Тибблдорф Пвент всегда путался в больших цифрах, особенно когда отвлекался на что-то.

Со стороны северо-запада он заметил какое-то движение.

Сначала дварф подумал, что это большая птица или другой пожиратель падали, но тут его осенило, словно ударило камнем по затылку.

Это был орк – одинокий орк, пробирающийся через лабиринт раскуроченного камня и тел погибших и, очевидно, не замечающий Пвента.

Надо было упасть на землю и притворится одним из погибших. Это была одна из уловок, которой пользовались мясники. Засада и последующее стремительное нападение.

Пвент подумал о Джендрее, Тулиддле и всех остальных. Он представил, как птица выклёвывает глаза сыну Хонклебарта, представил рой жуков, облепивших его кишки. И снова почуял запах сражения и услышал крики. Перед глазами берсерка снова встала отчаянная битва.

Надо было упасть на землю и притворился мёртвым, но вместо этого сплюнул на землю, взревел и бросился в атаку.

Кто будет помнить тех, кто умер здесь, и что обе стороны получили взамен своим потерям?

Перед близящейся битвой любой дварф будет утверждать, что оно того стоит, ведь для их кланов война – благородное дело. Ничего дварфы не почитают более, чем война и взаимопомощь. Их всех роднят крепчайшие узы верности и совместно пролитой крови.

Итак, для дварфа смерть в бою это способ достойно закончить достойно прожитую жизнь. Или же сделать её достойной, пожертвовав собственной жизнью.

Гнарк едва поверил своим глазам и ушам, когда увидел одинокого дварфа, бегущего к нему по склону. На лице орка расцвела улыбка.

Груумш послал этого бородача, чтоб его последователю было на ком выместить гнев и избавиться от отчаянья, вызванного гибелью Тингвингей.

Гнарк не уклонился от сражения. Он не боялся дварфа, даже такого, что был больше похож на закованного в броню зверя. Чёрный искорёженный доспех дварфа усыпали шипы, которые могли разорвать шкуру даже громадного зверя. Подобное зрелище испугало бы многих, но Гнарку только это было и нужно.

Ухмыляясь, орк вытащил из-за спины тяжёлое копье и оценивающе взвесил в руке. Оно не предназначалось для метания. Гнарк повесил на тупой конец древка железный шар, переместив баланс.

Увидев грозное оружие, дварф и не подумал остановиться. Он дважды споткнулся об орочьи тела, расшвыривая их в стороны, продолжая реветь от ярости и... боли?

Гнарк подумал о Тингвингей и понял причину горечи противника, он ответил столь же воинственным рыком.

Орк держал копьё горизонтально перед собой до последней минуты, а затем упёр тяжёлый конец в землю и прижал его ногой для большей устойчивости.

Гнарк думал, что легко прикончит противника, но этот парень не настолько обезумел, как казалось на первый взгляд. Дварф метнулся в сторону, левой рукой отбросив нацеленное на него копьё.

А затем нанёс удар по древку.

Но Гнарк уже отступил назад и, развернув копьё, направил тупой конец в грудь дварфа. Сила удара остановила воина-дварфа и даже отбросила на целый шаг назад.

Орк зашёл слева, ловко орудуя копьём и нанося удары то одним, то другим концом. Завершив серию выпадов, он отскочил в сторону, занося оружие для решающего удара.

– За Тингвингей! – воскликнул он на дварфийском, желая, чтобы враг знал это имя, чтобы оно было последним, что он услышит!

Дварф повалился наземь, и копьё пронеслось мимо.

С удивительной ловкостью для закованного в сталь коротышки, дварф подскочил на ноги. В тот миг, когда шип его шлема оказался возле копья, берсерк повернул голову, парируя удар Гнарка.

Дварф продолжил движение, удерживая копьё шипом. Он отпрыгнул назад и низко склонился, прижав древко к земле. Невероятно, но он поворачивал копьё вспять!

Открыв рот от удивления, Гнарк всё же пытался нанести удар во время разворота, надеясь пронзить маленького негодяя.

Но тот только этого и ждал. Стоило орку начать атаковать, берсерк вцепился в древко копья.

– За погибшего друга я вырву твои глаза, – прохрипел он, и Гнарк, несмотря на скромные познания в дварфийском, понял каждое слово.

Дварф был слишком близко для атаки копьём, и его хватка оказалась на удивление сильной. Гнарку никак не удавалось высвободить оружие.

Поэтому орк решил удивить противника. Он сжал покрытую броней ладонь в кулак и, ухмыльнувшись, изо всех сил ударил противника в лицо. Такой удар мог свалить наземь почти любого орка или дварфа.

Я не могу не задаться вопросом, хотя и в более широком смысле: что теперь? Стоила ли победа заплаченной за неё цены? Достиг ли чего-то Обольд ценой гибели сотен, возможно тысяч своих воинов? Получит ли он что-нибудь долговечное? Принесла ли героическая оборона утеса что-то стоящее армии Бренора? Разве не могли они уйти в туннели Мифрилового Зала, которые куда легче защищать?

Сто лет спустя, когда на поле брани останутся только кости и камни, будет ли кто помнить о том, что здесь случилось? Любопытно, что же питает пламя жаждущих битвы сердец столь многие разумные расы? Глядя на последствия бойни, что произошла на этом склоне, я словно гляжу в пустоту. Я представляю крики боли. Мысленно слышу голове крики умирающих воинов, знающих, что пришел их последний миг и потому зовущих своих близких. Вижу рушащуюся башню и моего друга, стоящего на её вершине. Конечно, обломки оружия, кости, прочие останки едва ли стоят мига сражения. Но есть ли что-то неосязаемое, что-то способное оправдать кровопролитие? Или возможно во всех нас заложено нечто – и этого я боюсь – что снова и снова подталкивает нас к войне?

И одновременно я задумываюсь, у всех ли нас это внутри? Когда воспоминания о войне и крови исчезают, мы вновь хотим стать частью чего-то великого, и тогда мы отбрасываем тишину, спокойствие и рутину мира. Равняем ли ми мир со скукой? Быть может, горящая в нас жажда насилия затухает лишь от свежих воспоминаний о боли и потерях. Но время лечит все раны, и тлеющие угли вновь вспыхивают всепоглощающим пожаром. Я заметил это и в себе, и признал, что не комфорт и спокойствие, а лишь бьющий в лицо ветер, стелющаяся под ноги дорога и поджидающие впереди приключения делают меня счастливым.

И конечно же я вновь отправлюсь в дорогу, но мне кажется это совсем иное, нежели завоевательный поход Обольда. И различие это становится ясно, стоит взглянуть на усеянный костями склон. Мы спешим на зов стали, к битве, к славе, но что будет с теми, кто оказался на пути этой жажды величия?

Тибблдорф Пвент не был обычным дварфом. Он знал, что его поза, слова и усмешка вынудят противника ударить, именно так берсерк предпочитал начинать драки в тавернах.

Он видел, как кулак летит к его лицу – и если бы пожелал мог даже уклониться.

Но дварф этого не сделал.

Пвент слышал, как хрустнул его нос, почувствовал, как мотнулась назад голова и как хлынула кровь.

Но он улыбался.

– Моя очередь, – хмыкнул берсерк.

Но вместо того, чтобы броситься на орка, он рванул у него копьё, кувыркнулся через оружие, перехватывая его обеими руками. К тому моменту, как дварф снова встал на ноги, копьё покоилось на его широких плечах. Потянув древко к себе, он закружился волчком, и противник наконец-то выпустил оружие.

Пвент, лицо которого застыло маской ярости, стоило орку потянуться за тяжелым камнем, бросился на врага. Тот зарычал и, подняв руку, перехватил копьё за древко, резко направив его вниз.

Оружие сломалось, и берсерк отшвырнул оба обломка в сторону.

В грудь дварфа врезался камень, отшвырнув на несколько шагов.