И я должна повозмущаться убийством Стэйси и одновременно выглядеть напуганной — чтобы они поверили, что меня этот их поступок испугал жутко. Разумеется, я должна отрицать, что причастна к тому, что кто-то стрелял по ним — частный детектив у меня был, которого Ленчиковы люди и убили потом, вот он и нашел киллеров и потом мне счет предъявил, но погиб.
Это их расслабит — мысль о том, что не надо больше никого бояться, — и они дадут мне неделю или десять дней, которых хватит на то, чтобы мы подготовили пути отхода. А дальше я должна их спровоцировать на конфликт — сказать, что ничего я им не отдам, что передумала и что, если что-то со мной случится, весь компромат на Ленчика, его записки и якобы записанные мной на диктофон разговоры окажутся в ФБР. Должна сказать это на встрече, прямо и резко — а когда они попробуют применить ко мне силу, в дело вступит Рэй.
— Понимаешь, они ведь не будут прямо в ресторане приставлять пистолет тебе к голове, они попробуют это сделать в другой обстановке, более спокойной, и чтобы минимум народа это видел. Им надо будет тебя захватить — чтобы ты потом привезла их туда, где у тебя компромат, и при них отдала распоряжение перевести деньги по указанным ими счетам, захватить целой и невредимой, чтобы ни один волос с твоей головы не упал. Но при этом они не будут знать, что рядом буду я, и я могу начать стрелять в любой момент и сказать потом, что меня пытались убить какие-то громилы. Я буду действовать в соответствии с законом и мне ничего не будет — ну подержат день-другой в полиции и все равно ведь отпустят, потому что это не убийство, а самооборона, потому что у них наверняка будет с собой оружие, пусть не пистолеты, но хоть удавка, хоть нож.
— Думаешь, что справишься со всеми? — спросила без издевки, не желая оскорблять его имеющимися у меня сомнениями.
— Их ведь не так много, Олли. В ресторан вошли двое, и еще двое были в одной машине, и трое в другой…
Значит, Ленчик привез-таки еще людей из Нью-Йорка — было их семеро, включая его и не считая Виктора, трое погибло и один ранен, значит, он привез еще четверых. Кореец, помнится, говорил, что у него вся банда человек десять — пятнадцать — не исключено, что те, кого видел Рэй, это и есть Ленчикова группа в полном составе. Но ведь не исключено и то, что в каком-нибудь мотеле ждут задания еще трое-четверо — и в крайнем случае, он может попросить людей у Берлина, и еще Виктор мне нужен, его оставлять никак нельзя, поганую крысу.
— …Их семеро, но я уверен, что они не будут действовать все вместе, а значит, мы уничтожим их по частям, и я буду говорить полиции, что в последние дни кто-то угрожал мне по телефону, и вот теперь покушается на мою жизнь. Думаю, что в два или максимум три захода я их уничтожу…
А я про себя думаю, что стольких убивать, возможно, даже не надо — надо убрать Ленчика и Виктора и того, с кем Ленчик заходил в ресторан, самого близкого его приспешника. Потому что Ленчиковы быки вряд ли знают, чье задание выполняют, в чем точно оно заключается и кто я такая, — и связи с заказчиком у них наверняка нет, и нового представителя тюменцы вряд ли прислали. Но на всякий случай лучше, конечно, убрать всех — береженого Бог бережет — и сменить место жительства, будучи в полной уверенности, что теперь меня никто не ищет. Как там Кореец говорил: “Мы люди не местные, всех попишем и уедем”, — так, кажется. Вот и я здесь, в Штатах, уже не местная — да я нигде не местная, если разобраться.
— Как тебе план, Олли?
Что могу сказать? Что роль приманки мне не нравится? Что кто-то сдуру может меня застрелить вместо того, чтобы захватывать? Что я могу погибнуть в перестрелке между Рэем и людьми Ленчика прежде, чем завершится месть? Но ничего лучшего придумать ведь нельзя — чтобы убивать своими руками, надо рисковать. Кстати, насчет своих рук…
— Если мы будем знать, что дело идет к стрельбе, у тебя найдется для меня оружие, Рэй? — спрашиваю вдруг, решив, что выступать в качестве наживки, смотреть, как идет бой, и не участвовать, и чувствовать себя пешкой — это не для меня. — Я училась стрелять — давно, года три назад, но у меня был хороший инструктор…
— А ты представляешь себе, что такое выстрелить в человека? — спрашивает он меня в ответ, и мне не нравится его тон, в нем чувствуется оттенок превосходства, и явное неверие в меня, хотя совсем недавно он посмотрел на меня с плохо скрытым уважением, когда я сказала, что наняла киллера. — Ты уверена, что сможешь это сделать?
Я опять закуриваю и скрываюсь на время от Мэттьюза в дымовой завесе, а сама на облаке дыма переношусь в прошлое. А там сигара, выхваченная из моих рук, вылетает горящим копьем в окно, и в лицо мне с ненавистью втыкаются занозами глаза кронинского Павла, с которым едем ко мне домой по мокрой от недавно прошедшего дождя московской дороге.
— Полтора года назад я ножом убила человека, у которого в руках был пистолет, Рэй, — отвечаю не задумываясь, и не спохватываюсь, осознав, что сказала, не пытаюсь взять свои слова обратно. — Убила даже не потому, что он изнасиловал меня и угрожал мне смертью, а потому что он был готов убить очень близкого мне человека. И я не рыдала потом и никогда об этом не жалела, и, повторись ситуация, сделала бы это еще раз. Не бойся, это было не здесь, в другой стране, и никто меня за это не ищет…
Он посмотрел на меня очень внимательно и очень серьезно, как бы оценивающе, и я добавила, разряжая обстановку:
— Надеюсь, у вас нет на телезвукозаписывающей аппаратуры, мистер Мэттьюз?
— Могу раздеться догола, чтобы вы убедились, Олли, — отвечает он тоже с улыбкой.
— Я же говорила, что предпочитаю женщин, мистер Мэттьюз, а вы к таковым, насколько я понимаю, не относитесь. Вот если мы с вами осуществим план и вы на заработанные деньги сделаете операцию по перемене пола — может быть, тогда…
И сама рассмеялась, и он вслед за мной — хорошо хоть, не подумал, что я ему всерьез предлагаю такое…
Вот так вот. И теперь, в его отсутствие, я сижу, и думаю, и понимаю, что другого плана нам не изобрести. Конечно, было бы идеально, чтобы он взял все на себя, нашел бы киллера, к примеру. Или просто выследил бы Ленчика со товарищи и заминировал, к примеру, их машину — прямо так по-детективному, по-киношному, и не хочу задумываться над тем, где он возьмет взрывчатку и как все это осуществит, — и взорвал бы их, когда они отъезжали от своего мотеля или где они там живут. Вот это был бы класс — убрать всех одним действием и ничем не рисковать — но, как я поняла, он так не может. И несмотря на то, что хочет отомстить, не обращаясь к помощи правоохранительных органов, хочет, чтобы все было по закону, чтобы все выглядело не как убийство, а как самооборона.
И еще я поняла, что для него это сильный шаг — встать на сторону такой девицы, как я, с сомнительным прошлым, находящейся под подозрением ФБР и полиции, девицы, которую он не знает и которой, вообще-то, не может верить. Девицы, которая еще вдобавок ко всему призналась в том, что собственноручно зарезала человека. Но он-таки делает этот шаг — или, по крайней мере, готов сделать.
С другой стороны, и я ведь ему верю и готова идти вместе с ним — хотя он вполне может оказаться аферистом, который меня подставит, вроде проклятого Джо. Или трусом, который сбежит в решающий миг, или слишком самонадеянным дураком, который ничего не сможет сделать, погубив и себя, и меня, или, может, просто увидев, что ничего у него не выходит, сдать меня полиции или выманить из меня путем шантажа приличную сумму. Но почему-то я ему верю — наверное, потому, что другого выхода все равно нет, и если бы не он, я бы и сегодня напилась, и завтра, и сидела взаперти, и теряла разум, силу и волю, и проиграла бы все. А теперь благодаря ему у меня есть шанс сыграть и выиграть — пусть шанс на победу невелик, но он есть, а значит, стоит попробовать…
Красиво-то как вокруг, Господи! Я ведь в город не выбиралась почти три недели, сидела дома, не выходя никуда, — и сейчас еду не спеша, и смотрю по сторонам, и любуюсь тем, что вижу. Но одновременно чувствую, что Лос-Анджелес мне уже чужой — потому что знаю, что так или иначе его покину, отправившись либо в тюрьму, либо в Европу.
