– Бог в помощь, бояре! Ох, и хороши! Хоть сейчас к царю на смотр. Ну да не обижайтесь, государи: ни минутки нет времени свободного, а то бы посидели, посудачили. В добрый путь! Бог даст, еще свидимся!

Прежде, чем служивые успели что-либо ответить, Ерофей крепко обнял каждого из них и снова исчез во дворе. Артемонов с Хитровым слегка поклонились в сторону двора, и пошли дальше все по той же грязной полузамерзшей дороге. Шли они долго без происшествий, не считая того, что колея становилась все глубже, а на дне ее стояли большие, покрытые льдом лужи, в которые Архип поминутно проваливался, промокая сам и обдавая грязными брызгами Матвея, после чего принимался каждый раз на чем свет стоит костерить московское дорожное неустройство. Артемонов, в конце концов, тоже обозлился на бестолковость приятеля, и за шиворот вытащил его на обочину, пообещав надавать ножнами по мягкому месту, если тот еще раз провалится в лужу. Архип также вспылил, заявил, что он, дескать, потомственный дворянин, а не матвеев холоп, и что Матвей руки распускал бы поменьше. Ссору прервало появление большой своры дворняг, которые, громко лая на все лады, увязались за друзьями, и никак не хотели отставать. Артемонов уже подумывал пальнуть по псинам из пистолета, но тут мимо, загоняя лошадь, промчался в сторону Москвы гонец, и свора припустила за ним, радуясь случаю посоревноваться в скорости с тонконогим скакуном. Помимо гонца, мимо друзей проехала, пожалуй, еще лишь пара телег, и вскоре они подошли к невысокому, сколоченному из толстых темных бревен и стоявшему в проеме совсем невысокого, оплывшего вала зданию заставы. Дежурили на заставе даже не стрельцы, а какие-то местные посадские ярыжки, которые, завидев дворян при оружии, без слов пропустили их, чуть ли не отдав честь. Сам посад мало чем отличался от той слободы, где жили Матвей с Архипом, разве что походил он не на простую деревню, как слобода, а, пожалуй, на большое торговое село. Здесь была пара каменных церквей, а мостовые, хоть и не везде, были, на городской манер, крыты бревнами. Там же, где бревен не было, царила самая непролазная грязь, да и вообще – несмотря на близость к Кремлю, посад сильно уступал плотницкой слободе в отношении чистоты и опрятности. Избы и заборы многие покосились, дворы были завалены всяким мусором, а навоз и содержимое выгребных ям вываливались, без лишних церемоний, прямо на улицу. Но главное, здесь совсем не чувствовалось того делового духа и собранности, которые так бросались в глаза в слободе. Нередко можно было увидеть сидевших на крыльце без всякого дела мужиков, баб и даже детей постарше, многие из которых, несмотря на раннее время, были уже изрядно выпивши. На Матвея с Архипом они смотрели с не очень добрым любопытством, а иногда и отпускали им вслед шуточки, впрочем, убедившись, что служивые отошли на достаточное расстояние, чтобы их не услышать. На входе в Царев город их должна была ожидать более серьезная застава, однако она, как и большая часть лежавшей за ней весьма богатой еще недавно слободы, была уничтожена год назад пожаром. Большую часть обгоревших бревен и прочих завалов успели уже разобрать, однако отстроилась слобода пока мало, и вокруг виднелись только почерневшие от пламени остовы печей с трубами, да вдалеке стены таких же закопченных церквей и их провалившиеся от пламени купола. Среди этого пожарища кое-где были свалены кучи свежих бревен, около которых, почесывая в затылке, обсуждали что-то степенные бородатые мужики. Архип помалкивал, но удивленно поглядывал на Матвея, жившего когда-то в Москве: это, мол, она и есть – Белокаменная? Так Хитров делал всегда, проходя это место, хотя и побывал тут уже не раз.

Между тем, совсем неподалеку уже виднелись весело раскрашенные церкви Китай-города, да и сам Василий Блаженный, высокие терема усадеб, а за ними – высоченная кремлевская стена. Над стеной поднимались белые громады главных соборов и колокольни Ивана Великого, а за ними, поднимаясь по холму, многочисленные главки других церквей, в беспорядке громоздящиеся друг на друга каменные и деревянные палаты, отделяемые иногда друг от друга темными пятнами садов. Тут Архип, отродясь не видавший у себя, то ли в Веневе, то ли в Ливнах, ничего подобного, приободрился, и стал даже подкручивать усы и оглаживать бороду, что тоже входило в его привычки при путешествии по Москве. Толстенную китайгородскую стену, увенчанную такой же непомерно толстой и тяжелой башней, Артемонов с Хитровым преодолели без затруднений, поскольку Китай-город всегда был рад гостям – покупателям его разнообразных товаров, однако вскоре вынуждены были плотно прижаться спина к спине, чтобы не потерять друг друга и свои последние скудные пожитки в этом Вавилоне. Лавочники, купцы, нищие, воры, попрошайки, сбитенщики и калачники, стрельцы, да и всех чинов московские люди окружили друзей такой плотной толпой, что, похоже было, что не они сами идут, а их несет каким-то потоком, и совсем не точно, что в нужную им сторону. Прекрасные, нарядно украшенные церкви и богатые палаты с каменными наличниками и блестящими медью крышами стояли здесь, казалось, для того, чтобы отвлечь внимание прохожего и сделать его легкой добычей наглых, почти не скрывающих своего ремесла воришек. Мало того, и церкви, и палаты, таили в себе дополнительные опасности. У папертей церквей, к и без того многочисленным нищим прибавлялись калеки, один вид и запах которых мог обратить в бегство неподготовленного путешественника. Калеки мало чего боялись и стеснялись, и удачлив был тот, кто проходил мимо церкви во время окончания службы, когда все убогие собирались на паперти в ожидании милостыни, и оставляли ненадолго в покое уличный люд. Усадебной же напастью были наглые, откормленные холопы, псари, кучера и прочая дворня, для которой любимым развлечением было столкнуть в грязь или огреть кнутом прохожего, даже и дворянского происхождения. Наконец, поминутно по узеньким улочкам и проходам проносились гонцы или сани знатных бояр, и большой неудачей было не успеть вовремя от них увернуться. И все же запах пирогов, меда и сбитня, нарядные фасады церквей и усадеб, яркие кафтаны стрельцов, громкие крики лавочных зазывал – все это разливало в китайгородском воздухе дух веселья, который, против воли, затягивал.

– Матвей, а у меня вроде полушка завалялась.

– И что же?

– Ну как… Может, сбитня?

– И не думай. В прошлый раз, сам помнишь…

Грустно потупившийся Архип согласно кивал головой.

Долго ли, коротко ли, но друзья, наконец, оказались на площади перед Василием Блаженным, Лобным местом и мостом к Спасской башне, где, по близости этого места к Кремлю, порядка было побольше, нежели в других частях Китай-города. Даже лавки, чистые и чинные, стояли здесь, судя по всему, не для торговли, а больше для вида и украшения. Поддерживать порядок должны были стрельцы, стоявшие тем гуще, чем ближе к мосту через ров, соединявший Москву-реку с Неглинкой. К этому мосту и подошли, с некоторым внутренним волнением, Архип с Матвеем. Стрельцы здесь были не чета неподвижным стремянным изваяниям, которых видел не так давно Матвей у себя в городе. Они оценивающе, но в общем добродушно оглядывали приятелей, а при случае готовы были перекинуться парой слов с ними, например, пожелать, чтобы приказное племя их не со всеми потрохами съело, чего-нибудь бы да оставило, или чтобы волочили их не долго, никак не больше двух лет. Услышав от одного из стрельцов шутливое замечание «А не немцам ли идете продаваться?», Хитров скривился как от сильной зубной боли, а Артемонов отвечал, что за них, пожалуй, немцы много не дадут, однако внутри подивился проницательности стрельца. Наверно, что-то выдавало в них все же будущих рейтар, и много повидавшие кремлевские стражи легко могли это заметить. Но впереди, у самых ворот башни, их ждало куда как менее приятный разговор со стрельцами.

– Нет, судари, пропустить никак не могу – заключил благообразный, седоватый начальник караула, глядя на потрепанные бумаги Матвея и Архипа.

– Отчего же?

– Ну… Ведь тут какое дело. Не велено сегодня больше пускать, разве кто в приказы идет.