– Что делать? Учиться, как стать буддой. Ведь и великий Будда Шакьямуни шесть лет подвизался в снежных горах, а уж после на него снизошло просветление. Вот по Его примеру монахи и уходят в шестилетний затвор.

– Но тогда… как же он вышел из затвора?

– Так у него загноился шрам на животе, вот он и вышел подлечиться. Скоро поправится. О, Владыка Всевидящий! Вот уж правда, всем монахам монах! Ах, такого монаха ещё поискать…

Монах Чиам прожил во флигеле бабушкиного дома около месяца, поправляя своё здоровье. Я многое от него узнал.

Он говорил, что все люди по своей природе равны и каждый заключает в себе сущность будды; что человеческое существование не заканчивается единственной жизнью: обитая в мире живых существ, так называемом океане страданий, человек заключён в бесконечный круговорот перерождений – колесо сансары. Став буддой, можно вырваться из сансары и обрести вечную жизнь с безграничной свободой. Будда не бог – он человек, но человек, постигший истину, то есть просветлённый. Существуют разнообразные способы, помогающие прийти к просветлению: медитация, чтение сутр, молитва Будде, повторение мантр и другие. Медитация, всей мощью бьющая в стену самых неразрешимых вопросов и пробивающая её насквозь, есть кратчайший путь.

Одним словом, монах Чиам говорил, что любой человек может достичь просветления и стать буддой. Поэтому «будда» не имя собственное, а имя нарицательное. Таким образом, сам Будда не бог, он совершенная личность, совершенный человек – та вершина, которую способен достичь каждый.

– Ну что? Ты не считаешь, что это великое дело, достойное настоящего мужчины? Трудно родиться человеком, ещё труднее родиться великим, но гораздо сложнее встретить учение Будды. Можно ли впустую прожигать свою мимолётную жизнь, даже не зная, что такое моё «я». Не хочешь ли себя испытать? Представь, будто ты ещё не родился. За три года что-нибудь да получится.

Улучив свободную минуту, монах Чиам сажал меня рядом, рассказывал о буддийских истинах и советовал уйти в монастырь.

– Буддийские истины, что сахар: можно веками расписывать, какой он сладкий, но, пока сам не попробуешь, не узнаешь. Там, где кончается власть языка и слов, где кончается избирательность ума, – начинается учение Будды. Мирская наука сводится к накоплению знаний, духовная же должна начинаться с отказа от них. Если в этом мире и существует достойное дело для великих, так это монашество…

Когда Чисан ошеломил меня вопросом, чего я достиг за шесть лет духовной практики, его взгляд был пронзительным, точно острие ножа, но уже через мгновение он снова погрузился глубоко в себя. Из храма доносился сонный речитатив – новоначальный монах читал «Сутру тысячи рук и глаз».

Чисан сидел молча, прикрыв глаза и прислонившись к стене, я же не находил себе места. Незаметно бутылка оказалась пуста, закуска из перца была съедена.

– Выпьете ещё? – спросил я.

Чисан сразу же выпрямился и взял неоткрытую бутылку.

– Принеси-ка воды. Да, и поищи чего-нибудь в кухне – хотя бы кимчи[10].

Чисан наклонился, из его груди вырывались сдавленные звуки, будто его вот-вот стошнит. После нескольких рвотных позывов он достал из поясного мешочка какой-то белый порошок и высыпал в рот.

– С желудком проблемы?

– Всё в порядке. Это для пищеварения, так что теперь и спиртное усвоится, – проговорил он, давясь от нового приступа.

Когда я вернулся с водой из источника и раздобытой на кухне тарелкой кимчи, Чисана уже не тошнило. Он открыл бутылку зубами и наполнил стопку.

– Все меня осуждают. Только и слышишь: опустившийся, распутник, алкоголик, безнадёжный тип, слуга дьявола, явившийся в монастырь, чтобы своим якобы правдоискательством разрушить учение Будды… Что ещё? Эти тупицы-монахи поносят меня на чём свет стоит. Говорят, я возглавляю ряды падших. Но что такое падение? Нет, в самом деле, они хоть имеют представление о том, что есть падение, а что – блуждания?.. Впрочем, ладно. Я не оправдываюсь. Обитель гения выше людских насмешек. Но я не считаю себя кем-то исключительным. Да и не люблю я всяких гениев. Просто такие вот дела. Да, такие дела…

Он несколько раз встряхнул головой – должно быть, хмель брал своё.

– Я тоже когда-то был таким, как ты. В накрахмаленной выглаженной рясе, с набитой котомкой, похожей на барабан, ходил от одного наставника к другому, твердя про себя сутры. В своё время и я соблюдал строгость во всём. Считал, будто живу по заповедям, а получалось, врал себе самому, обманывал Будду и лицемерил перед людьми, строя из себя святошу… Страшная история. А ведь заповеди добродетели, не говоря уже о Великой Колеснице – Махаяне, подразумевают не действия напоказ, а расположение духа, разве нет? Если подумать, с религией всё обстоит так же. Утверждение, что человек – существо несовершенное, это продукт пораженческого сознания… Необходимо постоянно бороться со своими желаниями, побеждать страсти – только так можно следовать Пути и в конце концов стать буддой… Но вот не получается ли, что на деле впадаешь в самообман, становишься ханжой и лицемером и в итоге превращаешься в безнадёжное существо, которому вовеки нет спасения?.. Что-то меня развезло. Я пьян. Вообще-то я пью вовсе не затем, чтобы нести такую чушь.

Он снова потряс головой.

– Все кругом пьют, едят, жаждут плоти, трутся телом о тело, проникают друг в друга. Все – за исключением ничтожного числа подвижников. И всё это делается тайно. В укромном месте, вдали от солнечного света, под прикрытием монашеской рясы и касы. Все втихомолку пьют вино, едят мясо и совокупляются с женщинами. А когда выходят из своих тайников на белый свет, то они – сама серьёзность, само милосердие, истинные подвижники. Джекил и Хайд[11]. Двуликий Янус. Две стороны монеты. Эти гелиотропные болотные растения, однако, пользуются у несведущих уважением и почётом, перед ними преклоняются. Они становятся настоятелями и кичатся своим саном, который выеденного яйца не стоит.

Чисан сыпал колкостями, при этом с его лица по-прежнему не сходила ироничная усмешка, адресованная, как казалось, самому себе.

– Они присваивают храмовое имущество, обзаводятся домашним хозяйством, сношаются с пышнотелыми бабами, рожают отпрысков, обеспечивают их… Ладно, допустим, по-человечески понять их можно. Но на этом дело не кончается. Они стремятся накопить состояние и обогатиться – худоризым странникам-аскетам, разумеется, горько на это смотреть. Тайножёнцы – так их называют… Для таких монастырь всего лишь место работы с весьма недурным доходом. Скажи им, что у падшего ничтожества вроде меня, презреннейшего из всех бродячих пропойц в ордене Ч**, болит душа о буддийской общине, они только рассмеются. Должно быть, решат, что я тронулся умом. Но я говорю искренне. Я болен от чистой любви и от неё сошёл с ума. Что за грех, если вдова и спутается с кем? Женатые монахи – те вообще выставляют всё напоказ. Да что об этом говорить… Хватит. Давай-ка лучше выпьем.

Он осушил стопку, будто мучимый сильной жаждой. Я не мог согласиться с его язвительной критикой. Монашеская община – это огромная организация, состоящая из множества самых разнообразных людей. Естественно, иногда встречаются монахи, отступившие от своего долга. Но ведь такое происходит не только в монастырях. Разве не то же самое случается и в других объединениях? Чисан же говорил об этом так, будто весь буддизм утопал в глубоком болоте продажности и морального разложения.

– Вы не думаете, что перегибаете палку?

– Хе-хе-хе. Ты так считаешь?

– Нельзя же судить обо всём лесе по нескольким сломанным веткам.

– О, Владыка Всевидящий! Какой ты наивный! Что, между прочим, удивительно: шесть лет кряду чистить жертвенный стол – немудрено и самому замараться…

– Да вы хоть знаете, сколько монахов сейчас пытаются достичь просветления! Прямо сейчас, в эту самую минуту, пока вы тут напиваетесь.