, что мужа вы голодным не оставите и приодеть сумеете. Посему пришла вам пора красу девичью явить да взоры наши потешить. Но не хороводами и матанями всякими, а, по совету боярина Воибуды, изящественными плясом чужестранным, как то: гальярда и павана. Без мужеского участия, чтобы все только на вас смотрели и глаз оторвать не могли.

Договорил Гостята, дух перевести не успел, а Жиронежка уж на Милю победные взгляды бросает: накось выкуси, лапотница неотёсанная! Миля глаза опустила, вроде страшно ей, а сама про себя посмеивается.

Откуда в здешние края павана с гальярдой приплыли, она потом у щука вызнает, пока же поглядит, как толстушка Жиронежка каденции исполнять станет. У самой-то Мили в кустах рояль припрятан — инструмент, может, и не высшего класса, но для момента нынешнего в самый раз. Ведь коли рояль есть, он непременно сыграет, да так, чтобы наверняка пользе дела послужить!

Жиронежка, между тем, на середину зала выступила, нос задрала — подбородок второй так и всколыхнулся.

Зазвучала музыка.

Под дудки, гусли да трещётки — вот уж павана так павана!

Жиронежка сперва и правда павой пошла. Одной ножкой скользит, другую подтягивает, сама от важности раздулась, сейчас лопнет. Оттого и повороты неуклюжи, и в поклонах грации нет.

А как начала в гальярде подпрыгивать, от боярского стола смешки посыпались. Царевич и вовсе не глядел, с бурундучком своим игрался.

За Жиронежкой другие невесты в пляс пошли. Миля глядит и дивится: кто же их, бедных, танцевать учил? У Жиронежки хоть движения правильные, даром что исполнение хромает. А эти, сами по себе лебёдушки, а в танце — курицы. Топчутся как попало, стыдно смотреть.

Вот почему Жиронежка устами отцовскими танцы чужеземные заказала. Знала, гадюка, что против других звездой смотреться будет!

Хмурятся бояре, бороды чешут, недовольны, что дочерей их клушами выставили, но Воибуде в открытую перечить не смеют.

Настала Милина очередь.

Плохо последней быть. Музыканты устали, зрители утомились.

Ничего, сейчас взбодрятся. Не зря Миля три года в студии старинного танца занималась!

Встала — спинка ровная, плечи развёрнуты:

— Маэстро, музыку!

У маэстро борода лопатой, а всё равно — приосанился, глаза заблестели, глянул соколом на оркестр свой: зададим, братцы, жару!

То есть в паване жару, понятное дело, быть не полагается, но и её сыграть можно для проформы, а можно — с душой. Чтобы ноги сами ритм нужный нашли.

Шаг простой, шаг двойной, вперёд-назад, поворот, поклон.

Стихло шушуканье за столом, бояре кубки медовые отставили, пироги да кулебяки в стороны отложили — любуются. А уж как гальярда зазвучала, стали притопывать да прихлопывать, сами того не замечая.

Пять шагов, прыжок, позировка. Левой, правой. Королева Англии Елизавета гальярду жаловала. Значит, и будущей царице сказочного государства оно не зазорно!

Закончила Миля танец, поклонилась зрителям, музыкантам и на своё место под одобрительный гул прошествовала. А на Жиронежку даже глядеть не стала. Что глядеть? И так всё ясно.