— Знаете, а ведь если здесь пролетит спасательный самолет, нас могут и не заметить. Надо сделать крест.

Не дожидаясь реакции товарищей на свои слова, он вышел из фюзеляжа и осмотрел место, где можно было бы выложить крест. Все, кто не испытывал боли при ходьбе, подключились к делу и начали усердно протаптывать в снегу две пересекающиеся под прямым углом тропинки.

В месте пересечения тропинок поставили вверх дном мусорную корзину, которую Висинтин принес из пробного похода. Потом разложили на снегу яркие желто-зеленые куртки пилотов «Фэйрчайлда». Понимая, что движение внизу может привлечь внимание спасателей, юноши договорились, что при виде пролетающего над долиной самолета станут бегать вокруг креста.

Фито Штраух подошел к Паррадо и сказал, что готов занять место Канессы в составе экспедиции, если тот не захочет идти.

— Не надо, — ответил Нандо. — Не переживай. Я поговорил с Мускулом. Он пойдет. Это его долг. Он натренирован гораздо лучше, чем ты. Нам только надо поскорее закончить спальник.

На следующее утро Штраухи встали рано и занялись спальным мешком. Они решили, что к вечеру ни у кого уже не должно остаться отговорок и доводов против скорейшего начала экспедиции, но днем произошло событие, после которого все уговоры и угрозы оказались ненужными.

Состояние Нумы Туркатти ухудшалось с каждым днем и вызывало у докторов — Канессы и Сербино — такую же серьезную озабоченность, как и здоровье Роя Харли и Коче Инсиарте. Нуму за доброту любили все, но до крушения в Андах самым близким его другом был Панчо Дельгадо, и именно Дельгадо теперь ухаживал за ним. Он приносил Нуме его паек, топил для него снег, пытался отучить от курения, так как Канесса сказал, что никотин очень вреден для ослабленного организма, и угощал крохотными мазками зубной пасты из тюбика, принесенного Канессой из хвоста.

Несмотря на все усилия друга, Нума продолжал слабеть. Дельгадо вознамерился раздобыть для него дополнительную порцию еды и, верный себе, начал действовать втихомолку. Возможно, он просто не рискнул обратиться к кузенам с просьбой о добавке, опасаясь отказа.

Однажды у Канессы случилось несварение желудка. Он сидел в салоне недалеко от Нумы. Дельгадо вышел за едой и вернулся с тремя подносами. Сначала Канесса отказался от обеда, сославшись на болезненное состояние, но, узнав, что пища приготовлена на огне, попросил у Дельгадо немного мяса. Тот дал ему ломтик. Проглотив его, Канесса решил подкрепиться как следует.

Он подошел к Эдуардо, стоявшему на раздаче, и попросил свою порцию.

— Но я ведь уже отдал ее Панчо, — удивился Немец.

— Ну, до меня она не дошла.

Вспыльчивый по натуре, Эдуардо сразу вскипел и начал поносить Дельгадо. Тот вышел из самолета.

— Ты это про меня говоришь?

— Про тебя. Ты полагаешь, мы не заметили, как ты стащил лишнее мясо?

Дельгадо густо покраснел:

— Не думал, что ты обо мне такого мнения.

— Тогда почему ты не отдал Мускулу его порцию?

— Хочешь сказать, я забрал ее себе?

— Именно так.

— Я взял ее для Нумы. Ты, может быть, и не замечаешь, но он чахнет день ото дня. И если не будет получать еду сверх положенного ему пайка, умрет.

Слова Панчо застали Эдуардо врасплох.

— Чего же ты сразу нам не сказал?

— Боялся, что вы мне откажете.

Кузены спустили инцидент на тормозах, но подозрения в отношении Дельгадо остались. Они знали, что, когда мясо подавалось сырым, Нуму было сложно уговорить съесть хотя бы ломтик, не говоря уже о двух. Не ускользнуло от их внимания и то, что сигареты, которые Дельгадо так заботливо отбирал у Нумы, потом курил он сам.

Но даже на усиленном пайке Нума не шел на поправку. Его состояние, напротив, продолжало ухудшаться. Он становился все более вялым и все меньше внимания уделял еде, что только усугубляло его слабость. В районе копчика появился пролежень, и Нума попросил Сербино осмотреть это место. Раздев своего пациента, Сербино увидел, как сильно тот исхудал: между кожей и позвоночником почти не осталось мяса; Нума превратился в ходячий скелет. После осмотра Сербино сказал остальным, что больной проживет самое большее еще несколько дней.

Так же как Инсиарте и Сабелья, Нума время от времени начинал бредить, но ночью 10 декабря спал спокойно. Утром Дельгадо вышел погреться на солнце. Ему сказали, что Нума находится на грани жизни и смерти, однако он отказывался в это верить. Чуть позже из самолета вышел Канесса и сообщил, что Туркатти впал в кому. Дельгадо поспешно вернулся в салон и сел у постели друга. Нума лежал с открытыми глазами, но не замечал никого вокруг. Дышал он медленно и тяжело. Дельгадо опустился перед ним на колени и начал читать Розарий. Пока он молился, Нума перестал дышать.

В полдень все подушки, как обычно, были разложены на полу салона. Из-за дневной жары у ребят появилась привычка устраивать сиесту. Им не нравилось торчать в самолете без дела, но это все же было лучше, чем жариться на солнце. В такие часы они сидели и разговаривали или дремали, а после трех часов пополудни снова выходили шеренгой на свежий воздух. В тот день Хавьер Метоль лежал в задней части фюзеляжа.

— Осторожно! — сказал он Коче, когда тот встал и переступил через Туркатти. — Не наступи на Нуму.

— Но ведь Нума мертв, — сказал Паррадо.

Страшный смысл этих слов не сразу дошел до Хавьера. Осознав случившееся, он разрыдался, как и в ночь гибели Лилианы. Он успел полюбить застенчивого и бесхитростного Нуму Туркатти, словно брата или сына.

Смерть Туркатти сделала то, чего Штраухам не удавалось достичь уговорами и угрозами: Канесса понял, что медлить больше нельзя. Рой Харли, Коче Инсиарте и Мончо Сабелья теряли остатки сил и все чаще впадали в беспамятство. Каждый день задержки был чреват самыми трагическими последствиями, поэтому все решили, что экспедиция должна отправиться на запад, в Чили, на следующий же день.

В тот вечер, прежде чем зайти в салон, Паррадо отвел в сторону всех троих кузенов Штраух и сказал, что, если у них закончатся запасы пищи, он разрешает есть тела его матери и сестры.

— Конечно, я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, — добавил он. — Но если это станет вопросом жизни и смерти, действуйте без колебаний.

Кузены промолчали, но по выражению их лиц Паррадо понял, как глубоко они тронуты его словами.

4

В пять часов утра Канесса, Паррадо и Висинтин начали собираться в дорогу. Они облачились в самую теплую одежду, какую нашли в багаже всех сорока пяти пассажиров и членов экипажа «Фэйрчайлда». На голое тело Паррадо надел футболку и пару женских шерстяных колготок, поверх колготок — три пары джинсов, а поверх футболки — шесть свитеров. На голову натянул вязаную лыжную шапку-балаклаву^[87]. Пригодился также капюшон вместе с плечами, отрезанный от мехового пальто Сусаны. Облачение Паррадо довершила спортивная куртка. На ноги он надел четыре пары носков, обмотал их полиэтиленовыми пакетами, чтобы не промокали, а также регбийные бутсы, на руки — перчатки, на глаза — солнцезащитные очки, а чтобы было удобнее ходить, вооружился алюминиевым шестом, предварительно привязав его к запястью.

У Висинтина тоже имелся вязаный шлем. Он, как и Паррадо, натянул на себя несколько свитеров и пар джинсов, поверх надел плащ-дождевик, а на ноги — сапоги. Как всегда, он взял на себя большую часть поклажи, включая треть всех мясных запасов, упакованных в полиэтиленовый пакет и регбийные гетры, куски жира — важный источник энергии — и сокровищницу витаминов — печень. Всего этого провианта троице смельчаков должно было хватить на десять дней.

Канесса взял спальный мешок. Чтобы как следует согреться, он надел шерстяные вещи. Для защиты от стихии, по его мнению, лучше всего подходила одежда из натуральных материалов. Вообще каждый отобранный предмет облачения был по-своему дорог Канессе. Так, один из свитеров ему подарил когда-то близкий друг его матери, другой — сама мать, а третий — его невеста Лаура Суррако. Пара брюк принадлежала его близкому другу Даниэлю Маспонсу, а ремень он получил от Паррадо, сказавшего: