Упразднить преподавание М и Л — этой изуверской псевдонауки, приведшей наш народ к рабскому, колониальному положению. Уничтожить, низвергнуть памятники М, Л, С, Д — палачам нашего народа. Ликвидировать трупную свалку на Красной площади, заново сложить участок Кремлевской стены. Убрать Мавзолей и упразднить лицезрение и народное поклонение трупу Л. Очистить и сделать Кр площадь торжественной площадью, свободной от присутствия войск, демонстрации орудий убийства. [Вместо] памятника палачу Л восстановить памятник А П, освободителю крестьян от крепостной зависимости. Жжх Шостакович. Биография Хентовой. Сборники его статей. Газеты: «Правда», «Литературная газета», «Литературная Россия». Журналы: «Наш современник», «Новый мир», «Москва», «Слово» («В мире книг»). * *. * 7 декабря 1989 г. Наше время характерно небывалой, неслыханной ранее концентрацией единоличной власти над огромным количеством людей. Рука судьбы возносит этих, вчера еще совершенно безвестных и ничтожных людей, на вершину человеческой пирамиды. Дети бакалейных торговцев, секретари райкомов партии и им подобные вертят миром как им угодно. В их руках целые страны и континенты, повинующиеся чудовищной силе, находящейся в руках этих властелинов. (Развить мысль о силе: не только бомба или заряд бактерий, но и газеты, журналы, радио, медицина и, наконец, пища, питье и сам воздух — все в руках этих ничтожных марионеток, выбранных ареопагом мировой финансовой власти и поставленных на свои диктаторские посты.) Недиктаторской власти теперь вообще нет. Она отличается лишь внешним театральным механизмом, выборами, свободой абсолютно несвободной печати и пр. Все эти марионетки, сбрасываемые и назначаемые подлинной властью мира — концерном богачей, отравлены ядом честолюбия, больны СПИДом властолюбия. За «место в истории» они продают все: отца, мать, самого Бога (у некоторых из них он есть «для виду», другие же обходятся вообще без этого устаревшего атрибута, который теперь, впрочем, понемногу входит в моду), продают государства, народы вместе с их древней землей, доставшейся им в наследство или завоеванной. Все это идет с молотка... за «место в истории». Какая череда этих властителей хотя бы в одной России и сколько их, один ничтожнее другого, превосходящих друг друга только в количестве проливаемой крови. 374

Жжх Гаврилин попробовал свое мастерство и в области балета — этого любимого искусства гос чиновников и дипломатов. Тугони отдыхают душою после каких-либо важных международных сделок. Но и здесь Гаврилин остался своеобразным художником. Вместо показа красивой светской жизни какого-либо изысканного сословия или абстрактных фигур композитор взял сюжетом рассказ Чехова «Анна на шее», наполненный простым и горьким содержанием, исполненным острого социального смысла. Драгоценным качеством музыки Г является чистота ее стиля — признак врожденного таланта и высокого стиля. Это качество особенно заметно среди массы компилятивной, несамостоятельной, прикладной музыки, обильно создаваемой в наши дни. Каких только названий и терминов не придумывают наши музыковеды для оправдания такого псевдоискусства, свидетельствующего об упадке содержания и вкуса ее авторов. Разнииа между трагическим у Блока и Ахматовой Трагизм у Ахматовой имеет какие-то конкретные, личные причины: расстреляли мужа — прекрасного поэта Николая Степановича Гумилева, в каторгу попал ее сын, сама жила в постоянном страхе, видя вокруг себя истребление людей, несчастья, беспрерывно льющуюся кровь. Все это сообщило ее поэзии мрачные, трагические ноты. Но людей она мало знала. В ее высокомерии есть нечто скрытое, таинственное. По всей вероятности, она была близка с кругом масонов. Это мое глубокое убеждение. Отсюда постоянное стремление к тайне, к таинственному, шифрование произведений, знаки, инициалы — все это пронизывает ее стихотворения на каждом шагу. Сама ее жизнь есть свидетельство того, что она (как и Пастернак) была под неусыпной охраной. Их нельзя было трогать! И страх ее, думаю, был преувеличен. О Блоке: Трагическое он носил в самом себе изначально и таким видел мир— органично. Не нужно было никаких особых потрясений, кроме обычных для человека — крах любовной мечты, развал семьи, относительного благополучия, нищета и пр. Слава поэта была, что называется, весьма небольшой, не всероссийской и уж совсем не всемирной. Такой и сейчас нету! И не надо. Великому национальному поэту совершенно не нужна мировая слава. Она — пустой звук. Постоянное упоминание имени — избавляет от прочтения стихов, от вникания в их глубины. А стихи Блока — истинной глубины. Глубины сердечного чувства, глубины мысли, глубины души. Никаких особых потрясений не испытав, он носил в себе неблагополучие мира, видел, чувствовал его близкую гибель. Теперь об Ахматовой. Кажется, что именно она была тесно связана с Масонством. Круг людей, особенно Англии, — центр масонства (Ротшильд остается королем мира, несмотря ни на каких нувомиллионеров: Хантов, князьков из Арабских Эмиратов и пр.). Все 375

знакомые: Анреп, сэр Исайя Берлин, Рандольф Черчилль, вопящий во дворе так называемого «Фонтанного дома», культ дома, культ нищеты (аристократической), культ якобы Духа, большие знания, постоянное стремление к Тайне”. «Твардовский — так себе поэт, в нем нет тайны»" — весьма глупые слова, между прочим. Яркий, крупный человек всегда несет в себе тайну. А как раз в поэзии Ахматовой нет творческой тайны, нет ничего неожиданного. Хороший социалистический реализм. Знаки. Сама ее премия в захолустной академии, как видно, устроенная масонской ложей, что характерно для Италии. Подозрителен и Чук со своими связями. В этот же круг попал и Шостакович под конец жизни. <...> Анреп — также художник-мозаичист “(?). Это, конечно, вовсе не художник. Наполнитель, наноситель знаков, в библиотеке, на полу. Мощнейшая организация, страшная. Отсюда ее связь с еврейскими поэтами. Карьера Бродского, Поэма Рейна и пр. Был в этой компании один поэт с русской фамилией, также эмигрировавший, сделавший в Америке скромную карьеру’. Мои учительницы и учители Александра Николаевна Гамова — учительница по географии. У нее я брал (частным образом) уроки музыки и французского языка. [Она] жила напротив школы, одноэтажный дом (улица Луначарского), уютные маленькие комнаты, окно на улицу, домашние цветы в банках, пианино. Толстоватенькая женщина небольшого роста, молчаливая, с постоянным страхом в глазах. Над ней глумились ученики, звали ее «Бочкой». Лет 45 с небольшим. Воспитанница Смольного института. Александра Алексеевна Моисеева — другая смольнянка. Стройная брюнетка, немолодая, лет под 50, в очках, одета строго. Преподавала русский язык и литературу, она же заведовала школьной библиотекой, находящейся в первоклассном состоянии: книги безукоризненной сохранности, в отличных новых переплетах, даже самые маленькие, крошечные книги, например, сборничек стихов С. Есенина страниц на 40—50 — в отличном картонном переплете с прожилкой. А. А. была нашей классной руководительницей в 9-й (последний) год моего обучения. Она знала, что я занимаюсь музыкой и языком, относилась ко мне со вниманием, которого я тогда и не замечал — до того оно было тонко и деликатно. [Она давала мне читать хорошие книги.] Я читал много, главным образом, конечно, классику, в том числе и Шекспира. На уроках по литературе читала (сама!) вслух «Двенадцать» Блока и других. Прозу же Советскую, типа «Железного потока», читали ученики. Однажды она дала мне, по моей просьбе, мал сборничек стихов Есенина и попросила бережно отнестись, не потерять книжечку. Это были стихи 20—23-го годов (даты были в стихах), в том числе «Я — последний поэт деревни...». Эта новая для меня поэзия (до той поры я знал лишь классику: 376

Жуковского, Державина, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Майкова, Тютчева; хрестоматия по Русской литературе была моей настольной книгой) поразила меня... А. А. при окончании школы писала нам характеристики, где упоминалась склонность ученика. Ее советницами были девочки из нашего класса. Мне была указана девочками склонность к музыке, все знали, что я занимался ею частно и в музыкальной школе. Но А. А. сказала: «Нет! Он любит не только музыку, но много читает, знает поэзию, поэтому лучше напишем ему так: "При окончании школы обнаружил особую склонность к изящным искусствам"». Девочкам эти слова понравились, и они мне рассказали об этом. Но я очень стыдился, хотя и чувствовал справедливость мнения учительницы. Тем временем (1931 год) в этих словах было нечто постыдное, чуждое жизни и, даже, как бы враждебное ей. Ребята, узнав про эту склонность к изящному (хотя официально аттестат был зачитан на выпускном акте, после чего, на большом выпускном вечере в клубе железнодорожников, я выступил в жанре художественного чтения — читал рассказ Зощенко «Баня»), дружно смеялись, разумеется, безо всякой злобы, и, на всякий случай, я получил пару ударов по затылку, к чему привык за годы пребывания в школе, ибо был всегда самый маленький по возрасту в классе, худой, щуплый мальчишка. Звали меня «молекула», что безумно обижало, ибо в это вкладывалось понятие ничтожности, мизерабельности; всякий мог меня обидеть и, почти всякий, обижал, ибо тем самым показывал свою силу и положение в классе. Как видно, подобное дело свойственно всему роду человеческому и заимствовано из животного мира. Помню картинку: лев лежит, отдыхая в тени, львица — недалеко, также на хорошем местечке, дети — на солнце, занимая места по возрасту и силе. Подобное дело и в казарме, и (судя по книгам) в тюрьмах, лагерях, колониях и пр. По этому же принципу устроены все политические партии, предназначенные, как известно, для защиты справедливости, свободы, равенства и братства. Сильный и, особенно, группа сильных (сама тоже дифференцированная) выстраивает в ряд по принципу убывающей силы всех, доступных действию ее власти. Закон жизни — очевиден. До сих пор я помню эту учительницу — больше, чем какого-либо иного своего преподавателя, ибо в ней, в ее характере жили добро и любовь, которые коснулись и моего сердца, что не мешало ей, впрочем, делать мне очень резкие замечания за мои шалости и дурные поступки в школе (были и такие). Да! Еще любопытно — она никогда не смеялась. Редко-редко улыбалась, улыбка была мимолетная, лицо всегда серьезное, как бы сосредоточенное на чем-то, что лежало внутри, на душе ее. Читал Русскую поэзию ХГХ века: Державина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Майкова, Некрасова, даже слащавого Плещеева, А. К. Толстого, Тютчева, Фета... Они пели Человека, благородство его страстей, клеймили и осуждали всяческую низость, пели Россию, ее народ, пели кормильца- крестьянина, пробуждая в нас чувство сострадания к ближнему. Пели Природу — видимый 377