Такая уверенность звучала в его голосе, что я подумала, что, конечно, я дура, что просто показалось, и это неудивительно, потому что новая для меня игра. Подумала, что надо бы сказать ему, чтобы не держал их за полных дураков — они быки, конечно, тупые, но свирепые, и совсем идиотами, которые буду сидеть и ждать, пока он придет за ними и поведет на бойню, их считать не стоит. Но, в любом случае, от уверенности его стало тепло и спокойно.
— Тебе виднее, Рэй. Так что будем делать? — спросила я полусонно, тщетно пытаясь прийти в нормальное состояние. Но, видно, слишком велико было напряжение в период ожидания, и когда оно кончилось, когда ясно стало, что никто не приедет, расслабленность нахально брала свое.
— Сейчас? Тут есть одно кафе, ровно в полседьмого открывается, то есть через час — можем попить кофе. А можем вернуться в Эл-Эй и выспаться как следует — и после сна заняться делами…
И я зевнула, прикрывая рот и чувствуя, что обратная дорога будет долгой и утомительной. Господи, мне так верилось, что все решится в эту ночь, а тут опять все откладывается — и потому настроение было куда хуже, чем еще пару часов назад, потому что охотник на вампиров знал, что эту ночь он пережил, но на следующую он должен будет опять выйти на охоту, потому что в округе они точно водятся, и если не вылезли сегодня, то, значит, они более хитрые и опасные, чем он думал, и очень голодные, ибо он не дал им поужинать. И я контролировала себя я уже с трудом и потому спросила его упавшим голосом:
— А что с этими?
И увидела его взгляд, наверняка определивший, что я огорчена, и не удивилась тому, что тон у него бодрый и уверенный, хотя и видно было, что он устал.
— Будем заканчивать то, что начали, Олли, — мы ведь планировали послезавтра уехать, верно? Так что сегодня вечером мы с тобой съездим к ним в мотель — наденешь парик, возьмем “Торус” и навестим наших друзей. Выспимся, днем соберем все вещи и поздно вечером нанесем визит вежливости — и завтра ты можешь съездить в банк, чтобы окончательно утрясти все свои вопросы, закончим сборы — и вперед.
— Ты что — решил разобраться с ними прямо в мотеле? — поинтересовалась я вяло, чувствуя, однако, что на смену грусти приходит оживление, ибо ловцу вампиров подсказали хитроумный трюк — вставить пластмассовые клыки из магазинчика ужасов, — который поможет подобраться к ним поближе.
— Почему бы и нет? Я знаю этот мотель — в отличие от большинства лос-анджелесских мотелей там есть окна, выходящие во двор, большая редкость, между прочим. Так что или я войду через дверь, прикинувшись кем-то, кого можно впустить, полицейским, например, или фэбээровцем — или ты войдешь через ту же дверь, скажешь, что пришла на переговоры или что-нибудь в этом роде, и обязательно закуришь, и попросишь открыть окно. Ну а за окном буду я. Я уже влетал в помещения через окна — не слишком удобно, зато неожиданно.
И я сонно задумалась, теребя пальцами сережку, чувствуя, что что-то здесь не то, — и долго соображала, прежде чем нашла то, что искала.
— А ты уверен, что они успеют достать оружие? Ты ведь не можешь по-другому, не можешь стрелять в безоружных — а вдруг они встретят меня нормально? Решат, что я пришла одна и все будет тихо и мирно?
— Ну, во-первых, мне совсем необязательно стрелять для того, чтобы убить, а потасовка в любом случае завяжется. И вообще, знаешь, Олли, они сами виноваты, потому что не приехали сегодня. И еще я слишком хочу поскорее уехать отсюда вместе с тобой, поэтому на этот раз мы несколько изменим правила — в конце концов, они и существуют для того, чтобы их нарушать, верно?
Он замолчал, и так сказал, кажется, больше, чем хотел — я видела, что ему не нравится разговаривать о том, кого и как он убил и кого и как планирует убить, для него это напоминало похвальбу. Но и не отвечать мне он не мог, ведь я была настойчива. И я погладила его по щеке, благодаря его за рассказ и за то, что он нашел выход из ситуации, которая казалась мне патовой, как шахматисты говорят, — и за то, что он готов изменить своим принципам, лишь бы избавить меня и себя от ожидания, и нервов, и неопределенности.
— Надеюсь, я смогу отблагодарить тебя, Рэй? — спросила двусмысленно, так, как делала это в шестнадцать лет.
— Не сомневаюсь — и я даже знаю как.
— И как же? — полюбопытствовала я чересчур заинтересованно, забыв даже о сне.
— Для начала можешь повести машину — а когда приедем…
— Кажется, я знаю, что будет, когда мы приедем…
Мы рассмеялись одновременно, так по-заговорщицки, понимающе, и я тронулась с места, чувствуя на себе его взгляд, горячий, даже обжигающий, направленный мне в лицо, но переадресуемый мной в совсем другое место, в которое он и должен был быть направлен. А дорогу я уже знала — прямо, потом направо, и еще раз направо, и после недолгого плутания по маленьким улочкам выезд на хайвэй, а там по прямой до Бель Эйр — и потому тоже смотрела на него. На секунду оторвала глаза, делая поворот, видя перед собой узкую пустую дорожку, и снова посмотрела ему в лицо, и резко притормозила, когда он выкрикнул что-то, и я заметила, что он смотрит уже не на меня, а вперед — и увидела машину в трех метрах перед нами, здоровенный джип, перекрывший нам дорогу. И обернулась вслед за ним, увидев еще один сзади, прямо за нами, бампер в бампер.
Он даже не сказал ничего, я сама нажала на газ — и хотя мало места было для разгона, удар меня потряс, и джип чуть развернуло, и я дала задний ход, мне пара метров нужна была, чтобы сдвинуть его вторым ударом и уйти, но поздно было, второй джип ударил сзади, заперев, звякнув выбитыми мустанговскими фарами. И в этот же момент увидела я движение справа, и Мэттьюза, выскакивающего, пригнувшись, из машины, всаживающего через опущенное боковое стекло распахнутой двери “Мустанга” несколько пуль в джип перед нами и разворачивающегося молниеносно, чтобы начать стрелять во вторую машину.
И как-то не услышала первый выстрел сзади, который бросил его на дверь, хотя услышала второй, третий, четвертый, пятый или сколько их там было. И он осел, дергаясь от бьющих его кусочков свинца, а потом застыв, и сидел, прислонившись спиной к двери, как в кино, — только вот в кино девушке удается заглянуть в лицо убитому герою, увидеть последнюю улыбку, прощальный взгляд. А я ничего не увидела, потому что не было у него лица — было что-то красно-черно-белое, словно он перед тем, как выскочить из машины, в предпоследнюю минуту своей жизни успел натянуть жуткую хэллоуинскую маску. Чтобы я не увидела его мертвым, чтобы он навсегда остался в моей памяти таким, каким я его видела перед тем как все началось — сильным, волевым, уверенным, с желанием во взгляде и прячущимися за желанием чувствами. И чтобы я даже не могла подумать, что этот заляпанный краской комок одежды — это он. Но я-то знала. И уронила голову вниз, обмякнув, опустив руки, глядя на него краем глаза, нащупывая положенный под сиденье ствол.
— Тащи ее, быстро! Ну!
Кто-то рванул на себя мою дверь, неуверенно дотронулся до плеча (я вдруг отчетливо поняла, что это Виктор, Ленчик наверняка взял его с собой, чтобы кровью повязать, чтобы тот и в мыслях не держал отскочить потом) и взял меня за волосы, поднимая голову, откидывая ее назад на сиденье. И голова откинулась как бы безвольно, а пистолета он не видел, конечно, руки-то были внизу, и темно — и тут я распахнула широко глаза, взглянув в его лицо, видя там и страх, и брезгливость оттого, что я могу оказаться окровавленной и мертвой, и облегчение, и тут же злорадство. И он чуть наклонился ко мне, намереваясь, видно, ухватить покрепче за куртку и одним движением вытащить, — и застыл, почувствовав упершийся ему в пах ствол, и глаза стали как дырки в яблоке, прогрызенные червяком, идеально круглыми.
И я хотела шепнуть ему по-киношному: “Встретимся в аду!” — но вместо этого просто нажала на курок, как учили, два раза подряд. И показалось, что я слышу, как пули в него вошли, в его тело, — впились с каким-то чвяканьем, словно камень в огромный кусок масла — и он так банально упал, некрасиво, без театральных стонов, скорчившись и издавая звуки, которые вряд ли может издавать человек. Упал на бок и скрючился, подтянув колени, и лежал, дергаясь, и негромко… воя? постанывая? кудахтая? курлыкая? клокоча? И лица мне не было видно, так что не знаю, была ли на нем мука или благодарность мне за то, что я избавила его, предателя, от позорного существования. И он не шептал ничего такого киношного, лежал себе, деликатно так пошумливая, будто стараясь никого не тревожить, — и я еще подумала, что убивать человека из пистолета очень безлично, что удар ножом — это настоящее убийство, потому что ты чувствуешь, что делаешь и полностью участвуешь в процессе. А тут все происходит через металлического бездушного посредника, которому все равно, кого и за что, которой не может передать твои чувства и эмоции, который очень удобен, но в то же время очень неподходящ для настоящей мести.
