Единственная грусть, которая есть у меня в жизни, – это то, что я не могу видеть свою душу.
Как бы ни оборачивалась, ни смотрелась в зеркало – её там нет. Это не значит, что у меня нет души. Я каждый раз вижу, как другие души тянутся к моей и общаются о чём-то. И она им явно отвечает. Просто для меня она сокрыта, так надо, знать всё заранее неинтересно. И да, я не слышу их, о чём они говорят, только отдалённый шум и отголоски. Так что я не знаю все тайны Вселенной и в точности кому что уготовано. Пусть так. Зато я знаю, что они есть, что они общаются и что всё не просто так. И пусть даже это какие-то галлюцинации или бред, но я в это верю, для меня это реально. И вся моя жизнь подвержена этому волшебному факту.
Мне неизвестно, почему я такая. Но, вероятно, из-за того, что я их вижу, я не тревожусь в этом мире ни о чём. Я знаю, что в нём всё правильно и по плану. И возможно, потому, что у меня нет никакой тревоги, я так умею этой земной жизнью наслаждаться, каждым её самым маленьким моментом. И скорее всего, именно поэтому я могу работать тем, кем я работаю сейчас.
Мама говорила, что у меня всегда всё происходит, что ни захочу. Она не могла этим управлять, заставить меня делать то, что ей бы самой хотелось. Это было бесконтрольно, просто как вспышки импульсов и всё. Она любила меня и просто радовалась от того, что у меня всё так. К примеру, однажды мы шли мимо детского магазина в нашем небольшом городе. Мы редко бывали в центре, жили на окраине, на самом выезде. Основное время я проводила во дворе и в небольшом лесочке через дорогу. Мама всегда боялась, что я её так смело перебегаю, ведь это была достаточно оживлённая трасса в четыре полосы. Но мне было легко, я знала, где сейчас ближайшие машины и чем заняты души их водителей, они не планировали меня давить. За дорогой были посадки – небольшая полоса деревьев, защищающих поле от ветра. На поле ничего уже давно не сажали, и оно зарастало невероятно высокими зарослями сорняков, мелкого кустарника и опасного борщевика. Но между ним и леском была малюсенькая речка, а скорее канавка, с еле текущей, почти стоячей заболоченной водой.
Я бегала туда ловить лягушек. Ну как сказать«ловить». Они сами прыгали ко мне в руки. Я ложилась на живот на мягкую траву и выставляли вперёд руки вверх ладонями. И могла провести так очень много времени, порой даже засыпая, наслаждаясь солнцем и запахом пряных трав. Лягушки скакали по мне, садились бабочки и переливающиеся стрекозы. Я смотрела на них и любовалась. Большие лягушки давали себя погладить, закрывая от лёгких касаний свои круглые глаза и чуть прижимая голову под моим пальчиком. Очень забавно сглатывая горлом.
Так я могла провести целый день. Каждый день весны и лета. В детский сад я не ходила. Соседская бабушка с первого этажа приглядывала за мной. Хотя чаще она просто спала в своей прохладной маленькой спаленке или во дворе в старом выцветшем кресле, а я была, где хотела, и делала, что хотела. Но маме было спокойнее уходить на работу на завод с чувством, что ребёнок с кем-то. Хотя, думаю, в душе она знала, что я одна. И её душа о моей не волновалась. Она доверяла меня миру.
Доверие – ещё одна отличительная черта моего существования. Я доверяю всем людям и миру безусловно. Зная, что всё есть так, как надо, невозможно и не доверять.
Зимой я лепила снеговиков вдоль дороги. Самых разных, несколько десятков. Если в доме были краски, случалось это, к сожалению, не так часто, то я их разукрашивала разными цветами. А потом устраивала себе небольшой уютный трон в сугробе на обочине и наблюдала. Мне нравилось видеть лица людей в машинах, проезжающих мимо них – ровного строя снежных статуй. Дети тыкали пальцем в стекло и смеялись, родители улыбались. Одинокие водители еле заметно краем глаза смотрели на них, стараясь не отвлекаться от дороги. Но самыми красивыми были реакции их душ. Когда им что-то очень нравится, они начинают сиять интенсивнее и ярче. Я знаю, это радость. И нет ничего прекраснее на свете, чем сияние счастливой души.
Так вот, я отвлеклась от истории. Мы шли по городу из поликлиники, где мне должны были сделать плановую прививку, но не сделали, потому что почему-то опять именно на нас закончилась вакцина. Я просто не хотела, вот врачи и не могли сделать то, чего мне не хочется. Мама, поняв это, достаточно скоро перестала меня туда водить совсем. В итоге нет у меня почти ни одной нужной прививки. И карточки тоже нет медицинской, утеряна странным образом. К слову, я ни разу в жизни не болела. Мне не надо было.
И вот, мы идём по тротуару к остановке, чтобы уехать на автобусе домой. И дорога проходит мимо детского магазина, на витрине которого только что установили новую выставку самых прекрасных игрушек. У меня их дома не было почти совсем. Покупать маме их было не на что. Денег, которые она зарабатывала, трудясь в поте лица пять дней в неделю, хватало только на еду и жильё, которое всё время требовало какого-то ремонта. А папа и того меньше приносил и тратил все на самое необходимое – спиртное. Поэтому, сами понимаете, не до игрушек. Для меня в них и не было необходимости. Весь мир для меня был большой игрой.
Но тут меня зацепило. Большая кукла, почти с меня ростом, в красном платье и с таким же ярким большим бантом сидела в самой середине. Гордо, по-королевски подняв голову среди самых разных мишек, клоунов, плюшевых собачек. Искренняя девочкина мечта.
– Я хочу такую! – сказала я маме, остановившись у стекла как вкопанная.
Мне было только три года, но я абсолютно осознанно отследила выражение острой боли на дорогом мамином лице. Я знала, что она не может для меня это желание исполнить, но это совершенно не мешало мне его иметь. Я просто хотела себе эту куклу. Без криков у магазина, просьб купить, подарить, без слёз и жалоб «Дайте, дайте!». Я просто захотела, сказала об этом всем вокруг и пошла дальше. Абсолютно счастливая, как раньше и была.
А через неделю мама принесла мне эту куклу с работы. Удивительным образом её нам подарили. У внучки начальницы был день рождения. И гости, не сговариваясь, принесли два одинаковых подарка среди многих. Девочке хватило и одной. А начальница, которая, к слову, никогда не питала особой любви к моей маме и не обладала потребностью в благотворительности, а была скорее злой мегерой, почему-то вдруг вспомнила, что у одной из её работниц есть маленькая дочь, и решила отдать вторую куклу нам. Мама сказала, что я просто захотела и у меня сбылось, и так всегда бывало. Но я как-то не старалась это отследить, мне просто нравилось жить без всяких пониманий.
Так на несколько лет у меня появилась подруга. Вместе с мамой мы дали ей имя Анюта. Она умела ходить за ручку, переставляя ноги, и говорить «мама», закрывая и открывая глаза. Моя мама сама смотрела на неё каждый раз с восхищением, как маленькая девочка, стирала её платьишко и нежно укладывала спать рядом со мной в кроватке, сделанной своими руками в грубом деревянном ящике из-под яблок. Я никогда не общалась с другими с детьми. В округе их совсем не было, как и детских площадок. А в сад, как помните, меня так и не отдали. Из-за отсутствия прививок и потому, что мама не успевала меня туда довести, не опаздывая на работу.
Вот Анюта и стала для меня образом другого маленького человечка для общения. Именно тогда я научилась отличать живое от неживого. Потому что у моей подруги не было души. Я много говорила с ней, рассказывала разные истории, а она смотрела стеклянными глазами, и за ней не было ничего. Не было того восхитительно приятного сгустка золотого света, который был за каждым человеком. В общении с ней ко мне не тянулись его лучи. А я с самого детства так любила говорить с другой душой. Я знала, она слышит именно меня, то, что я хочу донести, а не как взрослые, что-то своё, что им показалось.
Я любила свою куклу, но не воспринимала её всерьёз. Поэтому, когда папа в порыве гнева однажды разломал её парой сильных ударов об стену, я не плакала. Я утешала маму. Она ревела навзрыд, будто потеряла дорогого человека. А я улыбалась и говорила:
