В условиях сравнительно раннего развития государственности в Китае постепенно складывалось представление о власти китайских правителей как о наивысшей и вездесущей; это нашло отражение в древнекитайских философско-этических концепциях. Однако решающую роль в этом отношении сыграло образование единого централизованного государства и оформление деспотической власти китайских императоров в конце III — начале II в. до н. э. В этот период идея неограниченной и повсеместной власти императора, служившая объединению страны, получила характер непререкаемой, официально принятой догмы.
В дальнейшем представления китайцев о своей стране как о высшем государстве и о повсеместной верховной власти императора слились воедино, соответствующим образом влияя на всю систему взаимоотношений Китая с зарубежными странами и народами. При этом необходимо подчеркнуть, что эти воззрения китайских политиков прошлого не были неизменными, раз и навсегда приобретенными в классической китайской древности. В процессе становления и развития отношений с другими странами они находили свое конкретное проявление в китайской внешнеполитической практике. Иначе говоря, в течение многих веков они уточнялись и конкретизировались, постепенно превращаясь в стройную систему идеологических принципов, на которых строились внешние связи[70].
В!Конце XIV–XVI вв. н. э. произошли дальнейшие сдвиги как в оформлении указанной идеологической системы, так и в области ее практического применения. Представления об исключительном месте Китая среди всех прочих стран и народов были восприняты минским правительством. Это нашло отражение в самых ранних документах той эпохи, касающихся внешних связей. Весьма характерна в этом отношении следующая запись из. «Мин ши лу», датируемая концом XIV в.: «При утверждении [династии Мин] в Китае страны всех четырех стран света были поставлены на подобающее им место без каких-либо намерений, подчинить их [со стороны Китая]»[71]. Обращает на себя внимание та предопределенность, с которой здесь говорится о привилегированном положении Китая среди прочих стран. Таким образом китайская дипломатия минского времени пыталась обосновать систему взаимоотношений империи с внешним миром. Например, в одном из указов Чжу Юань-чжана для иноземных стран сказано: «С тех пор как существует Небо и Земля, существует и деление на государей и подданных, на высших и низших. Поэтому и установился определенный порядок в отношениях Китая с иноземцами всех четырех стран света. Так была издревле»[72]. Как видим, китайская дипломатия рисовала себе эти отношения отнюдь не на взаимно равных условиях. В некоторых китайских трудах даже содержится специальное предостережение против равноправия при установлении связей с иноземцами: «Обращение с ними (иноземцами. — А. Б.) как с равными равносильно легкомысленному перенятию чуждых обычаев»[73]. Ссылка на возможность перенятия чуждых обычаев в данном случае выглядит весьма убого и, естественно, не может объяснить истинной причины того неравенства, которое китайская дипломатия была намерена соблюдать в отношениях с иноземцами.
Взяв на вооружение идею предопределенного превосходства Китая над иноземными народами, минское правительство рассчитывало таким образом добиться возможно большего поднятия авторитета своей власти в стране и укрепления своего положения на международной арене. Наибольшего успеха оно, естественно, могло ожидать не в отношениях с северо-западными соседями, а в Корее, Дайвьете, Верхней Бирме и странах Южных морей.
Применяя указанную доктрину в странах Южных морей, китайская дипломатия в конце XIV в. попыталась облечь ее в форму признания последними вассальной зависимости от Китая. Предполагалось добиться этого не только декларативным провозглашением верховной власти китайского императора в посланиях-манифестах, направленных в данные страны. Этому должна была служить целая система мер, предпринятых минской дипломатией. Какими методами действовала она в данном случае, можно хорошо представить себе на примере посольства Шэнь Чжи и Чжан Цзин-чжи в Бони в 1370–1371 гг.
Посольство, выехав в конце 1370 г. из Цюаньчжоу, сначала направилось на Яву и только в 1371 г. прибыло в Бони. (Страна Бони в то время находилась в зависимости от яванских властителей). Как записано в источниках, властитель Бони Махамоша (в китайской транскрипции) оказался «заносчивым» и, «возгордись», не захотел выполнить предложенных ему китайскими послами церемоний и признать себя вассалом китайского императора. Тогда Шэнь Чжи обратился к нему через переводчика со словами: «Под властью императора находятся все четыре моря. Он все озаряет своим блеском, как солнце и луна, (власть его простирается повсюду), где выпадает иней и роса. Нет таких стран, которые бы не прислали императору посланий, называя себя вассалами. Бони же — крохотная страна — вознамерилась противиться авторитету Небесного трона?». Это заставило властителя Бони задуматься. Он ответил: «Император управляет Поднебесной, значит он является моим государем и отцом. Разве я осмелюсь в чем-либо противоречить ему». Шэнь Чжи, ухватившись за эти слова, убедил Махамошу выполнить положенный церемониал в знак почтения императору. Трон властителя был убран, а на его месте водружен стол, на который среди курильниц с ароматными курениями был положен императорский манифест для страны Бони. Властитель приказал своим приближенным поочередно бить поклоны перед этим столом. Затем Шэнь Чжи торжественно огласил манифест и передал властителю, который принял его с поклоном. На этом прием был закончен.
Однако на следующий день Махамоша вновь попытался отказаться направить посольство с данью в Китай, как того требовали китайские послы. Свой отказ он аргументировал тем, что жители о-вов Сулу в недалеком прошлом напали на Бони и вывезли из страны все ценные и дорогие вещи, которые можно было бы послать императору в виде дани. Властитель просил дать отсрочку в три года. Но Шэнь Чжи продолжал настаивать: «Уж прошли годы с тех пор, как император вступил на Великий трон. Иноземные послы со всех четырех стран света — на востоке до Японии и Кореи, на юге до Цзяочжи (Северный Вьетнам. — А. Б.), Тямпы и Дупо (Явы. — А. Б.), на западе до Турфана, на севере до монгольских племен — один за другим беспрерывно приходят ко двору. Если даже ван немедленно пошлет послов, то и тогда он опоздает. Как же можно говорить о трех годах?» Однако властитель Бони повторил отказ, ссылаясь на свою бедность. Тогда Шэнь Чжи сказал: «Император богат тем, что обладает всеми четырьмя морями. Разве он что-либо вымогает? Но он желает, чтобы ван назвался вассалом (фань) и подчинился, вот и все».
После этого местный властитель созвал на совет своих подчиненных. Было решено отправить в Китай послом некоего Исымаи (Измаила) в сопровождении четырех человек с посланием императору, грамотами и подарками. Китайские послы, к великой радости Махамоши, отказались от предложенных лично им подарков. Однако перед отправкой посольства Исымаи в Бони прибыли посланцы с Явы, которые обвинили местного властителя в измене за то, что он подчинился Китаю, а следовательно, вышел из подчинения Явы. Властитель, испугавшись мести яванцев, стал колебаться, стоит ли отправлять посольство в Китай. Тогда Шэнь Чжи, уже направившийся в обратный путь, вновь прибыл в резиденцию Махамоши. На этот раз речь властителя показалась китайскому послу неприязненной, и он, перебив Махамошу, сказал: «Вы говорите, что являетесь вассалом Дупо, а не Китая; но ведь Дупо — наш вассал!» Шэнь Чжи заявил также, что Бони следует бояться не Явы, а Китая. Эти доводы возымели действие. Махамоша заявил, что теперь у него «спокойно на душе», и, прощаясь с китайскими послами, произнес тост: «Пусть китайские послы побыстрее возвратятся в Китай, и пусть Исымаи побыстрее вернется обратно на родину!».
