И внутренний голос говорит и говорит, то срываясь на визг, то падая уныло, и я наконец затыкаю его. Просто отрешаюсь, и закуриваю сигарку, и приспускаю окно, чтобы вентилировать салон, над которым подняла крышу — и в прорезь си-ди плеера всовываю диск, купленный еще Корейцем, — его любимый гангстерский рэп, вся коллекция которого перекочевала в мою машину после его отъезда. Но вместо того чтобы думать о нем, вслушиваюсь в слова и удивляюсь самой себе, так и не сумевшей после смены личности выбрать свою музыку, — в детстве обожала “Алису" и ДДТ и всякий прочий рок, живя с тобой полюбила “Куин” и Меркьюри, а вот Оливии Лански не поймешь, что подходит. Так что все, что ей остается, — слушать полуматерную речь певца, Кулио его зовут, кажется. “Гангстерский рай” — так диск называется, как и фильм, который я не смотрела. Кулио и Тупак Шакур и еще какие-то имена — все любимцы Корейца, который что-то в этой музыке находил. Раз он находил, то и я должна найти — по крайней мере, могу попытаться.

— Олли, все по-прежнему. Пора перестраиваться.

— О’кей, — отвечаю замолчавшему телефону и ухожу не направо, как ждут мои преследователи, а налево, и через какое-то время снова налево, и возвращаюсь в центр. И они не оторвались, потому что еду я не спеша, и перестраиваюсь заранее, и поворотным сигналом мигаю, подсказывая им, что делать. Ошибутся еще быки, проскочат мимо (откуда им знать хорошо Лос-Анджелес, они ж не местные, да и я, столько здесь прожив, не представляю до конца, куда двигаюсь), и потом начинай все сначала. Но они сзади, я их вижу. А потом с изумлением замечаю, что умудряюсь вести машину и двигаться в такт музыке. Молодец все же Кореец — знал, что слушать, даже мне понравилось.

На часах мерседесовских — начало двенадцатого. Вот время летит — кажется, несколько минут прошло после того, как вошла в бар, а уже полтора часа назад это было. Все верно — я приехала пораньше, без двадцати десять примерно, и кофе выпила до их прихода, и они себе заказали по порции виски. И посидели мы после их прихода, а они ровно в десять прибыли, минут пятнадцать, двадцать максимум. Пока я не начала за второй чашкой кофе объяснять Ленчику, что мне нужна отсрочка. А потом был диалог еще минут на пять — десять, и выходит, что я в дороге уже почти час. И до цели совсем немного.

Направо, еще раз направо. Вот это места, я даже не думала, что здесь такое может быть, забыла совсем про советскую еще фразу, согласно которой Нью-Йорк — город контрастов. Я маленькая была, а запомнила, как нам любили всякое дерьмо показывать: мазнут камерой по шикарным улицам и магазинам — и тут же Гарлем и прочие дыры. Москва, кстати, давно уже тоже превратилась в город контрастов, но это неважно, важно то, что в Лос-Анджелесе, оказывается, не меньше контрастов, чем в Нью-Йорке, и я заехала в какую-то глушь и даже не могу сориентироваться, где я. Темно, редкие фонари, и только старые, кажется, заброшенные дома вокруг, и нищета, и убожество, и “Мерседес” подпрыгивает на выбоинах в покрытии узкой улочки.

— Олли, оторвись от них сейчас подальше, и как только увидишь, что я свернул, сворачивай за мной и тут же тормози, — сообщает обогнавший меня Рэй.

Снова дрожь появляется — близится момент истины, и по тому, удастся ли первый удар и насколько четким он будет, я смогу убедиться в наших шансах на победу и в мастерстве Рэя. Только вот немного не нравится мысль, что этот момент может стать для меня последним. Ладно, поздно уже думать.

Резко поворачиваю вслед за Рэем, перед поворотом убеждаясь, что оторвалась от преследователей метров на двести-триста, — улица пустынная, и не было больше никого сзади, и очень надеюсь, что это они. Торможу, не выключая фар и включив аварийную сигнализацию, и закрываюсь изнутри, и снова закуриваю, только вот окно чуть приподнимаю, чтобы руку в него просунуть было нельзя. И смотрю, как Рэй проезжает метров пять вперед и сворачивает в арку направо, оставив меня одну. Больше он ничего не говорил — кроме того, что, как только начнется конфликт, я тут же должна сорваться с места и въехать в ту же самую арку и нестись домой не оглядываясь.

Осматриваюсь, опустошая голову. Не нравится мне здесь — тут оказаться в такое время, наверное, стремно и без преследователей на хвосте. Темно, ни души, словно это необитаемый квартал, Зона из некогда нравившегося мне “Пикника на обочине”. Железные баки, доверху набитые какими-то пакетами, дымок от тлеющего мусора, зловонные на вид лужи, и тоскливое кошачье мяуканье, свидетельствующее, видимо, о сексуальной неудовлетворенности. И нечеткий свет фар сзади, там, откуда только что свернула.

Проскочили, идиоты! Вижу в зеркало заднего вида, как они пролетают мимо — если это они, конечно, — и от злости чуть не нажимаю на сигнал, чтобы самой себя обнаружить. Неужели все сначала? Неужели зря гоняли столько? Или…

Возвращаются — по крайней мере, кто-то возвращается, слышен шум мотора в тяжелой тишине. И точно: вижу в зеркало сдающую назад машину. Вроде “Тойота”, хотя темно, хрен поймешь, — но по тому, что она сворачивает в этот переулок и становится сзади меня, это — они.

Черт, надо было взять у него пистолет — просила же, но потом вняла голосу разума, то есть голосу Рэя Мэттьюза, утверждавшего, что это ни к чему, особенно с учетом того, что мной интересуются и ФБР, и полиция. Отвыкла я от московской обстановки, от жизни с тобой, когда все что угодно могло случиться, в любой момент могли мне позвонить и сообщить самое плохое — как это и произошло, когда тебя ранили и в галерею приехал Хохол. Отвыкла от того напряжения, в котором была в ходе операции “Кронин”, — на войне как на войне, все привычным казалось и нормальным, а тут…

Курю, глядя перед собой, и поднимаю голову только когда слышу:

— Эй!

Один сбоку, у моей двери, смотрит на меня в почти прикрытое окно, второй обошел машину спереди, а назад и не сдашь, там они меня подперли. Они же не знают, что я в свое время переехала киллера — и переехать этого козла мне не составит никакого труда, и даже не буду задумываться о том, что меня могу вычислить по вмятинам, отпечаткам протекторов и прочей ерунде.

— Эй, проблемы?

Говорят по-русски, значит, удостоверились, что я это я. Тот, кто сбоку, вдруг резко дергает на себя дверь, не зная что она заперта, естественно.

— Э, открывай! У Ленчика к тебе дело есть — сейчас съездим. Слышь, открывай!

Мотаю головой, изображая испуг, тем более что это несложно — мне и так, мягко говоря, все происходящее неприятно.

— Ну че, колесо пропороть? — Тот кто спереди вытаскивает нож. — Или стекло разбить? Мы ж тебя один хер вытащим — хоть через крышу. Лучше сама выходи, а то морду попортим!

Снова мотаю головой.

— Ну давай, сука, мать твою!.. — Все, кончилась дипломатия, взорвались ребята. Где же этот чертов Рэй?

— Что вам от меня надо? — спрашиваю по-английски негромко, ведь и они негромко говорят, а сквозь оставленную мной щель между окном и крышей они все должны разобрать. — Уйдите или я позвоню в полицию!

— Не бубни, сука! Дверь открой, поняла? Живо!

— Эй, мужики, проблема? — слышу сзади голос Рэя. Не оглядываюсь, держа в поле зрения этих, но зато они оглядываются, быстро смотрят друг на друга и тот кто был перед моей машиной огибает ее, встает рядом с приятелем, а потом оба делают пару шагов вперед.

— Проблема, мужики? — повторяет веселый голос, и язык чуть заплетается — наверное, так и должен говорить оказывающийся в такое время и в таком месте человек. И тут я поворачиваюсь и вижу, как он подходит к ним, понимая, что он въехал в арку и проскочил насквозь и снова оказался на той же улице, с которой мы свернули сюда, и там, видно, бросил машину. Вспоминаю, что по плану через мгновение должна рвануть вперед, вписаться в арку у тупика и уйти через нее — эти ведь видели только сплошную стену, они не в курсе, что там арка есть, и уверены, что я никуда не денусь. Но понимаю сразу, что, несмотря на все свои эмоции, уехать не могу — я должна видеть это, хотя видно мне и не очень, они мне его загораживают уже.