— Так, так, — проговорил Феофан. — Всем ведомы такие пастыри, которые почитают свою должность лишь в исполнении внешних церемоний, а не в благочестивом житии и размышлении. Справедливо приметил сочинитель.

— Не столь справедливо, сколь язвительно, — мрачно ответил архимандрит Платон Малиновский. — И мысли и писания его направлены ко вреду церкви и умалению веры.

— Не нахожу, чтобы это сочинение наносило вред истинной вере и церкви, — басом пророкотал Феофан. — Оно обличает лишь недостойных ее служителей, указуя на плевелы среди жита. А худую траву, как говорится, с поля вон.

— Молод и недостоин он судить, что — жито, что — плевелы.

— У молодого глаз острей.

— А кто, позвольте спросить, сочинитель сих виршей? — спросил престарелый черниговский архиепископ Илларион.

Феофан усмехнулся:

— Своего имени на сочинении он не означил, поэтому не могу удовлетворить вашей любознательности, владыко. Да оно и ни к чему: главное — справедливо написано. Ныне нравы таковы, что нуждаются в исправлении. А посему сатирик делает великое дело, осмеивая злонравие, острым стихом колет пороки и истребляет вредные предрассудки в умах. И вирши хороши… Как твое мнение, Василий Кириллович? — повернулся он к Тредиаковскому.

— Пиитические достоинства стихов несомненны.

— Ну спасибо. — И Феофан кивком отпустил Тредиаковского.

Слуги внесли новую перемену блюд. Обед продолжался.

Малиновский с ненавистью смотрел на Тредиаковского, лицо архимандрита покрылось красными пятнами.

— В Соловки бы их, — пробурчал он, — и сочинителя и читателей…

— Воистину, воистину, — подхватил сосед–монашек.

А престарелый черниговский архиепископ все любопытствовал:

— Интересно бы все же узнать, кто автор сатиры?

Ученый грек Евфимий Колетти наклонился к его уху:

— Тут и узнавать нечего: весь город знает — сочинитель князь Антиох Кантемир.

Глава 5. Поздним вечером

Когда карета выехала со двора князя Черкасского, проехала Никольские ворота и неторопливо поплыла через Ильинский крестец к Маросейке, княжна Мария вынула руку из муфты и коснулась брата.

— Мне думается, — сказал Антиох, — ты придаешь слишком много значения этим давно забытым обещаниям.

Он догадывался, о чем сейчас думала сестра, и поэтому заговорил первым, не ожидая вопроса.

Давно, еще когда был жив отец, господарь с князем Черкасским сговорились женить детей. С тех пор княжну Варвару считали невестой Антиоха. Но за время, прошедшее с тех пор, слишком многое изменилось. Антиох понимал настоящую цену старинного сговора и не считал князя Черкасского обязанным его выполнить. Тем более, что сам он не испытывал к княжне Варваре никаких нежных чувств.

Но Мария мечтала женить брата на Черкасской и постоянно убеждала его, что давнее обещание не забыто.

Именно об этом она думала, возвращаясь от Черкасских, и об этом хотела говорить с братом.

— Ты обратил внимание, на княжне Варваре были алые банты? Это для тебя.

— По правде говоря, не заметил.

— Эх ты!.. Это означает, что княжна к тебе неравнодушна, ты ей нравишься. Кроме того, я знаю наверное, что князь хочет видеть тебя своим зятем. Но княгиня против: мал для нее твой чин. А князь, сам знаешь, не смеет возразить, говорит: подождем, авось все устроится.

— Он во всем так: смотрит, выжидает. Что другие за минуту решат — неделю тянет.

— Настоящая черепаха, правда?

— Правда. Может быть, это даже к лучшему.

— Ты сам не лучше князя… черепаха, — вздохнула Мария. — Не понимаю я тебя…

Было уже за полночь, но князь Черкасский не спал. Он лежал, утонув в пуховой перине, — князь любил постель по старинке мягкую и жаркую.

Он припоминал сегодняшний разговор, резкие слова графа Матвеева, и тревога сжимала его сердце. Кто знает, чем могут обернуться подобные речи о первых персонах государства.

Черкасский был связан родством и знакомством почти со всеми знатнейшими фамилиями. В прежние времена, в царствование Петра I, он занимал высокие должности. Но после смерти государя оказался не у дел. Он не отличался ни смелостью, ни решительностью, ни склонностью к интригам, ни даже честолюбием, — был ленив и безволен. Но как раз эти качества сделали его главой не главой, а чем–то вроде центра оппозиции нынешнему правительству — Верховному тайному совету. Он всех выслушивал, всем поддакивал, со всеми соглашался.

Прежде князь никогда не пользовался особым вниманием Феофана Прокоповича, а теперь преосвященный, казалось, искал общества князя Черкасского.

Феофан Прокопович был одним из тех немногих высших сановников, вознесенных Петром, которые и после смерти великого преобразователя в меру представлявшихся возможностей пытались сохранить верность его делу.

С восшествием на престол Петра II для Феофана наступило трудное время. Подняли головы его светские и духовные враги, а их у крутого нравом архиепископа насчитывалось немало.

Коренастый, крепкий, с кудлатой мужицкой бородой, с грубыми волевыми чертами лица и хитрым взглядом черных небольших глаз, Феофан смущал и пугал Черкасского. Князь думал со страхом: «Втянет меня преосвященный в интригу, сам не заметишь… На это Феофан мастер…»

Князь думал о людях, которые зачастили к нему в последнее время. Ему были понятны генерал–прокурор Ягужинский, который сам метил в Тайный совет, да не попал; князь Белосельский, Новосильцев и другие, кого не пускают к власти Долгорукие.

Понятна ненависть графа Матвеева, который вызвал на дуэль испанского посла герцога де Лириа, а Иван Долгорукий вмешался, запретил дуэль, сказав, что Матвеев заслуживает не честного поединка, а нескольких добрых ударов кнутом. Конечно, после таких слов граф — смертельный враг Долгорукого.

И даже Василий Никитич Татищев понятен: ученейший человек, был приставлен Петром к большому делу — созданию государственных заводов на Урале и в Сибири, — а теперь ему отказали даже в чине действительного статского советника, на который он имеет полное право.

А вот Антиох Кантемир ведет себя как–то непонятно. Вроде бы он тоже должен быть врагом верховников: ведь князь Голицын обобрал его до нитки. Но Черкасский никогда не слышал, чтобы Антиох горевал о потерянном состоянии, ругал бы и порочил Голицына. Конечно, в этом можно бы усмотреть хитрую политику: Голицын в силе, его опасно гневить. А в то же время Антиох, говорят, сочинил какую–то пасквильную песенку про Ивана Долгорукого, который не в пример страшнее Голицына.

— Ох–хо–хо, трудные времена, непонятные, — вздыхал Черкасский. — Того и гляди, попадешь как кур во щи и пропадешь ни за понюх табаку…

Часть вторая. Судьба российского престола

Глава 1. Смерть императора

В доме Кантемиров у Покровских ворот было тесновато. Он строился еще в те времена, когда даже первые вельможи не имели обычая заводить в доме лишние покои — всякие малые и большие гостиные, кабинеты, залы. Тогда спальня служила хозяину и кабинетом, а гости по необходимости располагались ночевать в столовой на охапках соломы.

Антиох занимал бывшую комнату отца, самую большую в доме, в три окна. Деревянная кровать, дубовый стол на массивных резных ножках, несколько таких же массивных стульев, обитых потрескавшейся красной кожей, шкаф с посудой и зеленый глиняный умывальник в углу составляли обстановку комнаты. На стенах висели портреты отца и матери, голландский барометр и пять гравюр в рамах: на четырех были изображены сцены на античные сюжеты, на пятой — Полтавская баталия 1709 года. Возле стола и над кроватью были прибиты полки с книгами. Впрочем, книги и рукописи лежали на столе, на стульях, на широких подоконниках.