Я подхватил куртку и отправился в центр городка. Все пункты аренды машин закрылись на праздники, да и машины-то давно уже разобрали, но в отдалении, у спусков, я успел заприметить кое-что другое. Там готовили трассу к чемпионату мира, который должен был проходить под Новый год, кругом стояли таблички, запрещающие проход, вся та часть горы была заставлена строительными вагончиками и экскаваторами, территория со всех сторон обнесена забором, но впотьмах я отыскал угол с большими сугробами, по которым легко смог вскарабкаться и перелезть; я бродил по безлюдному пространству: стенды с названиями компаний-спонсоров, большая трибуна, ратраки, скользившие на своих гусеницах вверх и вниз по отвесному чемпионскому склону, а снег все продолжал сыпаться.

Вдали у зоны финиша – под выверенным углом, так чтобы попадать фоном в кадр, когда камера дает увеличенный план лыжника в момент после торможения, пока тот щурясь смотрит на табло с временем и с улыбкой машет зрителям, – высилась витрина, а в ней стоял «Рейнджровер» бархатисто-синего цвета.

Я достал телефон и стал звонить.

Два часа спустя, ближе к полуночи, я вырулил сквозь метровый проем распахнутой витрины и поехал по улицам города; снег прекратил идти, звезды светили мне сквозь панорамную крышу, и именно в этот момент, в этом месте до меня вдруг дошло, что правду говорили мужики постарше у нас в бюро за обедом или поздними вечерами на выездных конференциях в отелях, когда на телефон приходили оповещения об ураганах в Мозамбике, наводнениях в США, голоде в Йемене или массовой волне самоубийств в Южной Америке, Северной Африке или Австралии, они говорили, что контрамарки точно будут, и звучало это не гордо и не высокомерно, а просто как сухое изложение фактов, и я понял, что если только потянуть за нужные ниточки, если сделать верную ставку, если только решить – раз речь идет обо мне и о безопасности и свободе моей семьи, – то нет никаких пределов того, на что я готов, и тогда выход найдется, тогда контрамарки точно отыщутся.

Я припарковал машину перед домом, прокрался внутрь и разбудил Каролу, сказав ей собирать вещи, их и было-то немного, мы ведь собирались провести здесь одни выходные. Я закинул все в бездонный багажник, она вышла, держа на руках нашу дочь, завернутую в одеяльце, и увидела громадный внедорожник, широкие, новенькие колеса с зимней резиной, и вот тогда-то все и случилось, когда, узрев мощь, комфорт, полноприводность автомобиля, который я раздобыл для нас, она не поцеловала меня, не сказала, что любит, даже не посмотрела мне в глаза, а произнесла: «Где детское кресло?»

Поначалу я даже не понял вопроса, пробормотал как в бреду что-то вроде того, что Вилья может сесть на подушки.

«У нее должно быть развернутое против движения детское кресло, ты что, не понимаешь?»

«– Меня просто накрыло, – сказал я много лет спустя на сеансе психотерапии. – Такое разочарование. Я ожидал… даже не знаю… Чего-то большего.

– Чего же, медаль, что ли? – Карола выдавливала слова между всхлипываниями, сопли текли вдоль уголков губ, и мне пришлось отвернуться, чтобы не поморщиться от брезгливости.

– Чтобы ты решила, что я молодец, – ответил я слабым голосом. – Чтобы сказала что-нибудь приятное.

– Дидрик, – вмешался психотерапевт с весьма заинтересованным видом, – почему вам необходимо одобрение Каролы?

– Не одобрение, – промямлил я. – А, наверное, чтобы она один хренов раз выразила хоть каплю…

– Благодарности? – Ей даже удалось изобразить сарказм между всхлипами.

– Да, вообще-то, – холодно улыбнулся ей я. Терапевт пометил что-то у себя в блокноте. – Для разнообразия. Капельку долбаной благодарности».

«Сидеть по направлению движения ей можно будет только с четырех лет, думала, ты и сам это знаешь, – сказала она, я сунул ключи ей в руку и ответил: – Делай, блин, что хочешь, я пошел спать, с Рождеством». Через несколько минут мы, разумеется, уже катили в сторону Даларны, она сидела с Вильей на руках и дремала, остаток ночи мы не сказали друг другу ни слова, как и за все Рождество.

Но даже ссора и молчание не могли разрушить очарование часов, проведенных за рулем, пока я петлял на рассвете по узким даларнским дорогам, а снег лежал пухлым белым покрывалом, как ванильное мороженое, – Эстанвик, Суннанхед, занесенная снегом церковь, дым из труб, моя спящая семья на широченном заднем сиденье – равно как тревожное состояние, вызванное всем – унижением, махинациями, преградами, на которые мне пришлось закрыть глаза, чтобы одолжить на три дня астрономически дорогой спонсорский автомобиль, для чего один из устроителей сочинил историю об особом сервисном обслуживании в Стокгольме, – ничто не могло замарать триумф от того, что я справился, отказался быть маленьким человеком, тем, кто сидит и ждет, как голодный птенчик, чтобы Папаша Государство и Мамаша Банковская Система разобрались с его неприятностями, а вместо этого засучил рукава и просто со всем справился.

Такое же смачное чувство, только еще во сто крат ярче, я испытываю, сидя верхом на квадроцикле, направляя его вниз по лесной дороге обратно в Эстбьёрку и останавливаясь у доски объявлений, чтобы забрать икеевский мешок, который так и лежит в прицепе, а потом меня вдруг озаряет, я сдаю назад, начинаю ковыряться, и в результате после нескольких минут потной возни мне удается-таки накрепко прикрутить прицеп к фаркопу, только дым и зной не позволяют мне поддаться желанию запеть во весь голос.

Я убеждаю себя, что на этот раз меня ждет не такой холодный прием, что даже если она не падет тотчас ниц и не выкажет мне благодарность за наше спасение из этого ада, а станет ныть о том, где сядет Бекка, или где я взял такую тачку, или почему я так долго отсутствовал, я не буду злиться, не буду грубить и ругаться, а просто спокойно скажу, что это лучшее из имеющегося, что на этом можно добраться до Реттвика: я решил проблему как мог, а теперь поехали.

Хватит надеяться на признание. Хватит ждать аплодисментов. Будь взрослым.

«Ты просила вытащить нас отсюда, я это и делаю». Что-то в этом духе.

А крохотные ручки Бекки обовьют мою шею.

Коляска одиноко стоит в канаве на обочине.

Дымовая завеса уже так сгустилась, дорогу, лес и небо так заволокло, что я едва не проезжаю мимо. Коляска вывернута ручкой к дороге, словно кто-то намеревался пойти с ней прямиком в лес, но потом раздумал. Козырек коляски поднят, я узнаю ткань, различаю мелкие детали, коньячного цвета кожаные вставки на ручке, под коляской – маленькая белая подушечка на молнии, эту подушечку можно превратить в дождевик, легко и быстро надеть поверх коляски, и предназначен он именно для этой модели.

И все.

Белая табличка компании DalaEnergi, желтая посверкивающая обертка от печенья в синей велосипедной тачке, втиснутая между молочной бутылкой и камнем с надписью «СЕМЬЯ ЯНСОН». Именно здесь я оставил их три четверти часа назад. Ну, от силы час назад.

Я останавливаюсь, глушу мотор, спрыгиваю с квадроцикла. Кричу сначала «КАРОЛА», потом «КАРОЛА, ВИЛЬЯ» и, наконец, просто «АУ», много раз подряд выкрикиваю это АУ.

Ответом мне лишь тихий шелест деревьев, дальний вой сирен, и за всем этим я различаю словно приглушенный непрерывный фон: завывание. Треск. Пожар.

Кричу опять. Ору, воплю. Стоя у коляски, ощупываю оставшуюся внутри люльку из нежного гипоаллергенного материала, одеяльце и пеленка исчезли, но я нахожу маленькую тряпичную куклу желтого цвета, ее купил Зак в том детском магазине, Бекка любит утыкаться в нее носиком, когда засыпает, за что мы прозвали куклу Снуфсиком, я достаю ее из коляски, прижимаю к лицу и вдыхаю запах молочной отрыжки и дремы, прежде чем снова взвыть во весь голос. «АУ».

«Я же сказал тебе ждать».

И все же ни злости, ни разочарования от того, что она – они бросили меня одного здесь, только стыд, это ведь я их бросил, сбежал, мне следовало объяснить ей задумку с квадроциклом, но я боялся, что она будет против или станет ссориться и ругаться, и опять начнется вся эта тягомотина, проще было сделать, как я и сделал.