– Был бы весьма признателен, если бы вы временно оставили нас одних, – произнес Михаил Второй засушенным тоном. И добавил чуть резче: – Распорядитесь с лошадьми для двух экипажей!

Тон, в дополнение к мундиру, сделал свое дело. Смотритель с супругой покинули помещение, из-за закрытой двери донеслась тихая ругань.

– Мы торопимся оба, – немедленно сказал Михаил Второй, – поэтому было бы лучше, если бы вы сразу рассказали о случившемся.

За эти несколько секунд я решила – говорить надо. Кратко, сдерживая эмоции, хотя фиг их сдержишь. И только то, что мне известно. Например, не «в усадьбе похитили детей», а «как прошлым вечером сообщил мне слуга».

А еще я не стала скрывать причину. Нашла подходящие слова, вроде «внебрачное дитя», и рассказала всю предысторию.

Собеседник слушал внимательно, без уточняющих вопросов. Первая его реплика меня удивила.

– И почему же вы приняли такое участие в судьбе этой крепостной девки?

– Я своими руками… – начала я и поняла, что не очень-то хочу рассказывать предысторию своего знакомства с жертвой сладострастия родного дядюшки. По крайней мере, всю правду. – Я своими руками готовила для нее лекарство, когда ее вытащили из воды мужики и привели в мою усадьбу. Бросить ее после этого для меня было невозможно.

– Достойное человеколюбие, – заметил дядя-котик. – Понимаю вас: по закону, да по его практическому применению, ситуация для девки была безвыходной. И вы видите прямую связь между произошедшим и вашим филантропическим актом? – спросил собеседник. – Или, может быть, целью была ваша малютка?

Я вздрогнула. Может, так оно и есть? Но кто? Бывший староста Селифан на такое решился бы вряд ли, да и сын бы не позволил так себя подставить. А иных врагов не нажила.

Разве что… Вспомнила своего ухажера, окончившего жизненный путь на березе в моих владениях. Но в этой истории злодей не обнаружен. Если даже и был.

– У меня нет других объяснений, – ответила я.

– Так что же делать-то будем?

Судя по тону, собеседник задал вопрос сам себе, и я не стала мешать ему собираться с ответом. Что делать мне – давно решено: оторвать руки тем, кто похитил, и открутить головы тем, кто задумал. Пусть чиновник по особым поручениям найдет другой вариант.

– Мне необходимо закончить одно важное дело, на это вряд ли потребуется больше двух суток, – наконец сказал Михаил Второй. – Понимаю ваши чувства и волнения…

Понимаешь ты, котик бесчувственный!

Похоже, я лишь подумала, а не сказала, потому что чиновник продолжил:

– Но у меня есть твердая уверенность, что малютка содержится в безопасных условиях. Извините, что я столь отстраненно говорю о вашем ребенке, но она не главная цель похищения, а, как я предполагаю, всего лишь залог того, что вы объявите о своей безучастности к судьбе другого ребенка.

– Михаил Федорович, – твердо сказала я, – надеюсь, вы понимаете, что это невозможно. Я догадываюсь о мотивах похитителей, но, если мне поступит такое предложение, я немедленно откажусь.

Кстати, а почему? «Сударыня, скажите "да", и не пройдет и часа, как Лизонька будет в ваших объятиях…» Почему так нельзя? Неужели я настолько привязалась к этому младенцу… к Проше? Не могу я согласиться, чтобы Прошка, которого я держала в руках, остался у бабая. Даже если тот его и не съест, а просто устроит социальную пакость, которая искалечит судьбу навсегда.

– Понимаю, – кивнул Михаил Второй. – Я, как человек и слуга государев, возмущен этим редкостным злодейством и считаю недопустимым частный договор с его замыслителями. Дети будут спасены, негодяи – наказаны. И все же у меня будет важная просьба к вам.

Я напряглась. Важные просьбы всегда неприятны.

– В таком деликатном деле необходимы спокойствие и тишина. Вы не будете ничего предпринимать сами. А также вы сохраните происходящее в тайне от полицейских властей. И особенно…

Мне показалось, что собеседник приготовился назвать Михаила Первого. Но так этого и не сделал. Или не хотел лишний раз произносить имя, или понял, что я догадалась.

– Я жду от вас конфиденциальности в нашем деле, – закончил он.

«Да!» – хотела я крикнуть в ответ. Но сдержалась. Представила, как будет, если ожидание затянется на три дня или больше. Не свихнусь?

Да и не в этом дело. Луч надежды ослепляет. И я не замечу, как попаду в зависимость. Слушайте меня, надейтесь на меня, никому не говорите обо мне и, что бы ни происходило, помните мои слова. Это страшная паутина, к которой стоит только прикоснуться – и уже не выпутаться.

А я еще не коснулась.

– Михаил Федорович, я понимаю вас, – ответила я, надеясь, что твердым голосом, – я очень благодарна вам за столь живое участие. Но поймите: сейчас для меня каждый час – пытка. Мне предстоит терпеть всю дорогу до дома. Я обещаю вам ничего не делать пару часов по приезде, кроме как расспросить дворню лично. Помня ваше обещание предпринять… спасти детей, я не буду совершать безрассудных шагов. Но терпеть и бездействовать дольше этого срока, особенно если что-то выяснится, я не обещаю. И не собираюсь немедленно обращаться в полицию. Но если слух о произошедшем дойдет до нее, я также не обещаю солгать ей, что мой ребенок находится в Голубках.

На одну секунду взгляд дяди-котика стал страшным. Вернее, пугающим. Напугать он мог лишь одним: «Извините, тогда ничего сделать не могу».

Но он тотчас же потеплел.

– Да, сударыня, я понимаю ваши чувства и согласен с вами. Пахом! – позвал он громко, и его сопровождающий, видимо денщик, живо подскочил и вытянулся в ожидании приказа.

– Передашь его превосходительству пакет лично в руки. И на словах – что меня задержало дело чрезвычайной важности. Вернусь – доложу подробности. Смени лошадей и во весь дух в Нижний. Там все сделаешь и так же быстро – обратно, в Голубки. Понял?

– Есть, вашвыскблагродие! – браво рявкнул дюжий усач. – Будет исполнено!

– Я еду с вами, – отвернувшись от денщика, объявил Михаил Второй. – Не могу отпустить вас в таком состоянии. К тому же вы правы, медлить не стоит. Чем быстрее дети вернутся домой, тем лучше будет всем.

Мой экипаж увеличился на одного пассажира, но скорость не снизилась – сани тянули свежие кони, лучшие из тех, что нашлись на станции. Мои лошадки остались отдыхать в пристанционной конюшне, дожидаясь нашего обоза, чтобы вернуться с ним в Голубки.

Обо всех лошадиных комбинациях договорился Михаил Второй. Он уединился со смотрителем, и разговор был почти неразборчив. До меня только донеслось «никак невозможно-с», а потом – повышенный, ровный и уверенный баритон особого чиновника. Когда смотритель вышел, на его покрасневшей физиономии читались и обида, и радость, и облегчение – неприятная беседа закончилась. Похоже, он был и запуган, и материально стимулирован, но в любом случае согласился ради его высокоблагородия серьезно нарушить должностной распорядок.

Ну и пусть. С той самой минуты, когда я услышала «я еду с вами», меня отпустило. Точнее, я ощутила себя пассажиркой тонущего корабля, вцепившейся в канат и разжавшей руки, едва под ногами оказалась шлюпка. Да, эта скорлупка прыгает на волнах, а буря вокруг не утихла. Но все же – надежда. О моей беде узнал человек, который не ждет от меня распоряжений, а готов действовать сам.

Пожалуй, впервые с той минуты, когда я вынырнула из реки, в моей судьбе участвует кто-то другой, неравнодушный и сильный.

Ну а все наши прежние мелкие смешные недоразумения, например ночные блуждания по спящему дому… Что делать, такая эпоха. Был бы он гусарским ротмистром, приставал бы не так деликатно, не крался бы, не шуршал, а шевелил усами, топал сапожищами, позвякивал саблей. А сейчас помчался бы на коне в усадьбу дядюшки – «где убийца, где злодей, не боюсь его когтей!».

Забавно… ведь Муха-Цокотуха изначально презентована как дама самостоятельная – по полю пошла, денежку нашла, ну, или заработала. Проявила инициативу с самоваром и гостями. Но все же, когда явился паук, не обошлось без Комарика. Вот так и со мной.