К тому времени мы подошли к «Большой гостинице» – превосходнейшему зданию, способному вместить двадцать тысяч человек. Вскоре мы уже сидели в зале и слушали рассказ Бересфорда о том, как Европу освободили из-под ига деспота, о славной победе, прогремевшей на весь цивилизованный мир, о великолепных торжествах по указанному случаю и о том, как в этой связи Англию почтили своим присутствием все величайшие монархи Европы. Мы бы слушали дольше и еще много всего узнали, если бы полуночный колокол не возвестил, что пора спать.

Через несколько дней герцог Йоркский выразил желание вернуться на родину, для чего ему и предоставили корабль с командой из двадцати человек.

Теперь в городе было пятнадцать тысяч жителей, и мы решили выбрать себе короля. 14 июня 1827 года во Дворце правосудия собрался всенародный совет. Вкруг трона сидели Маркус О’Донелл, Ф. Кортес, Г. Клинтон, Г. Данелли, Гарольд Фицджордж и герцог Веллингтон со свитой. Все были в величайшем волнении: каждый хотел знать, кого предложат королем, ибо на сей счет не было никаких сведений или даже намеков. Наконец двери закрылись, и Кортес объявил, что весь народ в сборе. Тогда Стюарт поднялся с места и произнес:

– Я утверждаю, что благороднейший фельдмаршал Артур, герцог Веллингтон, более всех достоин воссесть на трон нашего королевства.

Веллингтон встал. В зале наступила полнейшая тишина.

Он произнес следующее:

– Воины! Я буду защищать то, что вы мне доверили.

Засим, поклонившись совету, он удалился под громогласные изъявления бурной радости.

Ш. Бронте

Эта история случилась со мною во время путешествия по южной Ирландии. Как-то августовским вечером, после долгой пешей прогулки, я спустился с горы, стоящей над деревушкой Кэр, и внезапно увидел красивый старинный замок. Он был каменный, перед ним текла река, а позади темнел лес. Через реку был перекинут мост, ведущий к замку.

Поднявшись на мост, я остановился полюбоваться видом. Далеко внизу расстилалась широкая водная гладь; даже легкая рябь не морщила отраженную в ней бледную луну. В долине виднелась россыпь домишек, именуемая Кэр, а дальше вставали горы Киллани. На все это бесшумно и почти незаметно наползало одеяние сумерек. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь гулом далекой деревни и нежной соловьиной песнью в лесу.

Покуда я созерцал эту дивную картину, джентльмен, которого я прежде не заметил, обратился ко мне со следующими словами:

– Добрый вечер, сэр! Вы чужак в этих краях?

Я ответил утвердительно. Тогда он спросил, где я остановлюсь на ночлег. Я сказал, что намереваюсь заночевать в деревне.

– Боюсь, там вы найдете очень бедное пристанище, – промолвил джентльмен. – Однако, если вы согласитесь остановиться у меня в замке, я буду рад предложить вам кров.

Я с благодарностью принял его любезное предложение.

Когда мы пришли в замок, он провел меня в очень большую гостиную, где в кресле у камина сидела с вязаньем пожилая дама. На коврике лежала очень красивая черепаховая кошка. Едва мы вошли, старуха встала, и когда мистер О’Каллахан (так звали моего нового знакомца) объяснил, кто я, она ласково пригласила меня располагаться как дома.

Из разговора выяснилось, что она – мать мистера О’Каллахана, а его отец умер примерно год назад.

Мы беседовали около часа, затем подали ужин. После ужина мистер О’Каллахан спросил, не хочу ли я лечь. Я ответил, что хочу, и он отправил мальчика-слугу показать мне спальню. Это была чистенькая и уютная комнатка, обставленная в старинном вкусе; она располагалась на верхнем этаже замка. Едва мы туда вошли, мальчишка – судя по всему, смышленый и доброжелательный – заметил, пожав плечами:

– Вот где бы я не остался ночевать ни за какие коврижки!

– Почему? – спросил я.

– Говорят, – отвечал мальчик, – в этом кресле иногда сидит призрак старого хозяина.

– Ты его видел?

– Нет, но часто слышал, как он моет руки вот в этом тазу.

– А как тебя звать, дружок?

– Дэннис Малреди, с вашего дозволения, сэр.

– Ну что ж, доброй тебе ночи.

– Доброй ночи, сэр, и да хранят вас святые от всех фей и домовых, – сказал Дэннис и вышел из комнаты.

Улегшись в постель, я сразу задумался над словами мальчика, и, признаюсь, мне стало не по себе, поскольку раз или два я вроде бы различил в полумраке что-то белое. Наконец, призвав на помощь разум, я пересилил то, что иные назвали бы пустыми бреднями, и заснул.

Примерно через час меня разбудил странный звук, и, раздвинув балдахин, я увидел скелет в белом саване. Я хотел закричать от ужаса, но язык прилип к гортани, а все тело била сильная дрожь. Низким глухим голосом скелет обратился ко мне: «Встань, чтобы я показал тебе чудеса сего мира», – и в тот же миг меня окутали тучи и мгла. Однако вскоре моего слуха коснулся грохот падающей воды, и я увидел облака брызг от водопадов, с грозным величием низвергающихся в пропасть и клокочущих внизу, как если бы их струи обрели беспокойное пристанище в котле некоего исполина.

Впрочем, вскоре сцена переменилась. Я стоял в Краконских рудниках, средь высоких столпов и величественных арок, сиянием красоты превосходящих любой дворец фей. Света было мало, лишь фонари несчастных рудокопов, чьи грубые лица являли разительный контраст ослепительному великолепию подземных залов. И все же посреди этого дивного блистания я ощущал неописуемый ужас, ибо над нами бушевало море и, судя по яростному завыванию ветра и грозному плеску валов, там разыгрался сильнейший шторм. Замшелые столпы стенали под тяжестью океана, и сверкающие арки готовы были рухнуть под его весом. Услышав рев воды и увидев катящийся на меня могучий поток, я закричал от ужаса.

В тот же миг все исчезло. Я очутился в пустыне, средь голых скал и высоких гор. Подходя к скале, в которой была большая пещера, я споткнулся и упал. Тут же раздалось глухое рычание, и в темноте пещеры сверкнули глаза льва, пробужденного от царственной дремы. Пустыня огласилась ликующим рыком, с которым зверь прыгнул на меня, разевая пасть…

– Ну, хозяин, ночка выдалась ветреная, зато теперь распогодилось, – сказал Дэннис, открывая занавески и впуская яркий свет утреннего солнца в маленькую старинную спальню на верхнем этаже замка О’Каллахан.

Ш. Бронте

28 апреля 1829 года

Игра в островитян началась в декабре 1827 года следующим образом. Однажды вечером, примерно в ту пору, когда ноябрьские холодные дожди и унылые туманы сменяются метелями и пронизывающими ветрами зимы, прочно вступившей в свои права, мы сидели на кухне у ярко пылающего огня. Только что завершился наш спор с Табби, уместно ли будет зажечь свечу, из которого Табби вышла победительницей – свечи мы не получили. Довольно долго все молчали, потом Брэнуэлл сказал лениво: «Я не знаю, что мне делать». Энн и Эмили подхватили.

Табби:

– Можете пойти спать.

Брэнуэлл:

– Что угодно, только не спать!

Шарлотта:

– Вы сегодня такие кислые. А что, если представить, будто у нас у каждого есть по острову?

Брэнуэлл:

– Тогда бы я выбрал остров Мэн.

Шарлотта:

– А я – остров Уайт.

Эмили:

– Мой будет остров Арран.

Энн:

– А мой – Гернси.

Шарлотта:

– У меня главным будет герцог Веллингтон.

Брэнуэлл:

– А у меня – Херрис[6].

Эмили:

– У меня – Вальтер Скотт.

Энн:

– У меня – Бентинк[7].

Тут, увы, часы пробили семь и нас всех отослали спать. На следующий день мы добавили еще по нескольку человек к спискам имен, включив туда почти всех заметных людей страны.

Потом довольно долго ничего примечательного не случалось. В июне 1828-го мы воздвигли на вымышленном острове школу для тысячи детей. Вот как это выглядело. Остров имел пятьдесят миль в поперечнике и уж точно больше походил на колдовскую страну или дивную выдумку, чем на обыденную реальность. Некоторым частям острова зловещее великолепие придавали острые скалы, стремительные потоки и ревущие водопады; там и сям высился расколотый молнией или засохший от старости дуб, и, словно в напоминание одинокому путнику о том, каким был когда-то дряхлый исполин, вкруг серого ствола вился молодой побег. В других частях зеленела трава, ручьи журчали средь цветущих лужаек или приветливых лесов, в которых, по слухам, обитали феи. По опушкам вышитым ковром пестрели лиловые и желтые примулы, а воздух был напоен сладким ароматом полевых цветов и звенел от голосов кукушки и горлицы, от звонких трелей дрозда.