(взята, опять-таки, его внешняя сторона — обряд, а не символ веры). Словом — стилизация, имитация, муляж, декорация. Современный пышный оркестр немецкого типа с его, якобы громадными, возможностями, в сущности перенасыщен выразительными средствами. Как ни парадоксально, это изобилие средств приводит к тому, что он способен изображать только пустяки. Изобилие средств, их дробность, дотошность, изобилие деталей ведут к тому, что оркестровая музыка раздробилась, она способна изображать лишь мелкое, второстепенное, незначительно-характерное; раздутый, пышный механизм не способен уже выразить цельное, мощное душевное движение. Жжх Технический прогресс — это еще не прогресс человечества, путать эти понятия нельзя и, я бы сказал, вредно. Жжх Новые звуки — это не значит новый язык. Придумать новые звуки может, вообще говоря, любой человек, для этого совсем не надо быть композитором. Мне пришлось однажды иметь беседу с изобретателем «конкретной» музыки, парижанином Пьером Шеффером, очень симпатичным и в своей области, несомненно, даровитым человеком. Он сказал о себе: «Я не считаю себя композитором, и не являюсь им. Я — инженер-акустик. Но я человек и, как всякий человек, имею некоторую долю фантазии, умение комбинировать. Таким образом, я создаю музыку — чередованием звуков, которые представляются мне интересными. Но ведь это делали и Мусоргский, и Шопен». Дело здесь, конечно, не только в таланте и технике. Дело, и главное притом, в духовной посылке, в побудительном мотиве Творчества и, если угодно, только в нем. Легкомысленные стихи Пушкина воспринимаются нами так хорошо потому, что мы знаем, что это Великий Пушкин. Его величие только украшает иной раз свойственное ему легкомыслие, шутливость, озорное начало и т. д. Оно его делает более близким нам, более человеком. Но главное в нем, разумеется, не это, а то Великое, недоступное, что делает его Гением. О первой «большой» лжи Ребенком я воспитывался на литературе классиков, читал очень много. Я привык верить Печатному Слову, оно было для меня всегда Правдой. Тогда же я часто ходил в кино. У меня были, разумеется, свои вкусы и т. д. И вот в Курске (где я жил) однажды были по городу расклеены афиши, на которых значилось: «Гордость Советской кинематографии — "Броненосец Потемкин"», даже значились фамилии режиссера и оператора. Я стал заранее требовать билеты у матери и отчима. И вот мы все пошли в кинотеатр под моим давлением. 251
Разочарование было полным и у старших, и у меня. Картина провалилась и была снята через два дня (на второй день залы были пустыми). Я, вдобавок, испытывал конфуз перед ними от того, что заставил их потерять вечер, хотя никто меня не упрекал. Было очень скучно, не жалко тех, в кого стреляли, т. к. мы не успели их полюбить заранее с тем, чтобы потом пожалеть. Неприятное физиологическое чувство убийства — вот все, да еще черви, которые очень запомнились. Лет через тридцать я снова захотел посмотреть эту «Гордость нашей кинематографии». К этому времени я уже многое знал и думал, что по-другому буду смотреть фильм. Но фильм произвел совсем нехудожественное впечатление. Его грубый натурализм отталкивал и был мне противен. Что касается публики (которую всегда, конечно, презирают), то она никогда не ходила на эту картину. «Глас народа — глас божий». Увы, эта пословица ныне не в моде. И вот в конце 1978 года случилось мне быть во Франции на научной конференции (собеседовании) об искусстве, которая происходила в Сорбонне под председательством ее ректора. В обширном выступлении одного французского профессора, специалиста по киноискусству (читающего лекции в Университете Монпелье), речь опять зашла о фильме «Броненосец Потемкин». Картина называлась также крупным достижением, но уже Советского кино, а не величайшей картиной всех времен и народов. Лекция была с диапозитивами. Более пяти минут на экране показывались знаменитые «черви» в мясе — крупным увеличительным планом. Около пяти минут профессор говорил о символическом, новаторском изображении старой России, которую символизировали тухлое мясо и черви. Он говорил с восторгом, с упоением, наши ученые слушали. Бог их знает, что они думали, соглашались с ним или нет. Никто ему не возразил. Тут я понял, почему эта картина считается «Гордостью нашей кинематографии». Жжх «Быть художником — это значит не заниматься выкладками, а расти подобно дереву, которое не подгоняет свои соки... но доверчиво противостоит бурным весенним ветрам и не боится, что лето не наступит». Р. М. Рильке’ Жжх Много есть и иных точек зрения на искусство (творчество). Например, такая: Таинственное искусство превращается в выполнение чисто технического задания, иной раз и замысловатого... Жжх За последнее время о музыке написано огромное количество слов. Десятки, сотни и даже тысячи людей занимаются ее толкованием. Мусоргский называл их «музыкальными цадиками». Тысячи людей сделали своей профессией толкование 252
музыки. Обилие бессловесной, бестекстовой музыки особенно располагает к этому. Это называется философией. Признаться, я никогда не понимал, что значит философия в музыке. Чаще всего это произвольное толкование содержания музыкального произведения, если оно не открыто автором. Чем ни более суха, неэмоциональна и безобразна музыка, тем больший простор она дает толкователям, этим «цадикам». Чего только не приходилось читать? Иногда один толкователь говорит одно, другой его опровергает и т. д. Совершенно из «Гамлета» — Гамлет: Не правда ли, это облако похоже на кита (тигра)? Полоний: Да, совершенный кит (тигр). Гамлет: Спина как у хорька! Полоний соглашается‘. Фантазия здесь работает вовсю. Чего только не написано о музыке? Разумеется, все это — самое великое: мироздание, жизнь и смерть человечества, космос, судьбы мира и тому подобные высокие материи. Весь этот пышный словесный набор часто прикрывает полнейшую чепуху, лишь чисто техническую фантазию автора, пускает пыль в глаза доверчивых простаков. Такие толкователи иной раз состоят при особе композитора, они толкуют, разумеется, с позиций высшей философии, любую ученическую фугу, приплетая, чем автор руководствовался, сочиняя то или другое. Вся эта «философия» вышла из немецкого корня, главным образом из Вагнера, Ницше, но уже давно служит иным национальным идеям, попала, что называется, на «тротуар», опошлилась, стала достоянием любого теоретика, который запросто оперирует всей этой громкой, «пышной» некогда терминологией. Чем ни суше, ни схоластичнее музыка, чем она ни безобразнее, ни бездушнее, тем больший простор она дает для фантазии теоретика. Можно говорить, можно придумать что угодно — здесь ничего нельзя доказать и ничего нельзя опровергнуть. Каждый волен фантазировать как угодно. Вокруг этого создается целое общество людей, которых в ужасающих масштабах плодят консерватории, в огромном количестве (совершенно не нужном!) созданные у нас в СССР. Я не знаю, например, какого выдающегося композитора, певца или виртуоза выпустили: Ростовский, Горьковский, Астраханский, Воронежский институт и т.д., но они регулярно выбрасывают в жизнь десятки этих самых «цадиков», которые с важным ученым видом рассуждают об искусстве музыки священной. Обучая студентов, они воспроизводят сами себя в будущих поколениях, воспитывают (с малых лет на немецкой музыке) новых слушателей в снисходительном презрении к отечественной Русской музыкальной культуре, убивая в зародыше всякое национальное чувство, если оно появится у студента. За последние лет тридцать симфонии Шенберга (эта музыкальная каббала) проникли к нам повсеместно. Опорой ее являются консерватории и Союзы композиторов почти по всей РСФСР. В республиках еще стараются противопоставить этому, хоть отчасти, свое национальное духовное сознание. 253
В России же это сделать не так-то просто. Например, наша духовная хоровая музыка — некогда гордость и самобытность нашего духовного сознания, объявлена уже десятки лет вне закона, оскорбляется и истребляется повсеместно. Исполнить духовную музыку иногда можно, но фактически нежелательно (и это все понимают). Духовная же музыка католиков объявлена высшей ценностью (даже когда подобные произведения не являются особо интересными), хранятся, исполняются и у нас. Музыка Русского православия истребляется, унижается, третируется в последнее время. Подобно тому, как церковная роспись католических храмов объявлена бесценным сокровищем, а Русская иконопись почти полностью уничтожена и продолжает уничтожаться. Другое Дело композитора — разрешение технической задачи, иногда поставленной довольно сложно, замысловато и т. д. А дело теоретиков (их теперь очень много) — оснастить эту музыку пышным словесным «философским» орнаментом. Здесь фигурируют: «философское размышление» (так называется всякая медленная музыка), медитация, мироздание, космос, жизнь и смерть, добро и зло, становление личности, трагичность и прочее и прочее. Создан специальный «воляпюк», чисто музыковедческий. Признаться откровенно, я никогда не мог понять — о чем идет речь. Эти термины всегда казались и кажутся теперь весьма сомнительными. Подобные люди без всякого стеснения (создается впечатление, что и без глубокого понимания того, что они сами делают) пользуются цитатами, словами знаменитых художников прошлого, приспосабливая в своих трудах чужие мысли для своих собственных, часто совершенно противоположных. Именно так один критик заимствовал выражение Мусоргского «К новым берегам» (это обозначало поиск новых, неизвестных ранее путей развития национальной культуры) и обозначил так переход Современной музыки на рельсы додекафонии. Впрочем, возможно, что далее во времени наша музыка снова обретет черты коренные, национальные. Но сомнения нет в том, что она их в значительной степени утратила. Для того чтобы заявить о своей национальной принадлежности, композитор вставляет в свои сочинения цитату из Русской классики, зачастую бестактно. Есть такое выражение — амикошонство — весьма точно объясняющее смысл подобного деяния, так сказать: «Мы с братом!» жж В цирке — чистое искусство, чуждое какого-либо «разложения», декаданса, всякого уныния. Искусство, вызывающее восторг. Цирк — всегда праздничное, бессмертное, здоровое, «традиционное» искусство. Никогда не умирает в человеке восхищение удалью, красотой, ловкостью, смелостью, выдумкой, грацией. Нравственное искусство, здоровый народный юмор. 254
