Довольные выгодною меною с Европейскими народами в своих северных пристанях, купцы наши не мыслили ездить морем в иные земли, но любопытно знать, что мы в сие время уже имели корабли собственные: Борисов Посланник в 1599 году возвратился из Германии на двух больших морских судах, купленных и снаряженных им в Любеке, с кормщиком и матросами Немецкими, там нанятыми».

Конец пятнадцатого века. Четыреста пятьдесят лет назад. И после всего этого англосаксы будут доказывать своё превосходство? Не говоря уж про европейские страны. Вот такие «варвары» жили на Руси в пятнадцатом веке.

Из описания второй главы интересно было прочитать про пожар в Москве. Ну и про Литву, которая когда-то была страной, с которой вели переговоры и заключали перемирия, в отличие от сегодняшних дней, где это русофобское недоразумение, кроме как тявкающую по указке из-за океана шавку, никто не воспринимает.

Третья глава, описывающая в основном взаимодействие со Швецией, опять с Литвой и другими зарубежными странами, после прочтения оглавления особого интереса не вызвали. Ну если только избрание Годунова в цари.

А вот четвёртая глава была прочитана почти полностью. Как можно было пропустить состояние России в конце XVI века! «Безопасность России в отношении к соседственным Державам. Войско. Жалованье. Доходы. Богатство Строгановых. Суд и расправа. Пытки и казни. Торговля. Цена разных товаров. Корабли Российские. Образование. Геометрия и Арифметика. Тайное письмо или цифры. География. Словесность. Художества и ремесла. Москва. Обычаи. Примеры местничества. Двор. Вина иноземные, меды и яства Русские. Хлебосольство. Долгая жизнь. Медики. Лекарства. Аптекари. Разные обыкновения. Убогий дом. Одежда женщин. Забавы. Бани. Пороки. Набожность. Смерть первого Борисова сына. Юродивые. Терпимость. Уния в Литве».

А следующие далее цитаты вызывали гордость за свою принадлежность к великому русскому народу.

«Но Россияне, кроме знатных, не верили аптекам: простые люди обыкновенно лечились вином с истертым в нем порохом, луком или чесноком, а после банею. Они не любили выхухоли в лекарствах и никаких пилюль; особенно не терпели промывательного, так что самая крайность не могла победить их упрямства».

«Говоря о страсти Московских жителей к баням, Флетчер всего более удивлялся нечувствительности их к жару и холоду, видя, как они в жестокие морозы выбегали из бань нагие, раскаленные, и кидались в проруби».

Четыреста пятьдесят лет назад в России развивалось образование, геометрия и арифметика, тайное письмо и цифры, география и словесность, художества и ремёсла. А в это время в Европе в Варфоломеевскую ночь просвещённые католики вырезали тридцать тысяч своих соплеменников, оказавшихся гугенотами. Американцы начали привозить на свои плантации рабов из Африки. Ну и вишенка на торте просвещения – сожжение Джордано Бруно. А что касается любви к баням, так это было за сто пятьдесят лет до изобретения в Европе одеколона.

Вот только то, что по повелению Александра Первого Карамзин получает звание историографа и начинает писать «Историю государства Российского» с 1803 года, когда ему было тридцать семь лет, слегка смущает. Не его достаточно молодой возраст, а то, что он описывает периоды за несколько веков до него с поразительной точностью в деталях. А уж личные моменты из жизни известных особ, присутствующие в его описаниях, явно были плодом его воображения.

Завернув книгу в лист бумаги, предварительно продублировав на нём титульный лист, я аккуратно положил её в выдвижной ящик стола. Погружение в историю оставило какое-то чувство сопричастности с прошлым. Ведь кто-то сто пятьдесят лет назад эту книгу купил, читал или просто перелистывал, оставив частичку себя среди страниц.

– Так. На сегодня хватит. Вернёмся сюда попозже. Когда будет соответствующее настроение.

Мгновенно пролетела очередная неделя, и вот снова суббота и лёгкое состояние после вчерашней бани и соответствующей традиции после лёгкого пара. Продолжаем вести семейно-исторические изыскания. В руках появилась следующая книга.

Это был карманный «Псалтирь», выпущенный в 1912 году Синодальной типографией Санкт-Петербурга. Первые страницы, как, впрочем, и последние, отсутствовали. Сначала в книге было Евангелие от Матфея, Иоанна, а потом непосредственно «Псалтирь». Быстро пролистав пожелтевшие страницы, у некоторых из которых были загнуты уголки как закладки, что говорило о частом использовании этой книги, я отправил её к Карамзину.

Следующая книга, оказавшаяся в моих руках, уже была обычного формата в твёрдой обложке. Школьная библиотека. В. Г. Белинский «О классиках русской литературы». 1948 год. Из интересного в ней было только то, что на ней стоял штамп принадлежности к школе, которая располагалась в километре от нашего фамильного дома и была закрыта в конце пятидесятых годов. Может, она и оказалась у нас по причине ликвидации школы. Причём я её нашёл в киоте фамильной иконы, где она использовалась как прокладка между самой иконой и задней стенкой. С Белинским было всё понятно, да и вторая половина книги была чем-то залита, от чего несколько страниц склеились и представляли собой единое целое. В последний момент, перед тем как отложить книгу в сторону, что-то меня остановило. Уж больно аккуратно были склеены страницы. Как будто кто-то специально сжал страницы и смазал их клеем. Да и цвет этих страниц и их толщина отличались от несклеенных и свободно листаемых. Отогнув переплёт, я увидел, что склеенные страницы не от этой книги, а вставлены взамен настоящих.

Попытки просто разделить их не увенчались успехом. Клей со временем закаменел и даже не ломался. Взяв в руки строительный нож и металлическую линейку, я сделал надрез по полям, освободив таким образом страницы от склейки. Со второй открытой страницы передо мной предстала исписанная мелким почерком рукопись. По первым же строчкам стало понятно, что написанное принадлежит моему деду.

Не составило большого труда освободить и остальные страницы. Это было что-то наподобие дневника, заботливо спрятанного от посторонних глаз. То, что всё это было заклеено, позволило сохранить текст, написанный чернилами, в первозданном виде. Влага не попадала на страницы, и чернила не расплывались. Сразу возникло множество вопросов. Почему и кем спрятано? От кого и для кого? Ответы на эти вопросы я мог получить только после прочтения.

Да. Это был дневник моего деда, написанный уверенным, хорошо читаемым, с равномерным нажимом почерком, в котором он описывал события своей жизни. Цвет чернил был от светло-голубого, практически не читаемого, до почти чёрного, что говорило о том, что записи были сделаны не за один раз, а пополнялись в течение долгого времени. Несколько записей было сделано химическим карандашом. Больше сорока лет он заносил важные для него события, скрывая свои записи от окружающих и в конечном итоге замуровав их в книгу, которая вряд ли кого заинтересовала бы. Что я точно знаю, так это то, что среди моих родственников почитателей Белинского не наблюдалось. Передо мной был живой документ, написанный сто лет назад. Сто лет! Начав читать записки, я представлял, как мой дед тщательно выводит каждое слово, описывая свою жизнь. Дед, который редко слазил с печи, откуда раздавался постоянный надрывистый кашель, который я слышал в те мои детские годы, когда на школьные летние каникулы мы приезжали в гости. На секунду отвлёкшись на воспоминание о времени, в котором я его застал, я начал чтение.

1921 год.

Я, […………….], Сергей Сергеевич, начинаю вести сию летопись о делах, которые приключались и будут приключаться со мной, для того, чтобы последующие дети и внуки имели знания о нашем роде, история которого известна уже не одно столетие. Род наш происходит не из дворян и не из крепостных, а из служилых людей. Дед моего деда рассказывал ему что его дед был внуком служилого воина, образовавшего сторожевой пост на берегу реки Пахра в 36 верстах по Екатерининскому тракту от Калужской заставы в Москве. Сам я родился в 1897 году от рождества Христова. В шесть лет от роду начал обучение в земской школе, которую и закончил через три года, научившись письму и счету. Появились познания и по другим предметом, изучение которых доставляло интерес. В тринадцать лет начал работу на Быловском арматурном заводе владельца Простова учеником слесаря по арматурному производству. Поднимали меня на работу во время утренней дойки, и, дождавшись заводского гудка, который отличался от всех других, я шел две версты до завода вместе с другими работниками.