– Правду сказал, – угрюмо сказал рабочий. – Ну что он, в самом деле, басит про искушения, когда мне каждый день надо голову ломать, как семью прокормить? Вот и получается, что в церковь идешь душу утешать, а тебе знай грозят карами небесными. Получается, что из Бога делают городового и добиваются, чтобы впереди всего был страх перед Богом.

Они поравнялись с чайной Нежданова, у входа в которую горела тусклая лампочка.

– Зайдем погреемся, – пригласил рабочий.

В тесной чайной было полно народа, от раздававшегося тут и там говора стоял сплошной гул. В центре возвышался громадных размеров самовар, обвешанный связками баранок. Между двумя большими столами метался половой, разносивший кружки с чаем. Они принялись искать свободное место за столом.

– Савельич, иди сюда, – позвали усатого рабочего.

Они послушно сели за стол и заказали себе чай с баранками, и как-то так получилось, что оказались в центре застольного разговора.

– Что припоздал, Савельич? – спросил кто-то.

– В церкви был, – ответил тот.

– Ну и что там? – послышался насмешливый голос.

– Все то же – «не надо грешить».

– Иначе в рай не попасть, – продолжал все тот же насмешливый голос, и большинство рассмеялись.

– Но ты же, Савельич, у нас святой и без церкви. Даже курить бросил. Тебе райская жизнь еще на земле положена.

– На райскую жизнь у него денег нет, – вставил Алексей Федорович, и его слова тоже вызвали смех у собравшихся.

Так, вроде бы легко и беспечно, вошли они в застольную беседу, но очень скоро разговор принял совсем другое направление. Отсмеявшись, сидевший напротив Алексея Федоровича худощавый мужчина со смуглым лицом посерьезнел и, обратившись к нему, сказал:

– Это известное дело, что рай начинается с денег и бедному на рай рассчитывать нечего.

– Ну а что же тогда нам?

– Что? – подхватил другой, и стало понятно Алексею Федоровичу, что в разговор вовлекаются все больше и больше людей. – Одиннадцать часов работай, получи свои копейки, живи как можешь и помалкивай, вот и все наши дела. А если невзначай забурчишь – вон, за ворота, на голодный отдых! У нас двоих рассчитали за то, что прилюдно мастера матюгнули. А у одного из них трое детей и жена в больнице – как он жить-то теперь будет? На что?

– Надо шапку пускать по кругу, – предложил Алексей Федорович. – Двое по полтиннику, а ему рубль в дом.

– А что? Он дело говорит, – поддержали его. – Я слышал, на Металлическом так несколько товарищей спасли.

И сразу загудел весь стол. Кто-то гневно сказал:

– В том и вся механика – нас бьют поодиночке, а нас-то вон сколько. Нас бьют, а мы по своим норам разбегаемся – и скрипим там зубами. Никогда так плохо не было, как теперь.

– У нас на верфи студент побывал, – заговорил немолодой рыжеватый рабочий, – газетенку принес и читал нам, что для хозяев забастовка хуже смерти.

– А на кожевенном как-то не вышли красильщики, – добавил другой, – так хозяин закрыл на две недели всю фабрику.

– Ну и что? Для хозяина каждый стоячий день – одни убытки, а от стоячего месяца у него глаза на лоб полезут.

Возле самовара возник хозяин чайной.

– Что, братцы, расшумелись? Не ровен час – заглянет городовой, вам и мне беды не обобраться.

На этом Алексей Федорович тихо собрался и покинул стихийное собрание рабочих. Уже дома, запершись в своем кабинете, он написал конспект своей будущей проповеди в новом приходе.

«1. Почему народ говорит, что на миру и смерть красна?

2. В Сибири говорят: на медведя в одиночку ходить – только сирот плодить.

3. Вы стоите сейчас перед ликом Христа каждый сам по себе. А вы возьмитесь за руки, и на душе у вас станет светлее и теплее.

4. Всегда помните: все от Бога. Абсолютно все. Бог дарит нам радости, но Бог посылает нам и испытания».

«Тяжело тебе – уповай на Бога, но помни, не одному тебе тяжело, рядом с тобой братья и сестры, которым не легче. Открой им свою душу, и они ответят тебе душевностью, будь готов помочь им, и они помогут тебе. Христу как тяжело было, но он любил всех, и люди отдали ему свою любовь и веру. Добро и зло живут в каждом из нас, Христос завещал нам: откажись от зла, открой людям свою доброту, и в ответ люди согреют тебя своей добротой, и жизнь твоя станет легче».

В то время Алексей Федорович и понял, что свяжет свою дальнейшую жизнь с борьбой за права рабочих. Было очевидно, что нужна организация, которая смогла бы объединить рабочих, и он одновременно с учебой в академии направит все свои силы на создание такой организации. И название он придумал: «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. СПБурга». Умело балансируя между политическим отделом полиции, градоначальником, которые были уверены в том, что управляют недовольством рабочих, не давая ему вылиться в серьезную борьбу за свои права, и митрополитом Антонием. Что и было сделано под конец его обучения в академии.

Основною целью его было укрепление в русском рабочем его национального самосознания и развитие его сил для самопомощи. Средством для достижения этой цели предположено было устройство чайных, потребительских обществ, клубов, чтение на различные экономические и другие темы и устройство взаимопомощи, причем при болезни, несчастных случаях или неспособности к работе помощь должна быть выдаваема возможно скорее.

Одновременно с этим Алексей Федорович по совету Lise начал строительство на окраине Петербурга, в рабочем квартале свечного заводика, который был бы спасительным оазисом, последней надеждой для рабочих, потерявших работу. Предполагалось, что будут выпускать не только свечи парафиновые и восковые, но и различные фейерверки и петарды. К моменту начала работы завода уже были заказы от митрополита Антония на свечи и от железнодорожников на петарды.

Проходило время, его проповеди в новом приходе приносили свои плоды. С каждым воскресеньем прихожан становилось все больше и больше, и сердце дьякона, служившего с ним, не выдержало, и он, обуреваемой завистью, написал на Алексея Федоровича донос о том, что тот дает верующим прихожанам всякие сомнительные советы о политике. Мало того, что вокруг него уже крутились два информатора из охранного отделения: Прохор Кудерин, кличка Пахарь, и агент наружного наблюдения Проня – так посылают еще одного агента Охламонова, Юриста, которому было поручено прослушать проповедь его и поговорить с ним.

И вот что написал он в своем отчете:

«В проповеди священник Карамазов говорил о том, откуда обездоленный человек может ждать помощи. Обращаясь к тем, кто уповает не на Бога, а на разных политиков, он призвал не верить социал-демократам, так как все они евреи, инаковерцы, и призвал молить Бога, чтобы царь сам даровал своему народу лучшую жизнь, однако в отношении ныне царствующей особы государя-императора никаких осуждающих слов сказано не было и моления ему “многие лета” также не было. Проповедь тем не менее слушалась с удивительным вниманием, и после люди с благодарностью подходили к священнику и даже прикладывались к его руке. В последовавшей затем моей беседе с ним священник высказывал разные оригинальные мысли вроде того, что самая деловая партия – это эсеры, но они, к сожалению, нерелигиозны и нарушают завет “не убий”. Или что привычка народа к монархии сильнее всех ее врагов и что России нечего бояться революции в силу неграмотности, что царь может вполне положиться на свою армию в силу того, что он сам полковник и знает все необходимые приказы и команды. Общее впечатление, что в голове у священника царя нет, а только так, разные случайные и спорные мысли».

И на этом пассажи в сторону власти не закончились. Председатель комитета патронирования всех приютских домов и церквей, гласный городской думы Аничков, написал в департамент полиции служебную, деловую записку:

«Считаю своим долгом засвидетельствовать, что проповеди Карамазова, о которых последнее время так много разговоров, вызывают серьезные нарекания многих священнослужителей, которые обвиняют его в подмене высокой религиозной духовности земным меркантилизмом. В свое время слушал его проповеди в церкви Ольгинского приюта, и всегда в них была очень легкая манипуляция словами и понятиями с целью создания впечатления о себе как о защитнике бедного люда, но от кого защитник – неизвестно. Но здесь я должен сделать отступление, уточняющее фигуру самого отца Карамазова. Дело в том, что в минувшие времена у меня с ним были вполне дружеские отношения и мы не раз сиживали с ним за столом, ведя исключительно доверительные беседы, в которых он, особенно выпив вина, откровенничал безоглядно, и тогда в нем непонятно соединялись заверения в верности престолу и мелкое критиканство монаршей власти, любовь и сочувствие бедному люду с издевкой над его бескультурностью. Однако эту двойную сущность с лихвой перекрывают его гипертрофированное честолюбие и стремление к славе. Он говорил мне, например, что хочет и добьется, чтобы его имя стало так же известно, как Сергея Радонежского. За популярность и славу он готов лечь костьми».