— Только не говори, что ты думал, что меня убивают…
— Но я так и думал! — выпалил он, приходя в себя, и я улыбнулась слабо:
— Если бы кто-то убил меня таким образом, я бы не возражала. Но от этого не умирают, увы…
И перекатилась на другую сторону, и пошла в ванную, и бросила ему, оглянувшись:
— Можешь осмотреться, если интересно, и спорю на тот миллион, который тебе пообещала, что такого ты нигде не видел…
И услышала, уже скрываясь за занавеской:
— Лучше скажи, что просто не хочешь мне платить…
— Слушай, а кто был тот парень на экране? Можешь не отвечать, если это личное…
— Мой бойфренд, — отвечаю коротко.
— Тот самый, который убил троих киллеров в Нью-Йорке, полез с пистолетом на автоматы? Почему-то я совсем не удивлен…
Ну не объяснять же ему, что в Москве, в спортивном костюме и на грязном огромном джипе Кореец выглядел куда опаснее, и Москва — совсем не Лос-Анджелес, и в московских джунглях выжить посложнее, чем во вьетнамских. Нет, не стоит…
Затягиваюсь вместо ответа, смотрю на него, зная, что глаза мои подернуты еще не ушедшей никуда чувственной поволокой, а на лице выражение томности и довольства, и тело под тонким черным халатом наверняка выглядит сытым и счастливым. Что ж, видит — так видит, что я могу поделать? Я же не звала его, он сам ворвался — и, кажется, ушел чуть ли не сразу после того, как я удалилась в ванную. Думаю, что огляделся быстро и сразу ушел, и я слышала, по-моему, как хлопнула за ним дверь.
А когда вышла — нескоро, через полчаса где-то, отходя в воде после животного совокупления с самой собой и с экранным Корейцем, вдруг явившимся сюда и ушедшим после того, как сделал свое дело, — решила проверить, не спит ли он, отметив, что на попавшихся на пути часах уже начало второго ночи, что значит, что где-то с час я развлекалась сама с собой. Может, стоило просто пойти спать: ноги были как ватные, и все тело и голова плыли слегка, и глаза полузакрыты, — но подумала, что если он не спит, то надо бы переговорить с ним чуть-чуть. В конце концов, голой он меня уже видел не раз, и в сексе с самой собой под порнографическую видеозапись опять же с собой ничего такого я не вижу — и потому стесняться мне нечего, я и раньше не стеснялась этого, в шестнадцать лет, а уж сейчас и подавно. Заодно и посмотрю, ханжа он или нет, и проверю, хочет ли он меня — то, что не получит, неважно, но посмотреть интересно, и в любом случае стоит как-то сгладить ситуацию. Все же разбудила его своими воплями, выдернула из сна, заставив примчаться сюда, готовясь по пути к перестрелке.
Но как, интересно, я могла его разбудить, если закрыла дверь, а комнату звукоизолировали специально по моей просьбе? Или не спалось ему и он ошивался поблизости? Или планировал пробраться ко мне в спальню, вынашивая нескромные планы? Или зря я его подозреваю, и просто слух у него слишком острый, и он слышит даже, как травинки прорастают сквозь землю? Вот сейчас и проверим.
Естественно, он не спал — сидел себе в обжитой им гостиной на первом этаже, смотрел телевизор и курил мою сигару. Я, кстати, против этого не возражала совсем — сама ему предложила, зная, что сигара здесь символ богатства и вкуса, но хорошие сигары, кубинские, немногим доступны. Это они в Москве стоят копейки, а тут цены дай бог: контрабанда же, как-никак, — хотя власти на эту контрабанду закрывают глаза, для них запрет на ввоз товаров с Кубы — решение политическое, но устаревшее и надоевшее давно. Правда, первую сигару он вытащил без спроса, когда пробрался ко мне в дом и сидел в моей спальне, но дальше, когда он согласился на меня работать, я ему сама сказала, чтобы курил, подумав при этом, что он, с его наглой рожей, и так бы их курил. Но, несмотря на всю наглость, денег он с меня пока не просит, даже небольшого аванса не потребовал, и когда я предложила оплатить текущие расходы — аренду машины, взятки администраторам мотелей, бензин и все такое — он отказался, просто махнул рукой.
И вот он сидел себе, все в тех же джинсах и том же свитере, и пил сок — и рядом второй стакан стоял, уже полный, только безо льда, словно он знал, что я появлюсь, только не знал, когда точно.
— Прости, что ворвался, — произнес, глядя в телевизор, от которого оторвал глаза на секунду при моем появлении, тут же убрав их обратно, словно смущаясь смотреть мне в лицо.
— Да ладно, это ты меня прости — подняла посреди ночи и вдобавок шокировала, наверное.
— Да я не спал, бродил по дому, ну и услышал, и рванул на крик. — Ага, вот мы и докопались до истины, почти докопались. Что же не давало ему уснуть, хотела бы я знать?
Тут-то он и спросил про Корейца, и когда помолчали после его слов о том, что он не удивлен, что Кореец мог с тремя вооруженными людьми расправиться в одиночку, я вдруг подумала, что вот и пришел момент поговорить о личном, все равно собиралась, чтобы контакт между нами был покрепче и не только деньги заставляли его защищать меня — впрочем, пока я и не видела, что деньги для него так важны, хотя, возможно, он просто скрывает это. Но он сам прервал тишину:
— Ты, кажется, говорила, что предпочитаешь женщин?
Слава богу, снова наглость к нему вернулась — точнее, видимая наглость, потому что вопрос вполне нормальный. У Лешего всегда была такая вот наглая маска на лице — словно он вызов бросал всем окружающим, и ждал, кто его примет. Где он сейчас, интересно, Леший, — если жив, почему не связался со мной, не сообщил, что с Юджином? А с другой стороны, кто я для него — он же не знает, что я твоя жена, та самая Оля Сергеева, ожившая чудесным образом, только изменившаяся сильно внешне, — я для него просто любовница Корейца.
Вот был бы смех, еще и Леший бы тут объявился и начал требовать бы с меня Корейцеву долю от вложений в фильм — но я ему бы быстро объяснила, кто я такая, да и не знает он, где меня искать, ни адреса, ни телефона. Хотя ему Виктор может сообщить — Леший же не знает, что тот предатель. Кстати, о Викторе: если он не здесь, не с Ленчиком, то это плохо, потому что тогда придется по пути в Мексику заехать в Нью-Йорк, что равноценно тому, как из Москвы ехать в Берлин через Вашингтон. Но эту тварь в живых оставлять нельзя — после Ленчика он второй, кого закопать жизненно необходимо.
— Ты спишь, Олли?
— Да нет, просто расслабилась, — улыбаюсь, чтобы он не видел, что думаю о чем-то серьезном сейчас, и специально настраиваюсь на прежний лад, вспомнив, как все было полчаса назад. — Да, ты прав, я предпочитаю женщин — после него.
Может, не очень корректно звучит — зато поймет, если есть у него мысли в отношении меня, что, кроме Юджина, мне никто не нужен.
— Ну уж раз ты так много про меня знаешь теперь, Рэй, давай и я что-нибудь про тебя узнаю. Постоянная герл-френд имеется?
— Нет, так, время от времени.
Опять молчим, на сей раз он, кажется, задумался о чем-то серьезном и не очень приятном. На лбу у него складка появляется, и сам он весь ссутуливается, старея на глазах.
— Я был женат, знаешь. Целых восемь лет. И дочка была — ей уже двенадцать сейчас, совсем большая. Ты, наверное, заметила, когда я рассказывал про Джима, то сказал, что не люблю семьи, в которых главное деньги, — вырвалось. У меня была такая же семья — когда все шло нормально, меня любили, как только начались проблемы, выяснилось, что я никчемный неудачник, так что я уже пять лет как в разводе…
— Часто видишь дочку, Рэй? — спрашиваю из вежливости: детей у меня не было и тяги к их рождению не испытываю, и поэтому лишь отвлеченно могу понять, что детей хотят и любят, что почему-то считается, что без них нельзя, что они цветы жизни, умиляющие и радующие в молодости и поддерживающие в старости. Как говорила мне моя бабушка, когда я выходила замуж за Лешика, ребенок необходим для того, чтобы семья была счастливой, а вслед за первым надо родить и второго. Я в ужасе была от такой перспективы: я ведь помнила, как мы, я, отец и мать, жили у его родителей в трехкомнатной квартире, в которой кроме нас еще пятеро обитало, до тех пор, пока мне не исполнилось десять. Помнила, как плакала от счастья моя мама, когда отцу наконец дали на работе квартиру — двухкомнатную, маленькую, но — свою.
