– Даже для похода в церковь?

– Да.

– Но мне и в голову не приходило…

– Не дозволяется играть на музыкальных инструментах и носить хорошую одежду, – докончила я и подумала о кафтане, который был на Бене в день приезда. Сейчас он, конечно, одевался более подходящим образом для работ в поле.

– Ты хочешь сказать, что все это противозаконно?

– Да, противозаконно.

– И на нас еще никто не донес?

Я вздохнула и пожала плечами:

– Могу лишь предположить, что наши соседи, как и мы, находят эти законы нелепыми. Не знаю, каковы на сей счет настроения в городе, но Чарльз Пинкни со мной согласен.

– А он весьма сведущий юрист и не стал бы нас вводить в заблуждение. Он очень тепло относится к тебе, Элиза.

– И я к нему так же.

– Ума не приложу, кто придумал столь смехотворные законы, – покачала головой маменька. – Какие-то паникеры, надо полагать. Что ж, надеюсь, их отменят, когда люди поймут, что это сущая чепуха.

Раздался стук в дверь, а затем тенорок Николаса Кромвеля:

– Леди, вы позволите войти?

Я возвела очи горе и нехотя откликнулась:

– Входите!

Кромвель был все тем же надменным занудой, но за прошедший год мы все более или менее свыклись с его присутствием на плантации и за семейным столом – так или иначе он вносил хоть какое-то разнообразие в будни трех обитательниц усадьбы, вечно недовольных друг другом.

– Как у вас тут уютно! Я нынче вечером промерз до костей. – Кромвель сразу направился к камину, вытянув руки к пламени.

– Не желаете рома? Нам его прислали с Антигуа. Элиза, налей гостю выпить, будь добра.

– Конечно. – Я подошла к серванту и сняла крышку с графина. – Итак… как продвигаются наши дела?

Кромвель, гревшийся у огня, обернулся:

– Я только что произвел проверку сделанного за день. Надеюсь, чаны для индиго будут поставлены через пару дней. Основной чан нужно будет сразу наполнить водой и поддерживать определенную температуру. Время собирать сырье настанет не сегодня завтра, и мы должны пребывать в полной готовности.

Я знала Бена, а потому не сомневалась, что сбор листьев индигоферы и производство красителя – своего рода искусство, требующее соблюдать точную меру во всем, но Кромвель наводил столько тумана и так пыжился, когда отвечал на мои вопросы, что невозможно было не закатить глаза.

– Чудненько, – хмыкнула я. – Мы так вам благодарны и страшно волнуемся из-за первого опыта с индиго – ведь от его успеха зависит, удастся ли нам наладить крупное производство.

Кромвель, шагнув мне навстречу, взял протянутый бокал с ромом.

Маменька кашлянула и поднялась с диванчика.

– Куда вы? – спросила я.

– О, я оставлю вас поговорить о делах наедине. Устала что-то.

Я, нахмурившись, подошла к ней.

– Идемте, я вас провожу. – Мне вовсе не хотелось оставаться наедине с нашим консультантом. – Мы с мистером Кромвелем можем обсудить дела утром.

Когда Квош закончил строить навес для уроков чтения, я попросила его каждое утро за час до рассвета приходить в рабочий кабинет моего отца. Квош кивнул, не спросив зачем.

В первое утро он тискал в руках шляпу, которую надевал в поле, и настороженно озирался, тем не менее молча проследовал за мной через холл в кабинет, где я уже зажгла маленький светильник. У стены, не занятой книжными полками, я поставила бок о бок два стула перед маленьким столиком в форме полумесяца.

Квош неуклюже переминался с ноги на ногу, глядя на стулья и книги, за которыми не видно было второй стены.

– Будем учиться грамоте, Квош, – тихо пояснила я.

Он взглянул мне в глаза, и я ободряюще улыбнулась:

– Потихоньку. Сначала проверим твои знания и будем отталкиваться от них, хорошо? – Я указала на один из стульев. – Садись.

Квош все еще колебался, на его лице отражался мириад сомнений, и мне оставалось лишь надеяться, что среди этих чувств нет недоверия ко мне. Наконец его внутренний спор с самим собой вроде бы разрешился. Квош принял решение и, сделав шаг вперед, осторожно опустился на стул.

У меня был простенький букварь, по которому когда-то училась Полли – он каким-то чудом проделал с нами долгий путь с Антигуа. Негритянским детишкам я его не дала, а то они его мгновенно затрепали бы.

Сделав глубокий вдох, я села рядом с Квошем и открыла книгу на первой странице, где были напечатаны все двадцать шесть букв английского алфавита. Я указала на букву «Би»:

– Знаешь, как это произносится?

Квош посмотрел на букву, затем на меня:

– Бен? – спросил он.

– Почти, – ободряюще кивнула я. – Имя Бена начинается с этой буквы. Но всего в его имени три буквы. – Я показала, какие, называя каждую. – Буква «Би» соответствует звуку «б» и произносится слитно с другими. Когда ты узнаешь, как звучат все буквы, сможешь читать.

Почти так. Всякие сложности я решила оставить на потом, если мы до них доберемся.

На первых уроках время пролетало быстро, но я не манкировала остальными своими обязанностями и в поле проводила столько же времени, как и раньше.

Квош, наделенный живым умом, все схватывал на лету и не уставал меня удивлять своей смекалкой, а также способностями к арифметике, которую я включила в нашу программу к концу первой недели.

Но наряду с успехами были и разочарования – поначалу Квошу никак не давалось собственное имя. Его смущало, что в пару к букве «Кью» ставится «Ю», а звук «ш» и вовсе записывается сочетанием из двух букв^[8]. Он сердился, и меня это ужасно смешило.

– По-моему, я тебя никогда не спрашивала об этом. Откуда у тебя такое имя?

Мы сидели, как обычно, за столиком-полумесяцем. Квош уже немного освоился и был не таким напряженным и настороженным.

– Я слышала, к югу от нас живет семья Квош. Это их фамилия. Они плантаторы… – Я замолчала, не желая произносить свою догадку вслух.

Квош кивнул и потер затылок пальцами цвета карамели:

– Моя мать была рабыней на плантации Квошей, до того как ее продали сюда, в Уаппу.

Я склонила голову набок:

– И тогда, наверное, у нее уже был маленький ребенок? То есть ты.

Квош опять кивнул.

Обстоятельства Сары настолько напоминали обстоятельства матери Квоша, что я не могла не провести между ними параллель. Однако назвать ребенка Квошем… в этом было что-то дьявольски жестокое. Как если бы Сара назвала свою дочь Эббу в честь Старрата. Я с трудом подавила дрожь отвращения, но, видимо, нахмуренные брови выдали мое смущение.

– Моя мать не хотела уезжать, – ответил Квош на не высказанный мною вопрос.

Это было вполне понятно. У его матери была там налажена жизнь, возможно у нее была семья. И снова у меня заныло сердце при мысли об этой ужасной практике продавать людей, разлучая их с родственниками.

– Она не хотела расставаться со своей семьей?

– Не хотела расставаться с моим отцом. – Голос Квоша прозвучал жестко.

– Она… Ей нравился мужчина, который сделал с ней это? – Воображение нарисовало перед моим мысленным взором картину: жирное белое мужское тело, как у Старрата, приказчика со злыми глазами, наваливается на хрупкую, тонкокостную женскую фигурку с черной кожей… И на этот раз дрожь мне сдержать не удалось.

– Это был не хозяин. Это был хозяйский сын. – В отблесках неяркого пламени нашего светильника для чтения глаза Квоша странно блестели. – Она его любила.

Я чуть не ахнула.

Слова Квоша, ставшие для меня столь поразительным открытием, словно повисли в воздухе передо мной слабым мерцанием. Я будто получила в руки кусок головоломки, но пока не могла сложить ее целиком.

– Наш урок закончен? – спросил Квош, нарушив затянувшееся молчание.

Я встрепенулась:

– Да-да, на сегодня достаточно. – Встала, неловко стряхнула несуществующие пылинки с платья. – Я… э-э… Как идет строительство чана для индиго?