Далее произошло, то, что, собственно, и послужило сюжетом для этой байки. Галушина— добродушного руководителя контракта, что-то «дернуло за язык» чересчур расхвалить меня и подчеркнуть тот факт, что я — единственный в коллективе доктор наук, профессор, что, дескать, само собой свидетельствовало о моей высшей квалификации. Англичанин, сделав глубокомысленую паузу, начал вдруг совещаться со своими коллегами и неожиданно объявил: raise his salary to 5 thousand dollars with the facts» («мы поднимаем ему зарплату до 5 тысяч долларов с учетом открывшихся фактов»).

Боже мой, вот это сюрприз! Подобно моим коллегам, я готовился к самому худшему — серьезному «разбору действий» и рефлектирующей констатации в духе будущего Черномырдина — «Где-то мы нахомутали» (дела в колледже шли не шатко и не валко), а тут — ба: прибавка к окладу, да еще какая: в две тысячи долларов! Тогда на мгновение я потерял чувство реальности, забыв о том, что на самом деле обогатилось отечество.

По словам одного советского посла в Шри-Ланке, в то же самое (брежневское) время он получал 750 долларов в месяц, атташе — половину этой суммы, техсостав, разумеется, и того меньше. Поэтому молва об установлении месячного оклада в 5 тысяч долларов какому-то «придурку» из юнесковского контракта вызвала, похоже, не столько природный интерес к моей особе, сколько прилив лютой ненависти. В дни посещения посольства я самолично видел (автор выполнял функции почтальона для своего контракта), как из окон высовывались головы изнывавших от безделья жен посольских работников, стараясь собственными глазами узреть того самого «идиота», который должен получать 5 тысяч долларов. Подозревал, что некоторые из них, не зная истинной системы оплаты нашего труда, возможно, принимали за чистую монету сплетню, что я, действительно, и есть тот самый «Маркиз-Карабас».

Глядя на посольских, которых откровенно недолюбливал, в такие минуты на ум почему-то приходила китайская мудрость: «Когда скачет крылатый конь Фейхуань, ему не до жаб, сидящих на дороге». «Крылатым конем» я, конечно же, себя не ощущал, но о моем конфликте с молодым, стремившимся в столоначальники, клерком посольства по фамилии Ружин, дурно воспитанным и ощущавшим себя уже не то «Громыкой», не то Талейраном, знал весь контракт. Клерку, видимо, доставляло большое удовольствие покуражиться над профессором (например, научить тому, как пользоваться скрепкой, как следует чередовать инициалы и фамилии в официальных бумагах и даже как следует открывать и закрывать дверь).

Доставлять удовольствие наглецу и бросаться под «гусеницы» бюрократии я, естественно, не собирался. Воспользовавшись случаем, я пожаловался на упорное тупоумие Ружина одному влиятельному генерал-лейтенанту (в стране, охваченной пламенем, слово военных тогда ценилось дороже, чем дипломатов). Действия генерала остались для меня неизвестными, но у зарвавшегося карьериста после этого прыти заметно поубавилось.

Ну, и слава Богу.

65. ЯВОЛЬ!

Многих талантливых перевидал факультет географии герценовского университета на своем веку и, дай Бог, увидит еще. Но у профессора Финарова Дмитрия Павловича была своя уникальная ниша: никому до него не удавалось столь виртуозно сочетать в одном лице таланты аналитика физико-географа и методиста высшей пробы: вот он — союз «голой» науки и искусства. В этой связи выскажем одно предположение, не претендующее на абсолют— не соблазнись в свое время должностью заведующего кафедрой методики, стал бы профессор звездой первой величины в науке о берегах, а так свой талант пришлось «растворить» в нескольких отраслях знания. Увы, так нередко бывает.

Мало кто был надел-н в такой же мере чувством педагогического такта и тонкого юмора, что постоянно проявлялось при его контактах как со студенческой братией, так и с нами грешными — коллегами по работе. Да, как и все мы, он видел, что национальное образование катится под откос; что, Минпрос, производя реформы ржавой пилой и без наркоза, окутан туманом невежества по всем азимутам; что тлен и плесень поразили российскую науку и т. д. Он боролся с «напастью» шутками, смешливыми метафорами, частой повторяемой фразой «во всем виноват Чубайс». На наше сравнение образования с «пропедевтическим канканом», Финаров отреагировал, помнится, так: «какой уж там канкан — настоящая кастраций.»

...Как-то в начале девяностых годов по приглашению учительской ассоциации г. Нью-Йорка мы с Дмитрием Павловичем в составе делегации университетских преподавателей оказались в США. Время было пакостное, было не до «жиру», на всем экономили, профессорские оклады резко «поехали» вниз, многие шутки касались именно этой «детали». Прогуливаясь как-то по аллеям знаменитого Принстонского университета (частное исследовательское учреждение в штате Нью-Джерси, связанное с именем работавшего здесь Эйнштейна), мы одновременно наклонились, желая поднять ярко сверкавшую на брусчатке монету. К нашему разочарованию, ею оказалась десятицентовая монета. До сих пор недоумеваю, как абсолютно незнакомый с английским языком Дмитрий Павлович быстро нашел «гениальный» аргумент:

— Кто из нас Дима, — спросил он, смеясь — я или вы?

— Конечно, вы, ну и что из этого следует — не отступал я.

— Читайте, только будьте внимательнее— заметил он. На монете было четко указано: «DIME» («дайм»), то есть, десятицентовая монета. Мне пришлось только изумиться удивительной находчивости Дмитрия Павловича и вернуть монету тому, кому она заслуженно предназначалась. Но, он не остался в долгу, и только сейчас обратив внимание на роскошные, никому не нужные белые грибы, торчавшие из газонной травы, заметил:

— А вот грибы вы заметили первым — на них не претендую и уступаю вам.

Эта смешная сцена имела забавное продолжение. Буквально на следующий день, при посещении нами казино, везучий Дмитрий Павлович (ну, «не сдуру», а ни с того, ни с сего) выиграл 50 долларов, и больше не стал испытывать судьбу, в отличие от нас, дураков, увлекшихся соблазном и проигравшихся. На мое шутливое предложение, по старинной русской традиции «отметить» это событие, он сострил в том смысле, что, видимо, зря присвоил десять центов— тогда бы, мол, никто к нему не приставал с подобными «гнусными» предложениями.

Самое же смешное нас ожидало впереди. Будучи приглашенными на борт небольшого суденышка местной экологической службы, мы — российские профессора, находившиеся под впечатлением отлично поставленной системы экологического образования школьников, набирались опыта у нью-йоркских учителей по организации экспериментов с морскими организмами. Дмитрий Павлович сразу объявил хозяевам, что он по-английски «ни гу-гу», и старался пользоваться лишь нашими переводческим услугами. Одна из учительниц — Кэтрин, дочь русских иммигрантов в третьем поколении, проявив удивление фактом «ни гу-гу», выразила уверенность, что некоторые английские выражения профессору все-таки должны быть знакомы — быть того не может. Финаров утвердительно закивал головой, попутно объяснив, что ему, действительно, очень хорошо знакомо лишь одно английское слово.

What is the word, you can't keep us! (назовите это слово, не томите над) — дружно запричитали на палубе учителя нью-йоркских школ, и наперебой начали предлагать свои варианты этого таинственного слова. Перечислено было несколько дюжин, но ни один из них ни на йоту не приблизился к искомому смыслу.

Наконец, после томительной паузы, Дмитрий Павлович произнес это слово — им оказалось ... яволь! Услышав «кондовое» немецкое выражение, все дружно расхохотались, кроме Кэтрин, которая остроумно заметила:

— You, dear Professor, not quite sincere, because you know at least two more English words. (Вы, уважаемый профессор, не вполне искренни, поскольку знаете, как минимум, еще два английских слова).

Теперь пришло время задуматься уже Дмитрию Павловичу, но, как и в предыдущем случае, верный ответ не был найден.