— Голубчики! Поймите простую истину: если меня вытурят отсюда, я завтра же пристроюсь в соседнем университете экономики и финансов. Ну а кто вас приютит горемычных, вы подумали об этом? Даже в ПТУ, и то прием уже окончился. Так что извольте ходить в «калитку», а забор оставьте профессуре— иначе доложу Боборыкину (ректору — авт), и не возрадуетесь у меня.

Говорил на полном «серьезе», не улыбнувшись ни разу, и, может быть, зря — чем меньше смеемся, тем меньше вырабатывается, так называемых эндорфинов, «гормонов счастья» — это чистая биохимия. Кто знает, если бы профессор был более склонный к «естественному хохоту», то, может быть, и здоровье его было бы крепче. (А может, следовал известному изречению Г. Честертона: «Смеяться можно над чем угодно, но не когда угодно. Мы шутим по поводу смертного ложа, но не у смертного же ложа»!).

Отношение Николая Тимофеевича к юмору хорошо проявилось в следующей забавной истории.

.. .Близилась круглая дата профессора — 60 лет, которая по всем приметам ожидалась быть помпезной, о чем со всей очевидностью свидетельствовал настрой многочисленных его друзей, бывших сослуживцев, поклонниц (для которых он был гуру и сэнсэй), бывших аспирантов и студентов. Однако время было мерзопакостное, зарплата профессора пробила потолок 40 долларов и катилась дальше вниз, полки магазинов сверкали «голью». В сложившихся условиях пришлось думать не столько о дорогих, сколько оригинальных подарках для Агафонова. И выход был найден — кроме каких-то традиционных презентов, нами (в компании с профессором Соколовым), был преподнесен юбиляру маленький кролик, что-то около месяца отроду — обыкновенный, нормальношерстный, «шкурковый», приобретенный Димой Гдалиным на Кондратьевском рынке.

Дарители руководствовались следующими соображениями. Во-первых, содержался намек на тяготы и лишения смутного времени, когда разговоры о натуральном хозяйстве стали приобретать почти будничный характер. Во-вторых, профессор форсировал строительство собственной «мызы», где-то у черта на куличках (кажется, в Лодейнопольском районе), и ему делался посыл о полезности эволюции Агафонова-теоретика в Агафонова-практика, хотя бы кроликовода (с учетом богатых местных травостоев). Наконец, в, третьих, к этому времени он обрел «внучатое счастье», и предполагалась, что лучшего подарка для маленького внука, чем пушисто-ушастое создание, трудно себе представить.

Ах, кабы мы знали, какую «свинью» мы подсунули профессору!

Откуда нам, невежественным «аграриям» было знать, что крольчонок в городской квартире — «это вам не лобио кушать» (как любил приговаривать грузинский «вор в законе» Джаба Иоселиани). Приобретение такого животного должно быть взвешенным и продуманным, требующим четких ответов на целую кучу вопросов, типа: где оно будет жить — во всей квартире или в клетке? чем будет питаться? если учесть, что основной корм для кролика — сено и комбикорм (плюс геркулес), то нужны ли специальные ясли для сена? что надо делать для того, чтобы от кролика не воняло? кто за кроликом будет ухаживать? что делать, когда кролик подрастет— ведь пустить его на жаркое рука вряд ли поднимется? И т. д. и т. п.

Первая реакция от профессора последовала уже вскоре, после того, как «отшумел» юбилей. Столкнувшись с первоначальными трудностями ухода за пушистым млекопитающим, он как-то в коридоре поймал «за грудки» дарителей и строго приказал:

— Разлюбезные судари, извольте мне представить полную инструкцию об уходе за вашим «динозавром», не то придется вам помогать Лиде (супруге) в уборке квартиры, которая, благодаря вашим стараниям,уже зас... донельзя.

На это профессор Соколов отреагировал достаточно бесцеремонно в том ключе, что мол, как говорил Энди Такер (язык Остапа Бендера и новеллы О. Генри о «благородных жуликах»), «отвяжись, Тимофеич: твой кролик — твои заботы». После того, как со стороны Соколова в следующий раз пошли уже агрессивные цитаты — «вы меня оскорбляете: я человек измученный нарзаном», объектом приставания Тимофеича остался единственный виновник «данайского дара». Начитавшись инструкций по уходу за кроликами, автор посоветовал владельцу прекратить свободное гуляние питомца по квартире, и приобрести пока не поздно просторную клетку, в которой можно будет вместо подстилки использовать опилки или солому, иначе жилище превратится в конюшню с разбросанным повсюду гниющим сеном. Кроме того, желательно приобрести, добавил я, навесную автоматическую керамическую поилку для воды из крана и миску-кормушку для зернового корма.

Между тем, агафоновский ропот становился все более явственным. Особенно он усилился после того, как у кролика проснулся естественный инстинкт— грызть все, что попадало ему на пути: обувь, обои, даже книжки. А однажды профессор обратился с вопросом, после которого трудно было не рассмеяться:

— Уже с неделю безутешно боремся с непрекращающимся поносом твоей твари. Лида все уже испробовала — раствор аптечной ромашки, слабый раствор марганцовки, новый корм — и ни фига. Как думаешь, может вирусная инфекция?

— Думаю, Николай Тимофеевич, надо не философствовать, а тащить к ветеринару — все может случиться: испорченный корм, заплесневевший хлеб, желудочные заболевания, да и мало ли чего.

Но градус недовольства Николая Тимофеевича достиг высшего накала, когда возмужавший и своевременно не кастрированный кролик-самец стал вдруг настойчиво испытывать потребность в подруге крольчихе и, пытаясь найти ей замену, избирал предметом любви профессорские тапочки, игрушки внука, уже не говоря о пакостной привычке метать квартирные углы и мебель.

— Слушай, Никифорыч, твой кролик скоро доведет нас с Лидой Ильиничной до цугундера — пойми, наши силы не беспредельны, они на исходе. Ты все время трендишь нам о терпении, но, как говорится, пока солнце взойдет, роса очи выест. Умоляю по-хорошему, забери свою тварь обратно, иначе привезу тебе дарственное порося или пару крыс — ты хочешь этого?

Короче, «минусов» становилось все больше, хотя оставался единственный «плюс», который покамест перевешивал все — это привязанность к кролику любимого внука.

...По дошедшим до нас непроверенным данным, бедный кролик, в конце концов, был пристроен в живом уголке соседней школы, а далее его следы в кроличьей истории просто затерялись.

14. «МОЖНО, Я ВАМ ДУБЛЕНКУ ПРИВЕЗУ»?

Принято считать, что многих в принципе можно «замерить», но профессор Сутягин был как раз один из тех, которого замерить было трудно — он был неформатен и непредсказуем. В нем слышался как бы «гул» самой истории. Сын революционера, дипломат, разведчик, капитан первого ранга, доктор наук, профессор, друг нескольких космонавтов, он по совокупности своих талантов ярко выделялся в любом окружении. И если бы он избрал иную стезю, скажем, линию Мельпомены — с учетом своих данных, по нашему глубокому убеждению, непременно стал бы народным артистом. Его умение перевоплощаться и пародировать людей часто вызывало неподдельный восторг. По-военному подтянутый, галантный, он талантливо музицировал на рояле, читал наизусть «Евгения Онегина», знал вкус в бальных танцах. Был у Павла Григорьевича еще один талант, о котором не подозревали люди, даже близко знавшие его — он мог с натуры сделать за несколько минут карандашный портрет любого собеседника. И это было непостижимо.

Выходец из семьи активного участника революционных событий на Урале (в г. Копейске есть улица имени отца Павла Григорьевича), он, молодой морской офицер, окончивший перед войной специальные курсы по подготовке дипломатов, был откомандирован в Норвегию, где его и застало начало второй мировой. Когда профессор Соколов, известный своим «ехидством», подначивал начальника, интересуясь тем, как дважды попадавший в «лапы» гестаповцев и дважды вызволявшийся советской разведкой, избежал «лесоповала» или «солнечного Магадана» (что, дескать, подразумевалось само собой даже за один «плен»), Павел Григорьевич деликатно объяснял нашему «пофигисту», что он был дипломатом, а не солдатом, не располагал оружием и боеприпасами, и что он ни разу не нарушил «устав» дипломата, и на него не распространялись жестокие законы военного времени, которые имел в виду Соколов.