© ООО «Алисторус», 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

Мало кого из ученых-гуманитариев признают столпами науки XX века. Все-таки это было время великих достижений физики, время воплощения технических чудес. Лев Николаевич Гумилев и в этом смысле – исключение из правил. Его влияние на умы, не иссякающее (и даже растущее) после смерти историка, несомненно.

Анна Ахматова и Николай Гумилев с сыном Львом

Он создал свой мир в исторической науке, свою концепцию развития истории – с учетом географических, этнографических знаний, с применением методологии других наук. Это дорогого стоит. Сам Лев Николаевич так – несколько романтично – рассказывал об этом открытии: «Сидя в камере, я увидел, как луч света падает из окна на цементный пол. И тогда я сообразил, что пассионарность – это энергия, такая же, как та, которую впитывают растения». Сегодня этот термин вошел не только в научную литературу, но и в житейский обиход.

Сын двух выдающихся поэтов, Анны Ахматовой и Николая Гумилева, он впитал и сложность их взаимоотношений, и нестандартность мышления. Его и воспитывали как будущего гения. Далеко не всегда такое воспитание дает блестящие результаты, но в этом случае снова можно говорить о загадочном и неповторимом феномене.

В 1908 году, задолго до рождения сына, Николай Гумилев написал стихотворение «Рождение льва» – в присущем ему в то время экзотическом стиле:

Конечно, имя, выбранное для первенца, было неслучайным. Для его это много значило – Лев. Царское африканское имя. Его детство никогда не было безоблачным. Родители видели сына урывками. Ни богемная, ни офицерская жизнь к семейной идиллии не располагает.

Но и короткие встречи с отцом направляли Льва Николаевича на поиски своего пути в творчестве. «Один раз он занимался со мной, рассказывая мне, что такое стихи и как я должен изучать историю; велел дать мне книжку о завоевании готами Италии и победе византийцев над готами, которую я потом внимательно прочитал. И я помню только, что бабушка моя, Анна Ивановна, говорила: «Коля, зачем ты даешь ребенку такие сложные книги?» А он говорил: «Ничего, он поймет». Я не только понял, но и запомнил все до сего времени», – вспоминал историк об отце.

Поэт рисовал для сына картинки – например, «Подвиги Геракла» и делал к ним литературные подписи. Скажем, «Геракл, сражающийся с немейским львом» и подпись была такая:

Замечательное воспитание, замечательные стихи. Что и говорить, Николай Степанович умел одинаково талантливо и поучать, и учить. Память об отце всегда будет важной для Льва Николаевича. И это не только личные чувства. Всё аукнулось и в его лучших книгах, в которых нетрудно встретить цитаты из стихов отца. И прямые, и скрытые.

Если верить воспоминаниям поэтессы Ирины Одоевцевой, уже после расставания с Ахматовой, Николай Гумилев говорил: «Лёвушка весь в меня. Не только лицом, но такой же смелый, самолюбивый, как я в детстве. Всегда хочет, чтобы ему завидовали». В подтверждение сказанного Николай Степанович приводил такой факт. Они с сыном ехали на трамвае, и тот радовался, глядя прохожих за окном: «Папа, ведь они все завидуют мне, правда? Они идут, а я еду!..» Сын и картавил, подобно отцу. И литературные способности стал проявлять бурно и рано. Правда, о писательской или поэтической славе не думал: считал, что сын таких родителей большим поэтом или новеллистом стать не сможет. Другое дело – ученым. Так он думал до конца своих дней, уделяя собственным стихам и прозе меньше внимания, чем они заслуживали. Правда, в его научных трудах всегда проглядывал незаурядный литературный талант! Он умел и композиционно выстраивать свои трактаты, и держать в напряжении читателя, и привлекать изящной русской речью. А главное – обладал тонким и взыскательным пониманием литературы, которая в годы тяжких испытаний помогла ему выстоять в лагерях…

Жил мальчик, главным образом, в городе Бежецке, на воспитании бабушки со стороны отца, Анны Ивановны. «Конечно, я узнал о гибели отца сразу: очень плакала моя бабушка и такое было беспокойство дома. Прямо мне ничего не говорили, но через какое-то короткое время из отрывочных, скрываемых от меня разговоров я обо всем догадался. И конечно, смерть отца повлияла на меня сильно, как на каждого влияет смерть близкого человека. Бабушка и моя мама были уверены в нелепости предъявленных отцу обвинений. И его безвинная гибель, как я почувствовал позже, делала их горе безутешным. Заговора не было, и уже поэтому отец участвовать в нем не мог. Да и на заговорщицкую деятельность у него просто не было времени. Но следователь – им был Якобсон – об этом не хотел и думать…», – вспоминал Лев Николаевич о трагическом 1921-м годе.

С мамой и бабушкой

После гибели отца его даже пыталась усыновить Лариса Рейснер – бывшая возлюбленная Николая Гумилёва и, по иронии судьбы, ставшая прообразом Комиссара в известной пьесе Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». Предлагала усыновление и тетка Александра Степановна Сверчкова, собиравшаяся дать племяннику свою фамилию, ибо носить фамилию осужденного небезопасно. Но он остался Гумилевым. И все большую роль в его жизни стала играть мать.

«К маме я приехал уже позже, когда мне было 17 лет (это был 1929 год), и кончил школу уже в Ленинграде. Но жить мне, надо сказать, в этой квартире, которая принадлежала Пунину, сотруднику Русского музея, было довольно скверно, потому что ночевал я в коридоре, на сундуках. Коридор не отапливался, был холодный. А мама уделяла мне внимание только для того, чтобы заниматься со мной французским языком. Но при ее антипедагогических способностях я очень трудно это воспринимал и доучил французский язык, уже когда поступил в университет», – снова мы обращаемся к воспоминаниям Льва Николаевича.