— Это подарок моего лучшего друга Панчито. Теперь мой лучший друг — ты. Возьми ремень!

Канесса с благодарностью принял подарок; еще он надел лыжные перчатки Абаля и лыжные ботинки Хавьера Метоля.

Кузены накормили героев завтраком. Остальные смотрели на них в молчании. Невозможно описать чувства, овладевшие ими в ту минуту. Все понимали, что эта экспедиция — последняя надежда на спасение. Потом Паррадо снова разделил пару красных башмачков, купленных в Мендосе для племянника. Один башмачок он положил в карман, другой повесил на багажную полку в салоне.

— Не переживайте. Я вернусь и заберу его, — пообещал он.

— Хорошо, — ответили остававшиеся в самолете. Воодушевление Паррадо взбодрило их. — Не забудь забронировать на всех гостиничные номера в Сантьяго.

Трое парней обнялись с друзьями на прощание и под крики «Аста луэго!^[88]» отправились в путь.

Когда они отошли от фюзеляжа ярдов на пятьсот^[89], из него выбежал, шатаясь, Панчо Дельгадо и прокричал вслед, размахивая небольшой статуэткой:

— Постойте! Вы забыли взять Мадонну Луханскую!

Канесса остановился и обернулся на крик.

— Не волнуйся! — отозвался он. — Если Она хочет остаться с вами, пусть остается. Господь будет пребывать в наших сердцах!

Они пошли по долине, зная, что отклоняются от намеченного курса к северо-западу и рано или поздно придется повернуть строго на запад и взобраться на гору. Окружающие склоны выглядели очень крутыми. Канесса и Паррадо заспорили о том, как скоро им придется карабкаться по скалам. Висинтин, как обычно, не имел собственного мнения по столь острому вопросу, но его спутникам удалось договориться. Они сняли показания сферического авиакомпаса и стали подниматься по долине в западном направлении. Приходилось не только преодолевать крутые участки склона, но и бороться со снегом, который уже начал таять, и даже в импровизированных снегоступах они проваливались по колено. Все подушки промокли, и подниматься в гору, широко расставляя ноги, было крайне сложно. Ходоки упорно шли вперед, делая передышки через каждые несколько ярдов^[90], и, когда в полдень остановились отдохнуть у голой скалы, находились уже довольно высоко, но могли далеко внизу разглядеть «Фэйрчайлд» и маленькую группку людей, гревшихся на солнце и наблюдавших за их восхождением.

Пообедав мясом и жиром, путники еще немного отдохнули и отправились дальше. Они намеревались достичь вершины до темноты, так как склон был слишком крутым для выбора места ночной стоянки. Пока они взбирались вверх, перед их мысленным взором возникали картины, которые они ожидали увидеть по другую сторону горы: зеленые долины, небольшие возвышенности и, возможно, даже хижину пастуха или дом фермера.

По опыту прошлых экспедиций парни знали, насколько неточно восприятие расстояний среди скал. На закате дня они все еще были очень далеки от вершины. Понимая, что придется провести ночь на склоне, путники начали выискивать взглядом ровную поверхность. Гора была почти вертикальной. Висинтин взобрался на свободный от снега уступ и, потеряв равновесие из-за тяжелого рюкзака за спиной, едва не сорвался вниз. В последний момент он успел отвязать рюкзак и сбросить его на снег. Это происшествие сильно напугало его, он застонал и начал жаловаться, что у него нет сил идти дальше. Бедняга был в полном изнеможении: чтобы переставлять ноги, приходилось поднимать их руками.

Начало смеркаться. Отряд сильно встревожился. Когда ребята добрались до следующего уступа, Паррадо предположил, что его поверхность может быть ровной, и начал взбираться на него. Канесса остался внизу с его рюкзаком. Неожиданно раздался возглас: «Поберегись!» — и большой камень, отломившийся от скалы под регбийными бутсами Паррадо, со свистом пролетел рядом с головой Канессы.

— Господи! Ты убить меня хочешь, что ли?! — прокричал Канесса и разрыдался. Беспросветная тоска овладела им.

На вершине уступа спать было негде. Пройдя немного вперед, путешественники оказались возле огромного валуна, рядом с которым ветер промел в снегу канаву с наклонным дном. Стена из плотного снега не дала бы никому соскользнуть в пропасть, поэтому лагерь разбили в этой естественной траншее.

Ночь-была на удивление ясная и морозная. Спальный мешок согревал хорошо. Путники перекусили мясом и сделали по глотку рома из бутылки, найденной в хвосте. Их взорам открывалась великолепная панорама заснеженных горных вершин, освещенных бледным светом луны и звезд. Канесса, лежавший между Паррадо и Висинтином, был объят ужасом и отчаянием, но вместе с тем зачарован великолепием ледяного пейзажа.

Наконец все трое заснули или, вернее, погрузились в полудрему. Нормально уснуть мешали холод и жесткая земля. Утром мороз не отступил — пришлось оставаться в спальнике, пока из-за горной вершины не показалось солнце и жар его лучей не разморозил оставленную с вечера на валуне обувь: ночью бутсы и ботинки заледенели и стали твердыми, как камень. Ребята попили воды из бутылки, поели мяса и промочили горло ромом.

Они любовались горами, менявшимися в лучах восходящего солнца, и Канесса, отличавшийся самым острым зрением, разглядел на востоке, очень далеко от фюзеляжа и хвоста, тянувшуюся по долине тонкую полосу. Вся долина еще находилась в тени, и эта полоса едва виднелась, но Канессе показалось, что небольшой участок земли не покрыт снегом, а пересекающая его полоса могла быть дорогой. Он не стал делиться своими наблюдениями со спутниками — мысль о дороге представлялась ему абсурдной, ведь Чили находилось на западе.

Когда над горами появилось солнце, восхождение было продолжено. Первым шел Паррадо, вторым — Канесса, последним — Висинтин. Они чувствовали себя разбитыми и усталыми, ноги одеревенели от огромного напряжения, испытанного накануне, но между скал им посчастливилось найти проход, ведущий, по их мнению, к самой вершине горы.

Склон стал таким крутым, что Висинтин не осмеливался смотреть назад. Он просто шел за Канессой, держась от него на безопасном расстоянии. Каждая очередная вершина, которую покоряли исследователи гор, обманывала их надежды, оказываясь лишь заснеженным гребнем или уступом. Днем возле одного из уступов устроили короткий привал. Ребята полагали, что вершина совсем рядом, но не хотели повторять ошибку, совершенную накануне вечером. У большой скалы обнаружилась еще одна проложенная ветром траншея, и они решили расположиться в ней на ночь.

В отличие от Висинтина, Канесса при ходьбе не боялся смотреть вниз. Оглядываясь через плечо, он замечал, что далекая полоса становилась все более различимой на фоне снега и все больше походила на дорогу. Когда все уселись в спальном мешке на камни, Канесса обратился к товарищам:

— Видите полосу вон там? Мне кажется, это дорога.

— Я ничего не вижу, — ответил Нандо (он был близорук) и добавил: — Но это в любом случае не дорога. Мы смотрим на восток, а Чили на западе.

— Знаю, — сказал Канесса, — но все равно считаю, что это дорога. И там нет снега. Посмотри, Тинтин. Неужели и ты не видишь?

Зрение у Висинтина было ненамного лучше, чем у Нандо. Прищурившись, он уставился вдаль и после короткого молчания неуверенно проговорил:

— Да, я вижу какую-то полосу, но не берусь утверждать, дорога это или нет.

— Не может там быть дороги, — возразил Паррадо.

— Вероятно, там шахта, — предположил Канесса. — В Андах есть медные шахты.

— Откуда ты знаешь? — спросил Паррадо.

— Читал где-то.

— Скорее всего, это разлом в породе.

После небольшой паузы Канесса сказал:

— Думаю, нам надо вернуться.

— Вернуться? — удивился Паррадо.

— Да, вернуться, — повторил Канесса. — Эта гора слишком высокая. Нам не удастся подняться на вершину. С каждым шагом мы все больше рискуем… Подниматься выше — безумие.

— И что же мы будем делать, если вернемся? — поинтересовался Паррадо.

— Пойдем к той дороге.

— А если это не дорога?

— Слушай, у меня зрение поострее твоего будет! Я уверен, что это дорога.