Н. П. Акимовым, Г. М. Козинцевым и др. Работал я и с А. Я. Таировым в Московском Камерном театре, написал ему музыку для двух постановок”. Кино: Рошаль, Юткевич, Швейцер. Всех этих людей я вспоминаю с благодарностью, общение с ними было очень интересным и очень ценным для меня. Но это было давно. Я не работал в театре лет двадцать. За это время изменились вкусы, манера игры несколько стала иной, появилась масса новых пьес, новых авторов, очевидно, и вкусы публики стали несколько иными. Теперь классики играют меньше, больше идет новых пьес. Жизнь идет, как говорится. Да и в театр я теперь хожу очень редко, по правде сказать. И вот как-то однажды М. И. Царев сказал мне, что в Малом театре режиссер Б. И. Равенских собирается поставить «Царя Федора Иоанновича», и предложил мне сочинить музыку к этому представлению. Я стал думать об этом, но как-то поначалу такого желания у меня не возникало, несмотря на то, что я хорошо знал Б. И. Равенского и очень ценил его большой, стихийный талант и его редкую [природную] музыкальность. Пьесу эту я всегда очень любил. Вступление [Молитва]. Тема Ирины [Годуновой]. [Тема Вечной женственности] [впечатление] [Идеального] воплощение подсознательной стихийной Мудрости Женщины, ее бесконечной доброты, ее внутренней силы. «Любовь святая». Тема любви, <...> доброта и любовь, беззащитная в своей обнаженности, и жертвенная. Тема трагическая. «Покаянный стих»: «Горе тебе, убогая душа». Тема гибели, краха идеи Федора. Мне показалось ненужным писать много музыкальных номеров, помогающих эмоционально обрисовать ситуацию, иллюстрирующих действие драмы. Я пошел по другому пути. Пытаюсь музыкой выразить внутренний, душевный мир драмы. Этот герой, несмотря на весь трагизм его существования и его видимые человеческие недостатки, вызывает у меня чувство самой глубокой симпатии. Он сам кажется мне воплощением любви и добра. Есть еще одна тема Федора, она проходит в оркестре, сопровождаемая перезвонами. Декорации. Таких тем — несколько. Сила и неумолимость жизни. Тема Бориса Годунова. Тема государства, неумолимости, необходимости железной. Я не рискну давать какие-либо советы композиторам по поводу музыки в театре вообще. Дело это — в каждом случае должно быть творческим, т. е. исходить или, 67
сказать вернее, рождаться из материала, из пьесы. Я могу только говорить о данном, конкретном случае. У Чайковского в музыке на первом месте чувствительный элемент, у Баха элемент рационализма (рационалистический элемент). В Моцарте можно отметить гармонию, можно говорить о гармонии между элементом чувствительным и элементом рациональным. В Мусоргском же больше, чем в ком бы то ни было из композиторов новейшего времени, преобладает элемент духовный. Одной из основных тем его творчества, одной из основных проблем, его занимавших — была тема смерти, понимавшейся им как избавление, исцеление, покой, если можно сказать, обретение некоей гармонии. В этом смысле, как и во многом другом, Мусоргский наследник Сократа, Платона, Софокла, т. е. духа греков и совсем не европейцев. Например, хотя в драмах (пьесах) Шекспира бесчисленное количество смертей, сама смерть (сущность этого явления) никогда Шекспира специально не занимала, так, как она занимала, например, Мусоргского. Мусоргский никогда, нигде не протестует против смерти. До этой пошлости, столь характерной для духа его времени, когда протестовали все против всего (смотри, например, у Достоевского — один из героев говорит: «Жалко, что мои отец и мать умерли, а то бы я их огрел протестом»*°), Мусоргский никогда не опускался. Его повышенный интерес к смерти вполне в духе греческих философов. Только греки обладали цельным знанием, цельным ощущением мира, в котором воедино сливалось умственное (интеллектуальное), чувственное и духовное его восприятие. Таков был и Мусоргский. Католической Европой же это цельное восприятие мира было утрачено, чему свидетельством является, например, романтизм с выходом на первый план чувственного восприятия мира; средневековая схоластика или современный интеллектуализм — увлечение материальной (скоропреходящей) сущностью вещей. Для русской культуры, во всяком случае для некоторой ее части, характерны элементы, роднящие ее более, чем культуру современной Европы, с Древней Грецией. Эти элементы получены нами через православную веру, которая впитала в себя и древнюю греческую философию. Вот откуда платонизм у Мусоргского, Владимира Соловьева, у Блока и Есенина. Преобладающий элемент духовного начала в творчестве (Божественного). Вот почему искусство этих художников трудно мерить европейской мерой. Вот этому искусству равно чужда и чувствительность, и схоластика, и даже пламенный рационализм Спинозы или Бетховена. Это искусство совсем не клерикальное, не религиозное искусство с точки зрения культа, обряда, богослужения. Оно религиозно, священно, сакраментально в том смысле, как говорил Платон — что душа человека сотворена Богом — это та Божественная часть человеческого существа, которая способна общаться со своим творцом и одна лишь в человеке несет в себе подлинное, неизменное, вечное Божественное начало. 68
Жжх Надобно понимать музыку как составную часть общей духовной жизни нации, а не как обособленное ремесло. Важная мысль!! «Святая простота» 10 февраля 1976 г. У Есенина в зрелом периоде творчества — «святая простота», все глубоко, из души, выстрадано каждое слово. Все — простота, все правда, нет ни малейшей тени какой-либо позы, претенциозности, фиглярства, самолюбования. Так его сердце было отдано людям, и поэтому [Его сердце наполнено бесконечной любовью ко всему сущему в мире] Он не умрет до тех пор, пока будет жив хоть один русский человек. О русской душе и ее вере Русская душа всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах). Отсюда — восторг Блока, Есенина, Белого от революции (без желания стать «революционным поэтом» и получить от этого привилегии). Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь — она не устает, не перестает верить до сего дня, несмотря ни на что! Отними у нее эту веру — Русского человека нет. Будет другой человек и не какой-то «особенный», а «средне-европеец», но уже совсем раб, совершенно ничтожный, хуже и гаже, чем любой захолустный обыватель Европы. Тысячелетие складывалась эта душа, и сразу истребить ее оказалось трудно. Но дело истребления идет мощными шагами теперь. Жжх Критика не всегда умеет отличить дерзновенность таланта от наглости самонадеянной посредственности. Наглость самонадеянной посредственности. Талант часто неразделим, неразлучен с сомнением, в то время как посредственность всегда уверена, убеждена в себе. 5 марта 1976 г. Читаю журнал «Наш Современник» № 3 1974 г. Валентин Волков. «Три деревни, два села». Записки библиотекаря. Дивная, прекрасная повесть". За последнее время появилась целая новая Русская литература. «Деревенщики» (все почти из провинции). Но это совсем не «деревенщики». Это очень 69
образованные, тонкие, высокоинтеллигентные, талантливые как на подбор — люди. Читал — часто плачу, до того хорошо. Правда, свободная речь, дивный русский язык. Это лучше, чем Паустовский, Казаков и др., которые идут от Бунина. А в Бунине уже самом слишком много от «литературы». Больше, чем надо. Это скорее от Чехова, но непохоже, да и по духу —щ другое. Как и у Чехова — гармонично, т. е. и жизнь, и искусство слиты, соединены, не выпирает ни одно, ни другое. Дай Бог, чтобы я не ошибался, так сердцу дорого, что есть подлинная, истинно русская, народная литература в настоящем смысле этого слова. Василевский «Ратниковы»”. Виктор Астафьев”. Вас. Белов”. Евг. Носов (курянин! Дай ему Бог здоровья! )* Ф. Абрамов — Ленинградец!*° Распутин, не читал, но все его хвалят*”. Чудесный, лиричный Лихоносов 1) Люблю тебя светло. 2) Чистые глаза*® В. Солоухин, прекрасный рассказ про И. С. Козловского, как он пел в пустом храме”. Наверное, есть и еще. Господи! Я счастлив! Главное, что это настоящая литература, т. е. знания жизни — много, а то сбивалось на «беллетристику» у Паустовского, Нагибина, Казакова или вовсе противное — у других авторов. Что такое «сбивается на беллетристику»? Чувствуется, что — «придумывает», хоть и талантливо, с фантазией, умело, «мастерски» и т. д., нет ощущения самой жизни, как будто бы это не сочинено, а прямо-таки описана жизнь, как это бывает у Чехова — гениальнейшего. Чехов разрушил конструкцию романа, которая к тому времени омертвела, стала условной, заметной при чтении. Он создал новую конструкцию: короткий рассказ, ибо без формы искусства быть не может. Вопрос формы сейчас самоважнейший для музыки. Симфонизм окончательно омертвел. На смену ему — додекафония или песня, короткая форма. Симфонизм — опера, крупнофигурные композиции — все это совсем «мертвое». Даже сознательно создаваемая «мертвечина». Голое конструирование, не лишенное, впрочем, фантазии, умения владеть средствами выразительности: динамикой, тембром, главным образом, но мертвое от рождения. Поиски формы (у настоящего художника) происходят от необходимости найти такую форму, которая не должна чувствоваться, а всецело должна быть поглощена содержанием. Поэтому старые формы... 70
