символ бессмертия и вечного обновления жизни, пели Любовь, пели Бога своего Иисуса Христа, в котором слилось все это... <...> Моя школа № 4 им. В. И. Ленина. Курск. О Несторе Федоровиче Шмыреве'. Мой учитель математики (в 7-м классе), алгебра, геометрия. Директор школы: кавалерийский офицер в отставке, офицерская стать. Все его боялись, когда выходил из директорского кабинета и шел по коридору, где кипели суета и беспрерывная потасовка всю малую перемену. (Надо описать школу — ее вид, внутренность, коридоры, классы, залы и прочее.) На уроке сидят за партами недвижимо, надо же подвигаться, кровь молодая — такая. Но раздавался клич, который несся по коридору: «Нестор идет!» Все мгновенно скрывались в классах и сидели молча уже тогда, когда он шел. А шел он в другой конец коридора, где помещались старшие классы, где он преподавал. Таков был авторитет директора. Никогда, за всю свою жизнь, не видел ничего подобного. Все его робели, боялись, хотя он никого никогда не обидел и не наказал. Но разговаривал он строго, сурово, разумеется, без какой-либо обиды или какого-либо бранного, грубого слова. Это было исключено. А женщины иногда позволяли себе называть провинившихся «болваны, дураки...», что приводило школьников в восхищение. Все дружно хохотали, без всякой обиды [но с чувством]. Не могу даже объяснить себе чувство, каким вызывалось это досаждение учительницам. С 1928-го Нестор покинул нашу школу, так как ему было отказано (как беспартийному) от директорской должности. Он ушел в Мелиоративный техникум преподавать математику. В числе его учеников в техникуме был Л. И. Брежнев, будущий глава Советского государства. У Нестора Федоровича я учился хорошо, был одним из лучших учеников в 7-м классе «Б», но, конечно, не столь блистательным, как его сын Сашка, учившийся в 7-м «А» — мой большой, лучший и единственный школьный друг. Сына своего Нестор Федорович гонял так, что весь класс замирал. Он спрашивал его у доски минут 30, досконально и строго. Потом говорил: «Садись!» — и ставил в своем знаменитом блокноте «удовл.». Было только две отметки — уд и неуд. Но в глазах всех учеников Н. Ф. был образцовым, справедливым, честным учителем. Вот на этом и держался его незыблемый авторитет. Все учителя чтили директора, ни о каких распрях, сплетнях, каких-либо нечистоплотных делах в учительской никогда не могло зайти и речи! С. И. Елкин также преподавал математику. Он был воспитанником московской математической школы. Говорил «паралейно» вместо «параллельно» — это был особый шик московской мат школы. Так же говорил мой покойный друг М. Ив. Заколюкин, научившийся этому у Колмогорова. Семен Иванович был, что называется, «человек добрейшей души», мягкий, какой-то ласковый, смешливый человек, любил пошутить, любил смышленых учеников — ребят и девчонок. С наступлением теплых весенних дней охотно отпускал с уроков 378
учеников, уже показавших свои знания, для того, чтобы не мешали экзаменовать остальных, особенно туповатых. Он старался подтянуть их по уровню знаний, охотно переспрашивал неудачно отвечавших и т. д. Я пользовался его расположением, так как учился всегда хорошо, особенно у тех учителей, к кому испытывал симпатию или уважение. Семена Ивановича очень любили все ученики. Он хорошо знал свои науки. Ученики это любят и ценят всегда. Доброта же его была воистину ангельской, и притом ему было свойственно чувство мягкого юмора. Думаю, он был из малороссов, мягкий, добрый, прекрасной души человек. Детей тут не обманешь. Его в шутку ребята между собой называли Сие-Никле. Первое слово значило Семен Иванович Елкин, второе — также фамилия сзаду наперед. Придумал это я, без какого-либо желания обидеть учителя, разумеется, наоборот — для большей, что ли, «интимности», дружелюбной ученической фамильярности, что ли. Ребята утвердили мою «творческую» находку (чем я очень гордился), и прозвище вошло в классный и школьный «фольклор», жаргон. Тетрадь 1989-1990 (Т) 24 мая 1989 г. Журнал «Огонек» со статьей некоего Эдварда (!) Радзинского об истреблении Царской семьи (Екатеринбург, 1918-й или 19-Й? год)'. Густая пелена лжи, какие-то случайные люди (стрелочники), механические исполнители-Палачи, истребители, да и то не все. Весь мир знает эту ужасающую историю, во всех подробностях. Знает имена всех тех, кто осудил на смерть Царя, его жену, пятерых детей, врача и прислугу, осудил на смерть весь род Романовых (за каждым, кто не сумел, не успел бежать, велась отдельная, персональная охота, как за зверем). Имена их прекрасно известны всем на свете. Кто руководил из Москвы всем этим злодейством, кто ставил людей, выбирал город и место убийства, кто назначал сроки, кто командовал, кто убивал, кто расчленял трупы, сжигал и уничтожал следы убийства. Все эти люди, начиная от первого лица до последнего из палачей, названы по именам в огромном количестве книг и бесчисленных газетных и журнальных статей. <...> журнал «Огонек» предпринимает попытку навести колер на это чудовищное <...> дело. Весь мир знает всю правду и лишь наши народы, по крайней мере — нескольких поколений, живут в абсолютной тьме, незнании и ложном представлении обо всей истории нашей несчастной страны, находящейся три четверти века под пятой Лизма, Стзма, Мзма. Страна покрыта пологом лжи, распространяемой печатью, Р и ТУ. <...> Эти люди сплели целую гигантскую цепь лжи и покрыли ею всю страну, все народы, 379
беспомощно барахтающиеся в этой дьявольской паутине. Гласность для лжи <...> — вот лозунг. О Федоре Абрамове До сих пор в памяти моей хранится не иссякая первое впечатление от чтения книги Федора Абрамова. Это было начало романа «Две зимы и три лета», деревня Пекашино, стоящая на берегу. Деревянная Северная Русь, так много говорящая сердцу, пароход идет, приплывает по реке, зелень, кажется, что весенняя. Славные, живые люди, родное русское племя, столь много претерпевшее, и неизвестно — на сколько еще веков запасаться терпением молодым поколениям Русских людей, если они хотят остаться русскими (впрочем, многие уже готовы продать себя за деньги, за иную жизнь). А ведь дело идет к тому, что их уже воспитывают, как рабов — на чужой воле, на чужой вере, на чужом хлебе, на чужом искусстве. И совершенно неважно, какой самозванец на данный момент стоит у кормила нашего корабля. Все равно, команда, которая им правит, составлена из людей одного покроя, одного типа, одного образа мыслей. Федор Абрамов Он интересовался музыкальными вопросами. Музыку воспринимал образно, эмоционально. Мне кажется, что это самый лучший способ постижения искусства, при котором и слушатель творит свой художественный мир, а не только испытывает от звуков физиологическое раздражение разного типа. Подобного рода восприятие искусства, думается, свойственно творческому типу личности, если можно так выразиться. Думаю, что такой тип человека существует с непонятно как возникающим импульсом творческого начала. Разговаривая о русской музыке в историческом аспекте, я как-то коснулся вопроса о самой генеалогии русской музыки, о влиянии на нее древнего язычества и, особенно, Христианства православного толка, заимствованного нами у Греков, прошедшего огромный искус несравненной эллинской культуры с ее аристократической утонченностью, богатством ладов и гармоний. Известного рода Византинизм, Византийство самой высокой традиции эпохи расцвета Империи вошло составной частью в Русскую музыку, обогатило ее и придало ей некоторые особые черты, связанные с самим характером Православного богослужения, с отсутствием механического органа. , несомненно, придало масштаб музыкальному представлению о Боге, свойственный католицизму, но, с другой стороны, сообщило известную тембровую нивелировку звучанию хора, съедаемого могучим органом и подчас играющего лишь второстепенную роль. Отсюда произошли формы ораторий, месс, кантат и других видов Европейской духовной музыки. Православная же религиозная идея всего полнее выразилась, пожалуй, в а'капелльном пении Б Русского хора. Культура эта, к великому 380
несчастью, подверглась чудовищному преследованию и истреблению в нашу несчастную революционную эпоху. Не знаю, сможет ли она когда-нибудь возродиться. Все эти вопросы очень живо интересовали Абрамова. Как-то у Андрея А Мыльникова говорили об этом чуть не целый вечер. Я понимал, что эта тема явилась неожиданной для моего собеседника; он задавал много вопросов, да и вообще, подобный разговор принимал очень широкий, «разбросанный» характер, много возникало ассоциаций. К чести моего собеседника, он не скрывал малого знакомства с темой беседы, напротив, задавал много вопросов и просил говорить побольше. Первое свидетельство умного, серьезного человека — то, что он не боится показаться «недостаточно культурным», незнающим и прочее, а, напротив, старается узнать как можно более того, что кажется ему ценным, интересным. Ведь умный, серьезный человек никогда не боится обнаружить своего незнания, особенно если он может пополнить свое представление о мире хоть чем-либо интересным. Беседовать с Абрамовым было одно удовольствие, мысль его была обычно резко очерченной, иногда полемичной, в духе тех проблем русской жизни, которые возникали тогда и продолжают возникать теперь. Жизнь русского человека нашего времени он знал весьма хорошо, многое видел, многое испытал сам. Любил Россию крепко, страдал за нее сильно, жалел русского человека, но и судил его подчас строго. Ж*ж*х В газете «Правда» прочел: «Рынок — одно из великих (достижений) открытий человечества, как бы колыбель культуры». Рынок — колыбель культуры, нравственности; спекулянт и ростовщик — главные люди эпохи. Именно в их руки отдаются жизнь и судьбы наших народов, в первую очередь — моего родного русского народа. Казалось бы, чего проще: раздать землю («Все поделить», — как думал когда-то Шариков — один из героев повести Булгакова «Собачье сердце»). Представьте себе нищего русского колхозника или совхозника. Надели его землею (хоть тысячью гектарами), что он будет с нею делать, не имея лишнего рубля за душою, вдобавок этот рубль теперь пятака не стоит. Земля попадет в руки дельцов — советских или иностранных (это неважно, они в большинстве — одного типа, одного профиля). жж Русские журналы с небольшим тиражом, увы! Своего рода литературное гетто для русских. Решительно, /1. И. Чичиков — герой Нашего времени, «пуще всего береги копейку» (слова отца ). 381
