Чтобы наложить связующее заклятие, нужно надорвать несколько слоев своей души и пришить их к совершенно иной сущности, так что наложившая его перестает быть собой и становится химерой из собственной плоти и крови и чего-то иного. Это черная магия, коварная и ужасная, и, как Рона слишком хорошо знала, за нее надо было платить не менее коварную и ужасную цену.

Дочь Роны, Хестер, не проявляла ни одного из магических даров, от рождения присущих ее матери. Вернее, не проявляла до девяти лет. В этом возрасте она внезапно обрела способность бегать быстрее любого мужчины – или мальчика – на острове. Хестер стала самым быстрым снайпером к западу от Скалистых гор. Многие утверждали, что во время Войны из-за свиньи между Соединенными штатами и Британской империей только угрожающе зажатый в ее маленьких ручках пистолет не позволил пролиться ни капле крови – не считая, конечно, крови несчастной свиньи. Но сверхчеловеческая скорость была первой и последней чудесной способностью Хестер.

С тех пор больше ни одна женщина Блэкберн не владела полным набором талантов великих предков, талантов, которые должны были принадлежать каждой женщине рода по праву рождения. Вместо этого дары кололись на мелкие кусочки, и в каждом новом поколении проявлялся лишь один из них. И будь разделение даров единственным неучтенным побочным эффектом связующего заклятия Роны, быть может, дочери рода Блэкберн жили бы припеваючи. Но одним прекрасным утром на девятнадцатом году жизни Хестер проснулась и поняла, что не может думать ни о чем на свете, кроме Андреаса Бирха, сына добропорядочного немца. Внезапно оказалось, что Андреас страдает тем же недугом. Три дня напролет они упоенно открывали новые и новые способы соединить свои тела. Утром четвертого дня Хестер проснулась в одиночестве. Потом она вновь увидела Андреаса за стойкой продуктовой лавки. Его красное от стыда лицо было единственным напоминанием об их страстном союзе – пока через девять месяцев не появилась на свет вторая дочь рода Блэкберн, Грета.

Женщина рода Блэкберн может быть счастлива в любви лишь три дня. Потом мужчина возвращается к своей прежней жизни, к детям и жене, если они у него есть, и не признаёт – часто даже перед самим собой, – что способствовал зачатию новой дочери рода Блэкберн.

Рона хотела вычеркнуть имена восьми глупцов из человеческой истории. Она не ожидала, что этим невольно привяжет их родословные, одну за другой, к своей собственной и в итоге окажется, что больше всего прав на остров Анафема будет у рода Блэкберн. Воплотив свою месть, Рона необдуманно приговорила всех грядущих дочерей рода Блэкберн к разбитому сердцу и союзу без любви.

На протяжении семи поколений судьбы дочерей рода Блэкберн были тесно связаны с островом Анафема и потомками первой восьмерки. Оставалось только гадать, что это будет значить для Нор, восьмой, а значит – последней дочери рода Блэкберн. Могло ли статься, что у нее будет выбор в любви, что она сможет решить, взять возлюбленного за руку или оттолкнуть? И, что важнее, значило ли это, что на ней длинная череда могущественных ведьм тихо и незаметно прервется?

Нор очень на это рассчитывала.

Нор Блэкберн не боялась крови.

Да, некоторых вещей она боялась, но крови среди них не было. Оно и к лучшему, потому что она только что уронила стакан и, собирая осколки стекла, порезала палец до крови. Крови было много.

На секунду Нор застыла и просто смотрела, как кровь собирается у ранки и стекает в раковину. Она вспомнила, как раньше иногда бывала «неосторожна» с ножами, когда загружала посудомоечную машину или резала овощи к ужину. Это был ее способ причинять себе боль так, чтобы никто не подумал, что она делает это специально. Это был ее способ делать вид, что кровь пролилась случайно.

Нор сунула палец под холодную воду и ловко завернула его в марлю. Дальше она собирала осколки уже осторожнее. Да, Нор не боялась крови, но вот того, что она не боится крови, она боялась.

Зайдя в спальню, Нор увидела, что на ее подушке все еще спит маленький песик; ранним утром в окна уже стучал сентябрьский ливень с ветром. Нор потянулась и задела кончиками пальцев одну из восьми наклонных стен своей комнаты. В каждой стене были окна, в них виднелось небо, и комната Нор казалась ближе к нему, чем к земле. Ночами темно-синие небеса заменяли ей одеяло, а свет звезд освещал ее сны. В ясную погоду отсюда было видно большую часть острова. Этим утром же землю устилал плотный, жутковатый туман, и Нор могла разглядеть лишь верхушки деревьев на побережье и серые, усыпанные скалами воды моря Селиш.

Башню построила прабабушка Нор, Астрид – женщина, способная поднять над головой бревно длиной в два собственных роста. Она сделала ее восьмиугольной и почти неразрушимой.

«Ведьма, увы, вполне уязвима, – часто повторяла Астрид, – так что ее дом должен простоять достаточно, чтобы она хотя бы успела выйти через задний ход».

Нор вытянула из низа лежащей на полу кучи одежды пару рваных джинсов. Она натянула их на бедра и надела черный свитер. Растянутые рукава хлопали ее по бокам, как сломанные крылья, зато хорошо скрывали тонкие белые шрамы на запястьях и локтях.

Она на секунду заглянула в зеркало, чтобы подвести свои голубые глаза черной блестящей тушью и попытаться пальцами расчесать свои лохматые волосы до пояса. Она отыскала на тумбочке, рядом со старой книгой греческих мифов, телефон, схватила за шнурки свои грязные кроссовки и перешагнула через Древность, собаку ее бабушки. Волкодав, поглощенный наблюдением за сидящей на одном из подоконников парой ворон, низко зарычал.

– Ну-ка цыц, – фыркнула Нор. – Мы обе знаем, что ты все равно не представляешь, что с ними делать, даже если поймаешь. Твои охотничьи годы миновали лет сто назад.

Древность задумалась над этой печальной истиной, напоследок угрожающе тявкнула в сторону ворон, встала, прошла мимо Нор и прогрохотала вниз по ступенькам; от каждого ее громогласного шага в окнах звенело стекло. Песик, спящий на кровати, спрятался поглубже под одеяло.

В отличие от предыдущих дочерей рода Блэкберн, Нор получила свой дар – или Ношу, как называли ее женщины Блэкберн, – лишь в первое полутеневое лунное затмение после своего одиннадцатилетия. В то утро она проснулась рано – так рано, что в темном февральском небе все еще ярко сияла луна, – и увидела, что в изножье кровати стоит ее бабушка Джадд.

– Ну и что у тебя? – спросила та, не выпуская из зубов трубку розового дерева.

Нор жила в Башне только с прошлого года и еще не успела привыкнуть к грубоватым манерам бабушки. Когда Джадд всмотрелась в нее, ее сердце забилось быстрее: от этих всевидящих глаз ничего нельзя было скрыть.

Ношей Джадд, шестой дочери, было целительство. Нор всегда боялась отдаваться на милость бабушки, обнажать перед ней все свои противоречия, несовершенства и страхи и ждать, пока Джадд бесстрастно починит сломанные части ее тела.

– Сделай глубокий вдох, – приказала бабушка.

Нор послушалась, и ее затопила волна облегчения. Она ощутила… ничего. Быть может, эта чаша ее минует? Джадд выдохнула клуб дыма, и Нор вдохнула его. Дым защекотал ей горло. А заметив это, она заметила кое-что еще.

– Я слышу пчел, – прошептала Нор и закрыла глаза. Шум спящего улья в саду звучал в ее голове все громче. – Нет, не то чтобы они говорят со мной… но я их слышу. Я слышу их матку. Следующий снег выпадет через неделю. А петушок во дворе не доживет до весны.

Джадд весомо кивнула, признавая ее Ношу.

– Значит, с тобой говорят животные и растения, так? Добрая Ноша, Нор.

Нор поняла, что хотела сказать бабушка: она в безопасности. Если только она не пожелает шагнуть за пределы своего безобидного дара, можно не бояться, что она станет такой же, как мать.