— Пойдем, я покажу, где чайная, — бесцветным голосом сказала Раду. Пока она подготавливала комнату, Таня переоделась, радуясь, что Мангон не обратил внимания на ее вид. Возможно, проблемы из-за ворованной формы еще впереди, но лишний раз злить дракона не стоило.
Чайная комната располагалась на территории Мангона, в обычное время закрытая от любопытных глаз, как и все остальные его двери. В другой день Таня обрадовалась бы возможности попасть в святая святых и с любопытством осматривала все вокруг, но в ту ночь ей было не до того. Раду растопила камин, и скрытая система труб разнесла тепло по комнате, прогревая ее до самого потолка, по которому летали расписанные птицы. На стенах сидели, куда-то мчались, вкушали плоды и купались в огненных озерах мозаичные драконы. Паркетный пол покрывали многочисленные подушки самых разных размеров и цветов, а посреди просторной комнаты стоял один-единственный квадратный столик. Над ним расцветала стеклянными соцветиями большая электрическая лампа.
— Садись, — кивнула Раду, — дэстор скоро придет.
Таня послушалась. Она подтянула к себе ноги и некоторое время молчала, наблюдая, как экономка накрывает на столик. Вот появился чайник, покрытый яркой красной глазурью, на которой распустились нежные лилии. Рядом Раду поставила кувшин с пробковой крышкой, тяжелый и горячий, а затем — небольшой стеклянный сосуд, похожий на молочник. Она достала маленькую красную чашку и бережно опустила на стол, потом помедлила, недобро покосилась на Таню и извлекла вторую для гостьи. Последним на столе оказался глубокий деревянный поднос. Когда все было готово, экономка не ушла, а встала в стороне, сложив руки на животе и не сводя взгляда с Татаны.
— Вы же занимаетесь деньгами. Почему вы ставите на стол? — спросила Таня, не выдержав напряженной тишины.
— За дэстором ухаживаю я, — с гордостью ответила Раду, — и никто не отнимет у меня это право.
— Простите, что я поставила дэстора в опасность, — сказала Таня, пытаясь заглянуть Раду в глаза. Та ответила прямым неприязненным взглядом.
— Ты обо мне ничего не знаешь и не представляешь, за что на самом деле должна просить прощения. Извиняйся перед Мангоном.
— Рад, что вы здесь, — с этими словами Адриан вошел в кабинет. Увидев Раду, он легко дотронулся до ее руки. — Ты свободна. Отдохни немного.
Экономка помедлила, но ослушаться совета господина не решилась. Мангон же босиком прошел вглубь комнаты, сминая подушки узкими ступнями, и медленно, почти торжественно опустился за столик напротив Тани, так что у нее появилась возможность получше рассмотреть его.
Хозяин замка выглядел куда более бодрым, чем полчаса назад. Для разговора он выбрал черный костюм с плащом, покрытым золотыми рунами. Сквозь мокрые волосы на голове виднелись черные чешуйки. Когда волосы высохнут и небрежной шапкой укроют голову, пластинок видно уже не будет. Косу сменил длинный хвост, и с него на плащ капала вода. Мангон положил руки на стол, и Таня увидела, что они покрыты черной краской, которая сдержанно блестела мелкими мерцающими частичками. Глаза он жирно подвел черным и опустил от них две линии по щекам, напоминавшие дорожки от слез.
Таня поймала себя на мысли, что теперь видит в нем дракона. Точнее, не столько дракона, сколько скрытого зверя, который сейчас, чистый и сытый, мирно дремал, прикрыв чуть раскосые глаза. Мангон медленно переставлял чайные принадлежности на столе так, как ему было удобно. Широкие рукава мешались, грозя смести все вокруг, и он привычным изящным движением придерживал их. Таня же все больше нервничала, гадая, что такое собирается Мангон ей сказать. Торжественное молчание давило на нее, и она принялась ерзать на своем месте.
— Почему у вас черные руки? — спросила она, только чтобы разбить невыносимую тишину. Мангон поднял на нее взгляд. Зрачки были нормальными, человеческими.
— После нашего разговора я проведу похоронный ритуал, — негромко ответил он. — Когда человек умирает, его провожают в другой мир. Это значит похороны. Драконов же мы сжигаем, чтобы они быстрее нашли дорогу к Великой Матери. Это, — он немного развел руки, демонстрируя украшенные золотыми рунами одежды, — мое ритуальное одеяние. Я покрываю руки черным, когда мне предстоит траурная служба.
— Я не знаю, что сказать, — начала Таня. — Я так жаль…
Мангон прикрыл глаза, глубоко вздохнул, вероятно, справляясь с накрывшими его чувствами. Таня видела, как сильно он сжал челюсть, как губы вытянулись в узкую линию. Но спустя несколько секунд Мангон был спокоен.
— Давай выпьем чаю, — предложил он. — Нам обоим нужно немного прийти в себя.
Тане захотелось закричать, что она не хочет никакого чая, что им нужно поговорить, расставить наконец все точки в их истории, высказать все, что должно быть высказано, но она не посмела перечить. Просто постаралась оставаться спокойной, как это делал Мангон, но получалось у нее плохо.
Адриан как будто и правда забыл о горестях. Он аккуратно поднял широкие рукава до локтей, демонстрируя покрытые черной краской предплечья, мгновение помедлил и принялся за чайную церемонию. В полной тишине он омыл и прогрел посуду. Струя горячей воды, громко журча, ударила в фарфоровые стенки чайника, а потом и стеклянного молочника, окатила их, отогрела, обожгла паром.
— Так чайник будет готов к завариванию воды, — пояснил Мангон. — Некоторым вещам нужно перетерпеть жар, чтобы раскрыться.
“Как и людям”. Он не сказал, даже глаз не поднял, но эти слова повисли в воздухе. Мангон отмерил ложечкой чай и высыпал его в красный чайник. Чаинки тут же потемнели, начали впитывать влагу и жар. Мангон же залил к ним воду из медного графина и, подождав несколько мгновений, вылил ее на деревянный поднос.
— Я заказываю лучший чай, который можно найти в Иларии. Его везут издалека, с залитых горных склонов Цинь-Синя, и он покрывается пылью. Листья нужно промыть, но нельзя их держать долго в этой воде, грязь должна уйти сразу.
И снова Тане показалось, что в этих словах прячется какой-то двойной смысл. А может быть, она просто устала, издергалась и была готова в каждом движении плеч искать намеки и подсказки. Мангон поднял графин и неспеша, тонкой струйкой влил вторую порцию воды. Густой пар обтекал его пальцы, не причиняя никаких неудобств, и едва заметно пах пряным ароматом чая. На этот раз он опустил на чайник крышечку, трогательно крошечную в его длинных пальцах, прикрыл глаза, то ли отсчитывая секунды, то ли просто ощущая, как время омывает его и течет сквозь. Затем вылил настоявшийся чай в сосуд, что Таня приняла за молочник, а из него разлил по маленьким чашкам. Легким движением пододвинул одну из них Тане и показал на нее рукой: угощайся. Она взяла чашку к себе, но пить не решалась. Мангон же поднес свою чашку ко рту, придерживая ее за дно второй рукой, и сделал маленький глоток.
— Чаепитие было важной традицией в Иль-Абуре, — все так же негромко, спокойно сказал он. — Когда мой народ бежал из него пятьсот лет назад, когда терпел бедствия, обнищал, а потом перенял северную культуру, он многое забыл. Сейчас иларийцы пьют травяные отвары, как северяне, быстро, на ходу, закусывая их хлебом и пирожными. Я уверен, что они многое потеряли, отказавшись от наследия предков, — в его глазах блеснули искорки воодушевления. — Прошу, пей. Такой чай сложно найти в наших краях.
Мангон снова сделал маленький глоток, и Таня последовала его примеру. Аромат оказался очень насыщенным, куда до него пакетированной крошке, к которой она привыкла, а вкус — мягким и сладковатым. Чашка приятно согревала ладони, а напиток — горло, неспешный ритуал успокаивал, а сам чай придавал новых сил и удивительным образом наполнял, насыщал. Мангон снова залил воду в чайник, придерживая рукава, вылил желто-зеленый чай в стеклянный сосуд. Два маленьких листочка кружились в горячей глубине, влекомые невидимыми течениями, легкие, несчастные. Мангон протянул руку к Тане. Она молча поставила чашку, позволяя наполнить ее. С тихим стуком чайник вернулся на деревянную подставку.
