Скотт хитро улыбнулся.

– Всё так, девочка. Но разве это всё?

– Ещё есть хищники, – уже с меньшим энтузиазмом ответила она и была вознаграждена: Скотт поднял высоко длинный рыжеволосый палец, призывая к вниманию.

– Та-ак, вот это уже важно!

– Но я и хищников знаю, профессор!

– Конечно, знаешь, – легко согласился он. – Кошки, ястребы, совы, змеи – их ты всех видела. Но как видела?

Наступила пауза.

– Как человек, девочка! – наконец прервал молчание он. – Ты знаешь кошек как человек! Твоя домашняя киса никогда на тебя не охотилась! Ты можешь её погладить, накормить, поиграть, наказать, наконец, но ты не знаешь, как от неё убежать, как вычислить, куда она бросится, как её укусить, чтобы отпустила. Пока внутри у тебя сидит человек, пока ты думаешь про себя «я – человек», плохая из тебя мышь!

Он развернулся к классу.

– Хуже того, я вам скажу – помните, я говорил о единстве тела и души? Пока ваша личность, ваше «я» осознает себя человеком, ваше тело будет бороться за то, чтобы быть человечьим. Вы будете заниматься не беганием от хищников или поиском еды, а тем, чтобы остаться мышью хотя бы на минутку. И хорошо ещё, если вы не обратитесь обратно в человека, уже залезши в нору!

Одиль представила живо себе эту картину и фыркнула, и, судя по звукам вокруг, описанный образ пришел на ум не ей одной.

– Но предположим, – вмешался в это поветрие голос Ксандера, – что мне это удалось? Можно же и понаблюдать, подготовиться. Поучиться у настоящих мышей?

Профессор Скотт выслушал его с явным удовольствием, причём вполне серьёзным.

– Верно, – сказал он после небольшой паузы, – всё верно. Можно. И понаблюдать, и поучиться. Можно даже заставить себя по-настоящему поверить в то, что вы мышь, господин ван Страатен.

Кто-то из иберийцев – похоже, Хуан – хихикнул, но Майкл Скотт бросил на виновника быстрый и острый, как удар кинжала, взгляд, и тот аж подавился. Профессор же мягким рысьим шагом подошёл к Ксандеру и навис прямо над ним, опершись обеими руками о спинку его стула. Ксандеру пришлось закинуть голову, чтобы профессор смотрел ему в глаза, а не в макушку.

– Но смотрите, какая тут закавыка, – негромко продолжил тот. – Вы можете быть и оставаться мышью, если ваша вера в то, что вы мышь, совершенна. Но ваша вера творит, не так ли?

Договаривать ему не понадобилось: Ксандер додумал всё сам и медленно кивнул. Майкл Скотт кивнул в ответ и резко выпрямился, оборачиваясь к остальному классу. На его бледном, усыпанном веснушками лице играла усмешка.

– А так-то рецептов полно, что там! Может, кому из вас и встретится в лесу бабка с зельем, оборачивающим в сокола, или там карлики Тарнхельм поднесут – вот и наоборачиваетесь на здоровье. А пока что придется вам слушать меня – и учиться слушать всякую тварь, авось хоть кого-то из нас услышите. Вот вам и весь сказ.

Переглядываясь, кое-кто и вздохнув украдкой, его новые ученики потянулись за перьями и замерли, увидев нахмуренные брови.

– Это ещё что? Хотя, – пробормотал он себе под нос, – оно, конечно, понятно… Нет-нет, эту всю бумажную дрянь уберите. Незачем. Я как-то тоже целую книгу написал, лучшему другу доверил, даже мёртвым притворился, чтобы он крепче проникся тайной – и всё равно выдал меня, гад… Не надо этого. Как-то мне граф Дуглас сказал, что благодарит Небо за то, что никто из его сыновей, кроме одного, епископа, грамоты не знает – и в чём-то был прав. Нет, мы будем по старинке. Слушайте…

***

О том, что они пропустили обед, вспомнилось как-то только тогда, когда они перешагнули порог их омытого водопадами и прудами дома. Большую часть пути все шли задумчивые, медленным усталым шагом. Белла молчала тоже, хотя её размышления были бурными: она то и дело вскидывала голову, что-то бормотала себе под нос и снова опускала глаза долу. Раз она сжала кулак и поднесла его к груди, а потом медленно разжала пальцы, словно ожидая там что-то увидеть; видимо, ожидание её обмануло, потому что после этого она бессильно уронила руку и мотнула головой.

– Получится не сразу, – сказала вслух Одиль, чтобы вставить что-то в этот диалог иберийки с самой собой.

Та резко замерла и взглянула на неё так, будто Одиль ей поведала невесть какую тайну. Мгновение Белла просто ошарашенно пожирала её глазами, а потом вдруг сощурилась.

– Ты же умеешь читать мысли, да? Ты ведь менталист? Д’Эстаон же на это намекал?

Отрицать было глупо – несмотря на взрывной характер, иберийка вряд ли была дурой.

– Я буду менталистом. Когда-нибудь. Когда научусь. А мысли читать я не умею… точнее, – решила признаться она неожиданно для себя, – я их могу слышать, если человек громко думает.

– Это как?

В серых глазах Исабель горел знакомый азарт, и Одиль едва подавила вздох.

– Вот сейчас и ты, и Ксандер, – за спиной пошевелились, будто кто-то вздрогнул, – думаете: смогу ли я прочитать ваши мысли. Заодно вы думаете, что бы такое подумать, чтобы проверить. А ещё – как бы это так скрыть.

– Ух, – выдохнула Белла.

Ксандер сзади усмехнулся, но беззлобно.

– Это логично, – сказал он, шагнув поближе, чтобы оказаться с ними в одном кругу. – Наверняка так вообще все думают.

– Все, – кивнула Одиль.

– Так что, сейчас ты на самом деле не читала мысли? – уточнила Белла, и в голосе её звучала нотка разочарования.

Одиль на это могла только улыбнуться.

– Из того, что чьи-то мысли предсказуемы, не следует, что их не читают, сеньора, – ответил за неё Ксандер.

И улыбнулся тоже. Чуточку, но всё-таки улыбнулся, и ей. Она не могла отплатить за этот намёк улыбки ни ложью, ни молчанием.

– Пока мы шли, ты думал о том, можно ли как-то сделать так, чтобы и завтра было солнце, – сказала она, глядя прямо в глаза цвета северного моря.

Он вздрогнул, моргнул и даже шагнул назад, а потом вдруг улыбнулся снова, но шире, пусть и изумлённо.

– Правда, – прошептал он.

Она снова кивнула.

– Обычно людям становится в этот момент немного страшно.

– Вообще-то это здорово, – возразила Белла твёрдо и немного сердито, а потом разжала руку – сжатую в кулак в складках юбки – и протянула её Одили. – Не знаю, чего тут бояться особо. Пошли есть уже.

Одиль осторожно взяла эту руку. Пальцы иберийки были горячими – горячее, чем можно было бы подумать, глядя на её худобу.

– Чего тут бояться, я понимаю, – негромко сказал Ксандер.

Изгнать холод в спине Одиль не смогла. Но смогла заставить себя повернуться и снова посмотреть ему в глаза. Говорить, впрочем, она не рискнула: есть минуты, когда совсем не к месту дрожащий голос. А её бы дрогнул, заговори она, обязательно.

– Но нас всех тут, пожалуй, есть за что бояться, – продолжил он. – А поесть – это, сеньора, вы правильно придумали.

И больше не говоря ни слова, они пошли догонять однокурсников в опускающихся на школу теплых сумерках.

***

Одиль проснулась посреди ночи резко, рывком, будто вынырнув из-под тяжёлой воды. И огляделась. В их с Беллой комнате царила тишина, прерываемая разве что шумом ветра и листьев из открытого окна и мерным дыханием спящей иберийки. Снаружи, насколько можно было судить, тоже было тихо – во всяком случае, никто не производил достаточно громких звуков, чтобы пронизать дубовую дверь и надёжные каменные стены. Она бросила взгляд на часы – ещё не пробило полуночи, но легко можно было поверить, что её одноклассники, из которых многие клевали носом ещё на ужине, вряд ли вдруг обрели энергию для приключений на ночь глядя.

И всё-таки…

Она осторожно выскользнула из-под шали, которую натянула на себя в зябкой дремоте, и прокралась за дверь. В коридоре действительно было тихо, хотя спали далеко не все: прислушиваясь у дверей, она различила в какой-то момент возглас Алехандры, в другом месте – смех Франсуа, у третьего порога – отголоски серьёзного обсуждения между Клаусом и Францем, хотя о чём, в бормотании было не разобрать. Так или иначе, то, что разбудило её, явно никак не встревожило остальных.