Вышла она со своим пониманием свобод, идеалов, красоты, со своей непомерной злобой и непомерным честолюбием нувориша, понимающего, что если не сегодня, то завтра будет поздно (придет другой на твое место!). С ненавистью к крупной личности, со сниженным пониманием ценностей. Понимая преходящесть момента, она лихорадочно старается закрепиться в сознании людей. С малыхлет я жил в убеждении, что Шекспир, Микеланджело, Пушкин, Горький или Гоголь — это великие люди, великие творцы, а сочинения, ими написанные, — это великие произведения, с глубоким тайным смыслом, содержащие в себе огромный мир человеческих чувств, недосягаемые творческие образцы и т. д. И приступить-то к ним (подойти близко) казалось страшно. Разве что — в простоте души? Но теперь другое дело. Великое — стало расхожим. И это во всех видах и жанрах искусства. Какое-то всеобщее желание все понизить, умалить, сделать обыкновенным. Человек современный, деятель искусства, чувствует себя наследником прошлого, распоряжается им как своим достоянием, запросто, поправляя, переделывая в соответствии со своими требованиями и желаниями любые образцы т. наз. Классического искусства. Приспосабливая классику для выражения своих «малых дум и вер». Раньше — это называлось: «Грядущий хам» ”. Слушая музыкальные сочинения, созданные в наши дни на сюжеты или слова этих Великих авторов, как-то приходит вдруг в голову, что это совсем даже не такие великие произведения, а хорошие, но совсем не недосягаемые образцы, вдобавок отлично и всеми понимаемые, лишенные особо тайного смысла, хотя не свободные от намеков или недомолвок. Главное же впечатление, что это вовсе не великие или что на свете существует много великого. Колоссальная нелепость — когда надувшийся певец изрекает слова от имени Микеланджело: «Как я беру камень, бью по нему резцом» и т. д. А в музыке изображаются удары по этому камню. Это называется «Творчество». Но творчество — это не удары по камню, это совсем что-то иное. По камню может бить кто угодно, совсем даже не скульптор. Наконец, по камню бъет бесталанный скульптор с таким же рвением, с такой же убежденностью, как и гений. Значит, важен не процесс, а результат. Выражение механического процесса работы не дает никакого представления о творчестве. Смысл его нематериален. Колоссальное увлечение материальным, в то время как сущность искусства нематериальна. 14 июля 1979 г. Жжх Бунт против видимого зла окончился его как бы ниспровержением. На смену видимому злу пришло невидимое, усовершенствованное, так запутавшее жизнь, что человеку и не разобраться, где оно. Механизм зла запутан, как лабиринт, негде найти ни справедливости, ни правды, сплошь и рядом человек, исполняя 95
какую-либо невинную с виду функцию, сам поддерживает угнетающую его силу и не догадывается о том, или, вернее сказать, не думает. Нежелание идти в глубину, мыслить глубоко, проистекающее от очень многих, разных причин (и совсем не являющаяся показателем глупости людей) является одной из больших бед. Легкость в мыслях (но мысль все-таки есть!). Большая беда. Часто — правильно мыслишь, в верном направлении, но нет желания, сил, умения, наконец, идти дальше в глубину, а там иной раз и ответ на загадку. 13 авг 1979 г. Новосибирск Большое значение для меня имела встреча с Владимиром Евгеньевичем Неклюдовым, высокомыслящим и глубоконравственным человеком. Он и сам сочинял, не имея специального композиторского образования (оно, может быть, и лучше!). Помню его песни, это было нечто в духе Малеровских песен «Чудесный рог мальчика» или медленных (вокальных) частей из его симфоний. Такое же значение имели встречи с художником Александром Иосифовичем 12 Константиновским 3. Он научил меня любить и ценить живопись, особенно классику Возрождения и Новую Французскую школу. Неклюдов же познакомил меня с живописью П. Брейгеля (разумеется, в книжном издании), которая меня потрясла. Тогда мы были очень увлечены Шекспиром, Данте, Рембрандтом, Джотто, художниками дорафаэлевского времени. Увлечение творчеством Великих художников отвечало духу времени, Великого и Грозного. Из музыки чтились: «Страсти» Баха, Бетховен, Шуберт, вокальный Брамс, а также его симфонии (которые играли в 4-е руки), Брукнер и особенно Малер. Из Русских авторов чтился, разумеется, Мусоргский, из современных композиторов — Шостакович, хотя и Стравинский ценился, особенно за «Петрушку». Музыка Прокофьева не производила тогда никакого впечатления. Прокофьев так и остался композитором, которого я не смог полюбить, он казался мне всегда немного игрушечным (избалованная муза!), не настоящим, паяцем с клюквенным соком вместо крови”. В самом деле — в нем есть нечто от скомороха. Не говоря уже о собственно скоморошьей манере «Шута», кусков в «Александре Невском», где есть все, что угодно, кроме Александра Невского (так же, как и в «Иване Грозном» — нет самого Грозного). Скоморошье, «ряженое» или европейски-маскарадное, все эти Гавоты, Ригодоны, Классические симфонии, Вальсы в значительном числе. Это все — «ряженое», скоморошье, «маскарадное». Такое же маскарадное — «ХХ лет Октября», под Революционера, под Скифа. Маскарадный Скиф. Одетый скифом. Когда пришли подлинные скифы — стало нехорошо!!! 96
Таков же и Стравинский — весь костюмированный, маскарадный, в самых разных костюмах от Русского мужика (на которого тогда был большой спрос. Чувствовалось, что он выходит на сцену, но еще не понимали, что он натворит, не понимали, как он может быть страшен, думали, что он просто грязный, вонючий, тупой, словом — самый непривлекательный) до «Пульчинеллы». Любопытно, что шут вошел в моду в начале ХХ века не только в музыке (Стравинский — Фокусник, Петрушка), Прокофьев, Шимановский, Дебюсси (Менестрели, Генерал Левайн — эксцентрик), но и Блок («Балаганчик»), Шницлер, Русский Модерн — театр, Кровавый шут — Мейерхольд, позднее Гексли (Шутовской хоровод)" и многое другое. Сейчас не вспомнить! А. И. Константиновский познакомил меня с Домье, заново пробудил интерес к Франции, Импрессионистам, которых я любил с первого знакомства, кроме Пикассо (хилый мальчик на шаре) и др. Это мне всегда не нравилось своей холодной измышленностью, бездуховностью, бессердечием. Так это и осталось мне до сего дня чуждым и противным моему существу. Тогда как Мане, Писсарро, Сислей, Ренуар, Сезанн, потрясающий душу Ван Гог (сын, оказывается, проповедника и сам проповедник), Дега и даже певец Порока — горбатый Лотрек писали с любовью к жизни. Это были художники-христиане. Человек для них — главное. В противовес им Брак и Пикассо чужды Красоте Человека, Красоте Природы. Они певцы мертвого мира, главное для них — Вещь, мертвая материя, с которой можно делать все, что угодно: разложить ее на куски, на элементы. Это искусство распада, разложения, но не гнилое, а наоборот — здоровое, бездушное, ибо не органическое, там нечему гнить. Оно мертвое как пластик, как жестяная консервная банка. В этом искусстве нет разложения и гибели, наоборот, это здоровое и даже сильное своей бездумностью, механической мускулатурой, сознательной "бесчеловечной идеей жизни. Это — голый материализм. Голая материя, но не природа, не дерево, не земля, не то, что дает жизнь. Такое искусство старается и человека изобразить как куклу, как предмет, механическую марионетку. Оно страшно именно своей бездушностью, видимой похожестью на искусство, все элементы которого оно старается тщательно сохранить и даже усовершенствовать (и достигает здесь результатов), но лишив их главного — жизни, души, внутреннего их содержания, того, ради чего всегда создавалось искусство. Художники такого типа, как правило, чрезвычайно самоуверенны, лишены и тени Гамлетизма, а он-то и есть неотъемлемое качество художника настоящего. Я вспоминаю комнату Сезанна в его доме (Экс-Прованс), где выставлены картины, собранные из клочков холста, разорванного неудовлетворенным своей работой мастером. Современный художник этого не сделает. Он уверен, что каждый его мазок, каждый карандашный след, оставленный им на бумаге, — ценность. Сомневаюсь, что Пикассо и другие выбросили хоть бы лист своей работы. 97
