— Откровенно говоря, мне не нужны и нынешние две «хану м», но они сами настаивают на приобретении третьей. Три года я, как мог, сопротивлялся, но теперь очень устал и решил уступить их настойчивым просьбам.

Вот это да! Так вот кто проявляет себя в существе поборников многоженства в исламском мире. Так что же происходит с женской психологией в этом случае?

Начнем с того, что жизнь простых афганцев-дехкан давно находится за гранью выживания, хотя они каким-то образом выживают (а кормилица — опиумные поля), да еще и оказывают яростное сопротивление любым иностранным войскам. Но вот жизнь женщин — это кромешный ад! В семьях дехкан или бедных горожан (последних в деревенской стране — с «гулькин нос») с нетерпением ждут, когда у девочки начнутся первые месячные — с этого момента она становится товаром, поскольку ее можно выдать замуж (разумеется, без ее согласия) и получить калым. Но иногда девочки выходят замуж до 10 лет, и то, что легально такие браки запрещены, не имеет значения — традиции сильнее закона.

Женихом может стать «первый встречный» — старый, немощный, буйный алкоголик, головорез, наркоман и т. д., кто готов уплатить испрашиваемый калым. Девочки, обделенные красотой — бросовый товар. Афганская действительность дает много примеров, когда отчаявшиеся невесты кончают жизнь самоубийством, калечат себя, сознательно уродуют лица огнем, кипятком, кислотой и т. д., лишь бы не стать наложницей ненавистного жениха. (В госпиталь города Герат, специализирующийся на ожогах, в год попадает около 700 женщин, которые пытались покончить жизнь самосожжением).

Однако в данном случае, речь идет о другом. В семьях, где «куча» детей, а здоровье предательски покидает уже в 40—50 лет, где в хозяйстве есть живность (овцы, козы и т. д.), остро возникает проблема «рабочей лошадки», «тягловой силы». Чувство ревности, столь значимое в европейской системе ценностей, здесь отходит не то, что на второй, на ... десятый план. Можно видеть, как две-три «ханум» со стайками как бы общих детей дружно идут по улице, несут воду, передвигаются, сидя «кучками» и держась друг за друга в грузовых кузовах мотоколясок. Настоящая «гаремная» идиллия!

Так что реплика Нурали: ((они сами настаивают на приобретении третьей» становится не такой уж странной для знающих суть дела.

63. 3АРГУНА, НАДЖИБА, ЗУХРА, ... МАРУСЯ И ДРУГИЕ

Зарина, Джамиля, Гюзель, Саида, Зухра, Лейла, Зульфия, Гюльчатай... Настоящие ценители советского кинематографа, конечно же, помнят имена этих женщин из гарема бандита Абдуллы, которых в годы гражданской войны геройски спасал красноармеец Сухов в фильме режиссера Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни». Спасти же афганских женщин, как показала история, не смогли ни англичане (учинившие аж три колониальных войны!), ни индусы, ни шоурави (то есть — мы), ни американцы. Да и есть ли резон вообще заботиться о спасении обитательниц «гаремов», если они как-то не проявляют особого желания обрести свободу? И не пора ли вообще прекратить руководствоваться нашими представлениями о семейной идиллии, когда дома — цветки розы-васильки для единственной, муж на кухне в фартуке, а под вечер заплетающимся языком нестройное «за прекрасных дам!»

Имя одной из жен бывшего афганского министра культуры и спорта, у которого наше посольство арендовало квартиру для преподавателей колледжа (хорошо меблированная и ухоженная, она, кстати, без всякого блата, досталась автору), оказалось ... Маруся. Словоохотливая, писклявая хохлушка, не без следов увядшей красоты, известным образом артикулируя звук «г», рассказала нам о своем «житии-бытии». Выходя замуж в «piднiм Кыiвi» за афганского студента, тогда Марусе в голову не приходило, что в Кабуле она может оказаться отнюдь не единственной женой своего благоверного. Так оно и вышло. Сожалеет ли о чем, ревнует ли она теперь его к другим женам, — спросил ее. «Тю! — ответила она, — Господь с вами — тут так багато хлопит, хиба мени до ревности. Думаешь про одно: как бы дожить до утра и детей уберечь — ведь муж причастен к начальству, а это дуже опасно: завтра придут душманы и видрежут голову. И что потом мени робыты?»

Маруся — жена зажиточного кабульца, возможно, даже любимая (как та Гюльчатай у красноармейца Сухова). А что же тогда говорить о сельских провинциях страны, находящихся в руках различных талибских группировок, которые, кажется, вечно воюют между собой за влияние, и которые едины в одном — женщина должна быть «плотно упакована» в паранджу и воспитывать детей, ни коем случае не помышляя о школе. «Настоящая школа» для детей — это опиумное «полюшко», представляющее единственный способ не умереть с голоду. «Переноска-перевозка» мака и переработка сырья, на чем сегодня заняты и стар, и млад, — вот настоящие уроки жизни. Школьник же — «дармоед», бесполезный едок, которого еще, не дай аллах, научат в школе тому, что наркотики — это зло, а тот, кто их производит — опасный преступник. Уж нет!

Были среди студенток три ярко выделявшиеся, по своему красивые девушки — пуштунки Заргуна, Наджиба, и узбечка Зухра, при этом первая из них, как оказалось, была таинственной невестой моего афганского коллеги-географа — Абдулсамада. Несмотря на свой социальный статус преподавателя, последний, оставался, по сути, «голодранцем» в сравнении с хорошо обеспеченной семьей своей невесты, и деньжат на калым у него явно не хватало. Нашу с Гарри инициативу от чистого сердца «скинуться» на калым родителям Заргуны он не одобрил, может быть, полагая, что мы вдруг станем претендовать на свою «долю». Но, напрасно, таких мыслей у нас не было и в помине. Абдулсамад успел побывать на годичной стажировке в Одесском университете и уже имел некоторое представление об образе жизни советских людей. Нам он, дико стесняясь, рассказывал о том, что ему приходилось бывать на одесском пляже в Аркадии, и даже лежать рядом с девушками в купальниках, и это был, по-видимому, незабываемый эпизод в его жизни.

Именно этот эпизод был бессовестно нами использован для «шантажа» молодожена в том смысле, что мы обязательно расскажем невесте, как он практически обнаженным валялся с советскими девушками. Надо было видеть, как переживал Абдулсамад — воздымал руки вверх, прижимал их к груди, умоляя нас, ради аллаха, не посвящать Заргуну в этот непонятный и непостижимый для нее «грех», опасаясь, как бы из-за этого не расстроился его брак с состоятельной невестой. Наш бесстыжий «шантаж» прекратился лишь после того, как он доставил нам с Гарри пол-литра невыносимо смердевшей афганской водки, при этом мы вынудили его (как некогда царь Иван Васильевич в известном фильме) снять пробу первым.

Что же касается Наджибы, то она, будучи одним из лидеров молодежного крыла НДПА (Народно-Демократической Партии Афганистана), отличалась повышенной публичностью. Она пыталась улучить любой момент для общения с советскими преподавателями, и некоторые из нас стали откровенно ее побаиваться как из-за ее политической платформы (не разделявшейся многими афганцами) и близостью к самому Наджибулле, так и по причине «легкого пренебрежения» нормами шариата по части женского этикета.

Но настоящей «головной болью» для нас с Гарри стали, чуть ли не ежедневные ее моционы по периметру наших домов. Это было нечто интригующее для нас обоих. По лестному для автора мнению моего друга Гарри, Наджиба «пасла» как бы меня, хотя я считал, что все обстоит наоборот — «мишенью» был он. В любом случае, мы с Гарри были наслышаны о том, что пуштуны «врожденно» — лучшие снайпера в мире, благодаря хладнокровию, выдержке и, конечно же, зрению, и знакомиться с родней Наджибы по мужской линии в наши планы никак не входило. (Кто-то из коллег тогда удачно сострил, что роман с местной девушкой возможен лишь в том случае, если советский самолет стоит «наизготове» на взлетной полосе и «пропеллер» уже вертится). Короче, некоторое время «альфа-самцам» пришлось позорно прятаться от повышенного внимания очаровательной пуштунки.